Жоржи Амаду - Тереза Батиста, уставшая воевать
— Ах, Бог мой!
Слыша всё это, Габи, поджав хвост, подалась на улицу. Девушка решила за ней последовать, но капитан остановил её:
— Ты останься. — Oн смерил её оценивающим взглядом, а может быть… — Как давно ты лишилась Девственности?
— Месяц назад, сеньор.
— Только месяц? Не ври!
— Только месяц, сеньор.
— Кто это сделал?
— Доктор Эмилиано, с завода.
Он должен был разбить морду этой грязной своднице, которая подсунула ему объедки Гедесов. Мощные конкуренты, богачи, особенно Эмилиано Гедес. С земли, где стоит завод, приходят уже использованные, ни одна из тех, кто родился на этих землях, не дала капитану возможности пополнить ожерелье ещё одним золотым кольцом.
— Где твои вещи?
— У меня нет ничего, сеньор.
— Иди вон туда…
Дона Брижида внимательно посмотрела на зятя, хотела сказать, осудить его, но капитан опять захохотал — «Добрая душа, ах, добрая душа» — и опять стал тыкать пальцем в её сторону. Дона Брижида в нервном порыве вышла из дому и ушла в заросли кустарника.
Никакого уважения, даже самого маленького, как будто её просто не существует, и всё. Вечером, после мрачного ужина при свете керосиновых ламп, капитан пошёл за девчонкой, которая уже спала. «Пошли!» В конце коридора вспыхнул огонь в трубке капитана, и дона Брижида увидела Борова, огромного, страшного, грязного, и впервые узнала его.
Она заперлась вместе с внучкой в своей комнате, разум доны Брижиды помутился ещё до смерти Дорис. Ругань капитана долетала до ушей доны Брижиды через стены. Сукин сын Гедес испортил девчонку и спереди, и сзади.
В течение года с половиной после смерти Дорис Безголовая Ослица, ведя за руку какую-нибудь девчонку, являлась доне Брижиде часто, но она тут же узнавала её. Достаточно было её увидеть, и мир доны Брижиды становился адом, наполненным дьяволами. Так она расплачивалась за свои грехи.
Безголовая Ослица — любовница падре, святотатство. Но она не может обмануть капитана, чьи злобные крики срывают листву с деревьев, убивают молодняк на террейро, птиц в лесу.
— Не приносите мне объедков, я же сказал вам, что не ем после других… Я разобью вам рожу, собака…
Крики и стоны, звуки побоев, звуки льющейся воды; одна негритянка выла всю ночь напролёт, на шее у Борова ожерелье из золотых колец, каждое кольцо говорит о девушке, лишённой капитаном девственности, самое большое кольцо — это Дорис. Голова доны Брижиды делается с каждым днём всё тяжелее и тяжелее, иногда она в этом мире, иногда в аду, где хуже — ей понять не под силу.
Где же та величественная сеньора дона Брижида, первая дама округа, вдова достойного доктора Убалдо Курвело, Мать-Царица, которая организовывала свадьбу? Путаются в её голове события, разум слабеет. Стала небрежна в одежде, пятна на юбке и на блузке, стоптанные туфли, не причёсана. Забывает всё — факты, числа, детали, память плохая, непостоянная. Дни за днями проводит в раздумье и разговорах сама с собой, в заботах о внучке, и вдруг что-то её уводит, и она погружается в галлюцинации. Чудовища её преследуют, перед ней адское племя, его возглавляет Боров, который сожрал её дочь и собирается сожрать внучку.
Однако память её чётко хранит совершённое ею преступление. Да, потому что она, дона Брижида Курвело, так же как Габи, кормила Борова и Тёрто Щенка Оборотня, поддержала охоту Жустиниано Дуарте да Роза, капитана Свиней и Дьяволов. Вручила ему свою собственную дочь, чтобы он выпил из неё кровь, переломал ей кости и съел её жалкое худенькое тельце.
Не пытайтесь, пожалуйста, свалить на её невинность, счесть её жертвой, обманутой обстоятельствами, принявшей капитана за человека, спутавшей грязный сговор с достойным свадебным контрактом. Она расплачивается за свои грехи и совершённое преступление по счетам. С самого начала она всё знала, знала по первому взгляду капитана на проститутку и никогда не разрешала себя обмануть — проводила ночи без сна, размышляя над поступками капитана, и даже приобрела дар предугадывать его мысли и предвидеть будущее.
Знала, но не желала знать, молчала, проглатывала все обиды, закрыла глаза на обнаруженную чахотку у дочери и тем закрыла солнце жизни, оправдала капитана, погрязшего в преступлениях, и повела дочь к алтарю, а позже — к девичьей постели, тут же, пока ещё не разошлись приглашённые на свадебный пир. Боров ел её по кусочкам за завтраком, за обедом, за ужином. Сделал Дорис беременной, а она всё худела и становилась меньше, когда же она умерла, хоронить было нечего.
