Катарина Причард - Рассказы
Зато в доме слышался смех и веселый детский галдеж. Это показалось Брозу странным и привело его в замешательство. Никогда раньше в его доме нельзя было услышать смеха. В душе нарастала обида: Лиззи и дети, по-видимому, в его отсутствие неплохо проводят время.
Окно на кухне ярко светилось. Броз пошел на свет и вдруг увидел под ногами несколько белых перьев. Он наклонился, подобрал их и внимательно на них посмотрел. Это были перья индюка.
Ужасное подозрение закралось в душу Броза. Стояло рождество, индюка могли зарезать и съесть на обед. Злоба, вечно тлеющая в нем, вспыхнула с новой силой. Броз стоял в тени абрикосового дерева и, дрожа от ярости, всматривался в освещенный квадрат окна.
Потом медленным, тяжелым шагом он двинулся к дому, прижался к стене и сбоку заглянул в окно. Зрелище, которое ему представилось, заставило его крепко выругаться. Кухонный стол был весь уставлен фруктами, пирогами и цветами. Тони и Лиззи сидели за столом напротив друг друга, перед ними стояли бокалы, наполненные красным вином. На головах у детей были бумажные цветные шапочки. Они веселились вовсю, с аппетитом уплетали угощение, а когда рот не был набит, болтали и визжали от удовольствия.
На блюде, стоявшем перед Лиззи, лежали остатки жареной птицы. Тони взял с блюда ножку и с аппетитом вонзил в нее зубы. Тони — человек, из-за которого он потерял компенсацию и который засадил его в тюрьму! Броз это на всю жизнь запомнил. Теперь он уже ничуть не сомневался в том, что Лиззи, Тони и дети поедали его индюка.
Гнев, кипевший в нем, толкнул Броза вперед. Он бросился к двери и ворвался на кухню, схватив стоявший у стены топор.
— Где мой индюк? — заорал он. — Вы зарезали и съели моего белого индюка!
— Нет, нет! — закричал Тони. — Ты ошибаешься, Броз.
— Это старый леггорнский петух, — завизжала Лиззи.
Одним ударом Броз свалил на землю Тони и двинулся на Лиззи.
Девочки бросились к матери и уцепились за ее юбку, а мальчик, отскочив от стола, с грохотом упавшего на пол, бочком прокрался к двери и помчался по лесной тропинке к хижине Джо и Аугустино.
Когда бешенство в нем улеглось, Броз, не веря своим глазам, уставился на картину разрушения: поломанный стол, разбитая фарфоровая и стеклянная посуда валяется на полу среди пирогов, цветов и фруктов. Тони лежал на том самом месте, где упал. Вокруг Лиззи была лужа крови. Рядом с Лиззи лежали ее маленькие дочки, неподвижные и молчаливые, в своих цветных бумажных шапочках. Отсутствия мальчика Броз не заметил. Он стоял и сам удивлялся, что натворил его гнев всего за несколько минут.
Сжимая в руке топор, он вышел, спотыкаясь, из комнаты и поставил топор на место, у входа. Рука его, обагренная кровью Лиззи и детей, была влажной. Он вымыл ее под краном во дворе, дивясь тому, что наделала эта рука.
Он не чувствовал раскаяния и не винил себя, но дикий, леденящий страх начал охватывать его душу, страх перед последствиями того, к чему привело его бешенство.
Не помня себя, он шаткой походкой направился к абрикосовому дереву и уселся под ним. Убежать от нависшей над ним расплаты — такая мысль даже не приходила ему в голову. Обессиленный, в каком-то дурмане, сидел он и размышлял над тем, что произошло. В мозгу мелькали смутные обрывки воспоминаний. Вот избивают худого, оборванного ребенка, а мать, робкое, беспомощное создание, стоит рядом; мальчишки на школьной спортплощадке дразнят уродливого, грязного парнишку; вот он уже юноша, он думает лишь о том, как бы урвать себе кусок побольше, и презирает всех вокруг.
Потом он увидел того же юношу уже взрослым мужчиной. Вот он расхаживает с чванливым, независимым видом, коренастый и крепкий, и люди боятся его, как раньше он боялся их. Вот он, Броз Бауэн, боксер на ринге; толпа криками подбадривает его; чемпион сезона, он за большую плату ведет нечестную игру; нокаут, он теряет сознание; дикие вопли зрителей, которые радуются его поражению…
Он боялся и ненавидел людей, и эти чувства никогда не покидали его. К женщинам он всегда питал недоверие и презирал их, он считал, что эти слабые создания существуют лишь для того, чтобы удовлетворять мужскую похоть.
Но белые индюки, при чем тут они? Почему эти создания заняли такое место в его жизни? Этого он и сам не знал. Видимо, любовь к ним компенсировала в его душе жажду какой-то неземной красоты, которой он мечтал себя посвятить, чего-то такого, что никогда бы не причинило ему горя и не задело его больное самолюбие. Смутно он сознавал все это.
