Екатерина Вильмонт - Здравствуй, груздь!
– Конечно, в этом платке, без каблуков – типичная кулёма.
Она вдруг издала какой-то странный звук, отвернулась и заплакала.
Он пришел в ужас и кинулся к ней:
– Геля, Геля, простите, ради бога, простите, я не хотел вас обидеть, я пошутил, Геля, Геля!
И вдруг до него дошло – она вовсе не плачет, она умирает со смеху. Странная особа, или это у нее истерика?
– Фу, как вы меня напугали, чего вы смеетесь, что уж такого смешного я сказал?
У нее от смеха уже лились слезы, она даже начала задыхаться. Он взял ее за плечи и встряхнул:
– Успокоились?
– Да!
Он смотрел на нее. От смеха она странным образом преобразилась и помолодела. Глаза сверкали, и она была сейчас так хороша, что он не удержался и поцеловал ее. Она не только не оттолкнула его, а ответила на поцелуй. У него голова пошла кругом. И в этот момент повалил снег! Крупные мокрые хлопья мгновенно отгородили их от остального мира. Они стояли и целовались, пока хватало дыхания.
– Ну все, все, – пробормотала она, высвобождаясь. – Смотрите, снег как в последнем акте «Пиковой дамы»!
– Ох уж эти литературно-оперные ассоциации! Они как-то не вяжутся с кулёмой.
– Ну и пусть!
– А можно узнать, чего вы так веселились?
– Нельзя!
– Почему? Это страшная тайна?
– Вот именно! В такой снегопад мы не улетим!
– А поехали поездом!
– Но не обязательно, что снег будет идти всю ночь.
– До ночи еще далеко, просто здесь так рано темнеет.
– Я бы не хотела жить в Питере.
– А где бы вы хотели жить?
– В Москве.
– Но там тоже мерзкий климат.
– А вообще-то я хотела бы жить где-нибудь у моря, только у теплого. Но это уже совсем на старости лет.
– Пошли к Неве!
– Зачем?
– Люблю Неву. В ней какая-то совсем особенная вода, необычайно красивая, вы не замечали?
– Замечала. Однажды даже сказала об этом, а меня подняли на смех.
Они шли, а ветер швырял им в лицо хлопья мокрого снега. Свернули за угол и едва удержались на ногах – это дуло с Невы.
– Нет, туда нельзя, снесет, – сказал он, и они повернули в другую сторону. Снег все валил. Они остановились и снова начали целоваться. Кто-то на них наткнулся и проворчал:
– Совсем одурели от этого сексу!
Они рассмеялись.
– Я хочу курить! – простонала Ангелина.
– Тогда надо куда-то зайти, иначе сигарета вмиг размокнет.
И они зашли в бар, попавшийся им на пути. Там было полутемно и малолюдно.
Когда стряхнули снег, разделись и сели за столик, он вдруг увидел, что перед ним сидит совершенно другая женщина. Почти неузнаваемая. Куда девалась прежняя Ангелина? Эта была молодой, веселой, красивой. Что с бабами делает любовь, подумал он. Неужто она меня все-таки любит? Нет, это не то… Просто она сбросила с себя груз забот, позволила себе нечто из ряда вон выходящее, а рядом мужик, который ей конечно же нравится, только и всего. Никакой любви просто по определению быть не может. И не надо, ради всего святого, не надо любви!
Он уже испугался, вдруг поняла Ангелина. Ну и черт с ним, но он как будто снял с меня какое-то заклятье. Он назвал меня кулемой, и я ощутила вдруг, что я живая, что я женщина, что у меня в жизни что-то может быть… Не с ним, конечно, он принадлежит другой, молоденькой, а я… мне скоро сорок…
В этот момент дверь открылась, вошел мужчина. И принялся неистово топать ногами, стряхивая снег. Что-то в его облике показалось ей знакомым. Она вгляделась, и ей стало не по себе. Это был лже-Стрешнев! Собственной персоной. Неприятно засосало под ложечкой. Он что, следит за мной? Настоящий Стрешнев сказал, что это все чепуха, что он его вроде бы знает…
– Что с вами, Геля?
– Нет, ничего, я просто устала.
– Надо выпить крепкого кофе! Я сейчас принесу.
Между тем лже-Стрешнев то ли действительно ее не замечал, то ли так искусно притворялся. Он сел за столик спиной к ним и ни разу даже не оглянулся. Профессионал высокого класса! Конечно, настоящий Стрешнев его знает, небось коллеги. Хотя все-таки странно, зачем этому называться именем того? Бред какой-то! Но все равно ужасно неприятно. Он что, неотступно следует за мной? И в самолете летел, а я не заметила? Но что его не было в том ресторанчике, это точно… Но тогда не валил снег и он ждал на улице, а сейчас не выдержал… Однако зачем ему за мной следить? Конкуренты наняли? Но в моем случае подобная слежка просто абсурдна. Налоговая полиция? Бред. Не те у меня обороты. Тогда что? А может, кто-то меня оклеветал, и теперь меня в чем-то подозревают? И все равно, даже если допустить такую чушь, то зачем этому типу называться именем Стрешнева?
– Геля! Геля, – тихонько тормошил ее Федор. – Что стряслось?