За такое преступление всемогущий Господь и наказал дону Брижиду, превратив её жизнь в ад в проклятом доме её зятя, что стоит на землях, приобретённых им нечестным путём, где трудятся голодные наёмные рабочие, устраиваются петушиные бои и теряет невинность бесконечная вереница девочек. Девочек и девушек, иногда зрелых женщин, но редко. Сколько их перебывало здесь после смерти Дорис? Дона Брижида потеряла им счёт, не говоря уже о тех, что бывали в городском доме, магазине и на ферме.
Многое она забывает, а что и помнит, то помнит половину. Забывает она страстное желание Дорис выйти замуж за капитана и её безрассудство: войти с женихом в альков, когда ещё не разошлись приглашённые на свадьбу, ведь дона Брижида не противилась свадьбе, но Дорис, циничная, до сумасшествия гордая и невоздержанная, сделала это демонстративно. Вычеркнут из памяти и образ Дорис, сидевшей в комнате новобрачных за туалетным столиком и зло, с издёвкой с ней разговаривавшей. Зато восстановлен образ наивной, бесхитростной девочки-школьницы с опущенными долу глазами, Христовой невесты с чётками в руках, с мистическим рвением читающей молитву. Жертва материнской амбиции и завораживающей роскоши капитана.
Исчез из памяти доны Брижиды и образ влюблённой и покорной супруги капитана, сидящей, подобно рабе, у ног хозяина. Десять месяцев длились замужество Дорис и её жизнь, они пролетели как десять отданных страсти дней для Дорис и как десять веков унижений и позора для доны Брижиды.
Как не было раньше, так и не будет никогда потом такой преданной и страстной супруги, как Дорис, она все десять месяцев провела в постели, ублажая капитана. И тут же, после медового месяца, забеременела, но страсть не отступила, а продолжала жить в ней до самых родов. Внимательная к малейшей прихоти хозяина и мужа, она всегда молила его о взгляде, ласке и постели. А с какой гордостью она шла под руку с Жустиниано в кино в те редкие дни, которые для неё выпадали. Однако вычеркнуть из памяти недостойные сцены дона Брижида, как ни старалась, не могла: Дорис сидит, согнувшись над тазом, и моет ноги капитана, ноги свиньи, и целует их. Целует палец за пальцем. Раз или два капитан, играючи, отталкивает её ногой, уперевшись в лицо, и хрупкие косточки, обтянутые кожей, падают на пол. Сдерживая слёзы, Дорис улыбается, это же весёлая шутка, мама. Таковы ласки капитана.
Сколько унижений, Боже! Но Дорис находила удовольствие в подобной жизни: желание лечь в постель с мужем, принять его в своё лоно брало верх надо всем.
Вначале, полная планов и требований, дона Брижида попыталась разговаривать с зятем, ища взаимопонимания. Как-то во время ужина сделала скромное предложение переселиться в город, в дом на Соборной площади, собственный дом, он же не сдастся внаём; это достойная жизнь для такой уважаемой семьи, и не дорого стоит, к тому же большую часть продуктов они будут брать в своём магазине, обслуга и портниха, как правило, работают за стол в доме, почти бесплатно; они будут принимать друзей, достойных людей общества, дона Брижида всё это умеет делать с учётом всего необходимого и в то же время дёшево. Капитан положил вилку и нож на тарелку, облизал пальцы, испачканные в фейжоаде, и спросил:
— Только это? Ничего другого?
И ни слова больше, чтобы объяснить свою мысль, разговор был закончен. Спустя несколько дней вдова узнала, что дом сдан внаём одному протеже Гедесов, хозяину перегоноводочного завода. Всё ещё витая в облаках, дона Брижида вступила с капитаном в спор и перешла от предложений к требованиям. Распоряжаться домом, даже не спросив её мнения, — какая дерзость! Где же они будут теперь жить, когда им придётся остановиться в городе, или зять думает, что дона Брижида мечтает сгнить в этом лесу? Радоваться комнатам, что имеются за торговой частью дома, и жить вместе с останавливающимися в них бродячими торговцами? Собственно, за кого её капитан принимает? Она не кто-нибудь.
Высказавшись открыто, дона Брижида тут же умолкла, и навсегда. Дона Брижида говорила с подъёмом и возмущением, когда капитан взорвался:
— Дерьмо!
Дона Брижида так и не закрыла рта и не опустила поднятой вверх руки. Капитан расстреливал её своими маленькими глазками. Какой дом, даже полдома, кто выкупил закладную? Сколько надменности, фидалга[22] навозная, мешок навоза — вот кто она такая, у неё ни кола ни двора, и если здесь её кормят и дают угол, то только потому, что она мать Дорис. Если ей угодно оставить его дом, голодать в городе, жить на государственную пенсию, дверь открыта, пусть уходит, и чем быстрее, тем лучше, её никто не удерживает. Но если хочет продолжать жить здесь, жить за его счёт, пусть проглотит язык и заткнётся раз и навсегда.
