Андрей Шляхов - Доктор Данилов в дурдоме или Страшная история со счастливым концом
«Невредность» медсестер заключалась в том, что они разрешали Данилову по вечерам звонить с поста. Данилов не злоупотреблял – звонил не ежедневно и говорил не дольше двух-трех минут. Кроме Елены, разок позвонил Полянскому. Тот обрадовался звонку и с места в карьер понес какую-то хрень о своих связях среди светил современной психиатрии, у кого-то рекомендовал проконсультироваться и так заморочил голову, что Данилов просто повесил трубку. Он надеялся, что Игорь не обиделся: что с психа взять.
Он жил, точнее – выживал под девизом: «День прошел – и слава богу». В конце концов, никто не станет его задерживать сверх положенного. В психиатрии, как и во всей медицине, существуют определенные нормативы пребывания больных. А это означает, что с каждым днем свобода все ближе и ближе.
Именно – свобода. Это из обычных больниц выписываются, а из психиатрических выходят на волю. Как из тюрьмы.
— С завтрашнего дня вы можете гулять, — наконец-то обрадовала Безменцева. — На прогулку у нас выходят организованно, в сопровождении кого-нибудь из персонала. Обычно – сразу после обеда. Если хотите гулять, то присоединяйтесь к тем, кто ждет около двери. Вас проводят. Разумеется, во время прогулки следует вести себя хорошо, иначе они прекратятся. Свидания вам тоже разрешены, можете сообщить близким.
— Свидания тоже проходят организованно? — уточнил Данилов.
— Конечно. — Безменцева не уловила иронии. — Я выписываю пропуск, посетитель приходит в комнату для встреч, которая находится за входной дверью, как раз напротив ординаторской, звонит оттуда к нам на пост, и медсестра вас выпускает. Вы должны понимать, что дальше комнаты для встреч вам уходить нельзя. Свидания с родственниками разрешены у нас ежедневно, с десяти до шестнадцати часов.
— Почему такое странное время? — удивился Данилов. — Обычно же разрешают вечером…
— У нас особое отделение, особая больница. Поэтому все выходы-приходы разрешаются только в рабочее время, когда все сотрудники на месте, а то ведь дежурному персоналу за всем не уследить. Потом, свидания возбуждают, нужно время для того, чтобы успокоиться и заснуть без помех. Вы, кстати, спите как, хорошо?
— Как убитый! — соврал Данилов. — Только голову на подушку положу, как тут же засыпаю!
Уличить его во лжи никто не мог – соседи по палате спали крепко и не слышали, как он в ожидании сна ворочается с бока на бок.
Во время телефонного разговора Данилову показалось, что Елена не особо и обрадовалась возможности увидеться.
— Тебе там пряники не надоели? — только и спросила она.
— Надоели, — подтвердил Данилов. — Привези лучше какого-нибудь простого печенья, только не очень много. И – парочку чизбургеров из «Макдоналдса», если не затруднит…
Обе постовые медсестры при упоминании о чизбургерах улыбнулись.
— Не затруднит, — заверила Елена. — Жди завтра к двум.
В работе заведующей подстанцией «скорой помощи», кроме множества минусов, есть и плюсы, в частности – возможность при необходимости выкроить время в середине рабочего дня.
— Жду и надеюсь. Пока. — Данилов положил трубку.
— Надеяться надо всегда, — тоном заслуженной учительницы сказала одна из медсестер.
— Надежда, как известно, умирает последней, — точно таким же тоном добавила другая.
— Сказала Вера, придушив Любовь, — словами из старого анекдота ответил Данилов, не сразу понявший, что слово «пока» медсестры связали со словом «надеюсь», хотя на самом деле оно обозначало «конец связи».
— Можете побриться перед свиданием, — предложила первая медсестра, — хотя… борода вам тоже идет.
Свои бритвы в отделении иметь было нельзя – ни обычные, ни электрические. Желающие брились одноразовыми станками, выдаваемыми медсестрами или санитарами. По негласному регламенту бриться полагалось не чаще двух раз в неделю, чтобы не переводить много станков. Станки выдавались стайке желающих привести себя в порядок после завтрака кем-то из санитаров. Брились в туалете возле шеренги грязно-желтых раковин. Брились на ощупь, так как ни одного зеркала в отделении не было. Зеркала, отражая реальность, смущают мятущиеся души, и, кроме того, их можно разбить, чтобы затем вскрыть вены осколком.