– Я хочу уйти отсюда.
– Почему?
– Потом объясню. Знаете что, только давайте выйдем тихонько, не привлекая внимания.
Очутившись на улице, она сказала:
– Отойдем за угол и подождем несколько минут.
– Да в чем дело?
– Я хочу посмотреть, не пойдет ли за нами один тип.
– Вы что, хвост за собой обнаружили?
– Не знаю, вот и хочу проверить.
– Ничего себе!
Они простояли минут десять, но из бара за это время никто не выходил.
– Фу, кажется, пронесло. Идемте.
– Вы можете объяснить, в чем дело?
– Объяснить – нет, сама ничего не понимаю, а рассказать попытаюсь, вдруг вы что-то поймете. Но тут такой ветрище. Федя, поехали на вокзал. Авось попадем на какой-нибудь поезд.
– Хорошо, – не стал препираться он.
Им повезло опять, нашлись места в сидячем поезде, который приходит в Москву глубокой ночью.
Когда они наконец уселись рядышком, Ангелина все ему рассказала.
– Вы убеждены, что в баре был тот самый человек?
– Абсолютно!
– И полагаете, что он следил за вами?
– Не знаю, но что еще я могла подумать?
– А хотите, я завтра пойду к настоящему Стрешневу?
– Зачем?
– Как – зачем? Разве можно это так оставлять? И вообще, пусть знает, что за вас есть кому заступиться, что это за дела, «не беспокойтесь, мадам», и все! Возмутительно!
Она посмотрела на него с таким удивлением, что он и сам удивился.
– Вы действительно готовы пойти к этому Стрешневу?
– Конечно, в чем проблема? Может, мне он хоть что-то объяснит. Вы все-таки и вправду кулема, как можно было не настоять на более или менее внятном объяснении? Одно совершенно ясно. Стрешнев по фотороботу кого-то опознал. Вы фоторобот при нем составляли?
– Нет, – покачала головой Ангелина. – Но может, все-таки тот тип случайно оказался в баре?
– В баре – возможно, но к вам-то он под чужим именем являлся отнюдь не случайно. И мне это не нравится. Вы говорите, он настаивал, чтобы вы подали заявление?
– Ну да.
– Вот это странно. Ведь если бы вы все-таки его послушали, то вполне могли обнаружить, что он не тот, за кого себя выдает. Хотя он, вероятно, настаивал, так сказать, превентивно.
– То есть?
– Он каким-то образом узнал, что с вами случилось, и испугался, что вы пойдете в милицию и обман откроется, заявился к вам в расчете на то, что вы напишете заявление под его нажимом и ему же и отдадите.
– Возможно, однако, если бы я написала заявление, то вполне могла бы поинтересоваться его продвижением или как там это называется.
– Ну тут, вероятно, психологический расчет. Вы не хотели писать заявление, не верили, что это приведет хоть к каким-то результатам, а значит, вряд ли стали бы интересоваться.
– Господи, ну зачем все это?
– Мало ли… В наше время всякое бывает. Может, кто-то… Хотя нет смысла строить предположения. Я завтра же пойду в милицию и все выясню.
– Но этот Стрешнев может отказаться что-либо вам объяснять.
– Тогда я найду на него управу. У Дуськиного мужа есть дядя, он милицейский чин. На худой конец обратимся к нему.
– А Дуська – это кто?
– Сестра, младшенькая.
– Федя, вы все время приходите мне на помощь…
– Видно, так мне на роду написано.
– Мне давным-давно никто не помогал… Ну подруги разве что…
– Я буду и впредь помогать вам.
– Расскажите про сестру.
– А что про нее рассказывать? Она прелесть, у нее хорошая семья, муж, двое детишек, сын Федька и дочка Шурка, которая ходит в сад, говорит басом и частенько огорошивает родителей такими выражениями, как будто была не в детском саду, а в портовом кабаке.
– Должно быть, это забавно.
– Еще как забавно! Но отец впадает в панику и требует, чтобы Дуська забрала ее из сада.
Она хотела спросить, есть ли у него дети, но сообразила, что он в ответ может задать тот же вопрос, а говорить на эту тему она не желала ни с кем. Сегодня, когда она как безумная хохотала на улице над словом «кулёма», она вдруг ощутила странное освобождение, как будто с нее свалилась каменная глыба, которую она все эти годы таскала, сгибаясь под ее тяжестью так, что практически ничего вокруг не видела. А тут почему-то она вдруг смогла разогнуться, ощутить легкость и понять, что сможет жить дальше не только по необходимости. Она испытывала безмерную благодарность к этому человеку. Кажется, ему от меня ничего не надо, кроме меня самой. И это прекрасно… Но у него есть Мака, сравнения с которой мне не выдержать, ведь она так молода… Да не надо мне ничего, пусть он живет с Макой, любит Маку, заводит с ней детей, но только пусть он и в моей жизни присутствует. Мы же можем быть друзьями. Ерунда, что мужчина и женщина не могут быть друзьями, сущая ерунда. Пока был жив Юзик, я не чувствовала себя такой одинокой. Он помогал мне, он был настоящим другом… Но судьба и его у меня отняла. Он умер в тридцать семь лет от инфаркта. Никто даже предположить не мог, что у него больное сердце…