Данилов бриться не ходил – не видел в том смысла и не был уверен, что станки не используются по нескольку раз. К тому же почему-то было очень приятно проводить рукой по заросшим щекам. Реально успокаивало, причем сразу. Недаром, наверное, все бородачи так любят оглаживать свою бороду или хотя бы трепать ее.
— Спасибо, не надо, — отказался от предложения Данилов. — Я лучше потом, дома пробреюсь.
— Я же говорю – борода вам идет.
Улыбка медсестры была искренней и довольно-таки многообещающей. Данилов научился распознавать такие улыбки еще в десятом классе. Поначалу они его смущали, а потом просто давали понять, что он, при всех своих недостатках, может быть кому-то интересен.
«А что? — подумал Данилов, сдержанно улыбаясь в ответ. — Роман с медсестрой станет венцом всей этой истории с дурдомом. Самое то для сериала… А если наши отношения продолжатся и там, в настоящей жизни, то это будет уже не сериал, а комедия. Ни я, ни она не сможем забыть того, что когда-то мы находились по разную сторону баррикад (дались всем эти баррикады!), и жизнь наша будет похожа на фильм „Горькая луна“.
Ох уж эта «Горькая луна»!
Когда-то Данилов с матерью вместе ходили в кино. Нечасто, где-то раз в месяц, но с удовольствием. Потом в доме появился первый видеомагнитофон, и походы прекратились. Однажды они попали на картину «Горькая луна», не до конца представляя себе, о чем она. Впрочем, сам по себе фильм был хороший, Данилову он понравился, и матери, кажется, тоже, но для совместного родительско-детского просмотра не подходил совершенно. По окончании сеанса сын и мать вышли на улицу немного ошарашенные и всю обратную дорогу говорили на отвлеченные темы, старательно избегая смотреть друг другу в глаза.
Как давно это было? Кажется, в девяносто четвертом… Надо отдать матери должное и как педагогу и как матери – не стала уводить сопливого отпрыска школьника из зала, а дала возможность досмотреть фильм до конца. И как его только пустили в зал? Впрочем, тогда, в далекие девяностые на многое смотрели проще, пофигистичнее. Билет купил? Заходи… да, конечно, если бы на афишах предупреждали о том, что фильм относится к категории «детям до шестнадцати», то мать бы не пошла смотреть его в компании с Даниловым.
Веселое было время… Беззаботное, несмотря ни на что (спасибо матери, просто изнурявшей себя репетиторством), детство переходило в безбашенную юность.
Было… все было. Было и прошло…
Комок подкатил к горлу так неожиданно, что Данилов еле успел уткнуться лицом в пропахшую множеством чужих запахов подушку. Частично ему удалось совладать с собой – он хоть и плакал, но почти беззвучно. Однако слез было много – через минуту дырявая (хорошо хоть – не пятнистая!) наволочка изрядно намокла.
— Слезы помогают нам производить дифференциальный диагноз между депрессией, вызванной посторонними факторами, и депрессией эндогенной, внутренней, шизоидной, — вспомнился фрагмент институтской лекции. — В первом случае больные не прочь «пустить слезу», а во втором – нет.
— То есть шизофрения и слезы несовместимы? — уточнил с места один из студентов.
— Внимательнее вникайте в тему, — посоветовал профессор. — Слезы не характерны для депрессии, вызванной эндогенными причинами. Именно для де-прес-си-и! Если вы оскорбите больного шизофренией или же не будете идти ему на какие-то кардинально важные для него уступки, то он вправе заплакать. Даже нет – разрыдаться, ведь большинство наших больных являются самобытными актерами, для которых мир – театр, а жизнь – спектакль.
— А психиатрическая больница – сцена! — громко сказали в самом заднем ряду.
— Вы только что продемонстрировали прекрасную способность делать правильные выводы, — похвалил профессор. — С удовольствием пообщаюсь с вами на экзамене. Не как преподаватель с учеником, а как коллега с коллегой. Вы это заслужили.
Профессор Батенский был изысканно вежлив, но крайне злопамятен. В переводе с иносказательного на обычный его слова звучали так: «Посмотрим, как ты, умник, станешь у меня на экзамене тройку вымаливать. Раньше чем с третьей пересдачи не получится…»
Меж студентов не первый год ходила история о том, как некий острослов, сказавший на лекции Батенского, что «психиатр» и «психопат» не только однокоренные слова, но и синонимы, спасся от неминуемого отчисления лишь при помощи публичного покаяния с многочисленными, неоднократно повторенными извинениями…
«Значит, я не шизофреник, — слегка успокоившись, подумал Данилов. — Налицо депрессия и слезы – я всего лишь психопат».