Тьма окутала его сгорбленную фигуру и холмы вокруг. Потом медленно выплыла луна и поднялась в небе, заливая двор неясным светом.
Во двор гордой поступью вошел индюк. Услышав в тени абрикосового дерева шорох, он распустил большим веером хвост и прошествовал дальше, распушая серебристо-белые перья, покачивая пурпурно-красной бородкой и грозно кулдыкая.
АБРИКОСОВОЕ ДЕРЕВО
— Не пойму, в чем тут дело!
Одри Ирвин внимательно глядела на абрикосовое дерево.
Оно выделялось своими голыми ветвями среди цветущих фруктовых деревьев, раскинувшихся по склону холма.
— На вид здоровое, сильное. А ни разу не плодоносило и даже не цвело никогда, мистер Макнелли.
Старик посмотрел на дерево. Взгляд его задумчиво скользнул по раскидистым ветвям, по крепкому стволу.
— Н-да, — произнес он медленно. — Боюсь, не застыли ли в нем соки.
— Соки застыли?
Мисс Ирвин нахмурилась. Она не слыхала о том, чтобы в деревьях застывали соки. Она была, правда, новичком в садоводстве, но прочла уже немало книг и училась подрезать деревья и опрыскивать их у Макнелли, владельца одного из лучших фруктовых садов во всей округе.
Макнелли перевел глаза с деревца на невысокую, приземистую молодую женщину в синих рабочих брюках и сером шерстяном свитере, стоявшую рядом с ним на дорожке. Он ее всегда считал молодой, хотя соседки утверждали, что мисс Ирвин уже никак не меньше сорока.
Мысли его медленно вернулись к разговору, который мисс Ирвин прервала, спросив о дереве.
— Нет, я не пойду ни на какой митинг «Прогрессивной ассоциации», мистер Макнелли, — заявила она минуту назад. — Меня не интересуют групповые поселенцы[6]. У меня своих дел по горло.
«Вот и весь сказ, — размышлял Макнелли. — Пока ничто не мешает ей в жизни, пока сад будет приносить доход, на все остальное мисс Ирвин наплевать».
За зиму уровень воды в реке поднялся, и вода залила прибрежные фермы. «Прогрессивная ассоциация» собрала деньги в помощь пострадавшим, снабжала их продуктами и одеждой. Теперь банки требовали оплаты процентов по закладным, угрожали наложить арест на чеки, которые выдавал поселенцам маслобойный завод за сливки. Поселенцы сплотились, они решили протестовать против захвата их единственного надежного денежного дохода на целый год. Вся округа поддержала их. Некоторым фермерам грозило выселение, в их числе Тому Риджу с женой и пятью детьми. «Прогрессивная ассоциация» созвала митинг протеста. Большинство садоводов — владельцев прекрасных земель на возвышенности — готовы были участвовать в митинге. Но мисс Ирвин все это попросту не интересовало.
Макнелли криво улыбнулся, вспомнив, как мисс Ирвин запретила школьникам, живущим за рекой, пользоваться дорогой, пролегавшей на ее земле, рядом с садом, и повесила дощечку с надписью: «Прохода нет! Нарушители караются по закону!» До того как она купила ферму «Нанья», детишки заречных поселенцев ходили по этой дороге в школу, выгадывая мили две расстояния, но мисс Ирвин это не беспокоило. Кто-то сказал ей, что, если она позволит детям пользоваться дорогой, через некоторое время это будет считаться узаконенным.
Участок Риджей находился за рекой, как раз против фермы мисс Ирвин. Когда Том Ридж построил хижину и вместе с женой и детьми начал расчистку земли, мисс Ирвин заявила, что поселять в таком месте людей — преступление и со стороны Риджей просто глупо думать, что они здесь чего-нибудь добьются. Она издали наблюдала за тем, как они корчевали пни и выжигали участок, и их неуклюжие повадки горожан вызывали у нее презрительную усмешку…
Зимой земля Риджей превратилась в сплошную трясину. Но как только чуть подсохло, участок вспахали и засадили картофелем. Потом построили сарай. В хозяйстве появилось несколько тощих коров, бидоны с молоком отвозили на маслобойный завод. Но с каждым годом рой оборванных, худеньких ребятишек на участке Риджей все увеличивался. Завидев мисс Ирвин, они сейчас же принимались нахально горланить: «Нарушители караются по закону!» Их пронзительный смех врывался в уши Одри, когда она пахала землю или подрезала деревья.
Смуглый, крепко скроенный Том Ридж был шахтером у себя на родине, потом воевал. По мнению Макнелли, он немного смахивал на цыгана. Во всяком случае, пел и говорил, как цыган, и любил слушать звук собственного голоса на собраниях или когда орал у себя на участке. Жена его была маленькая, тоненькая, с ноготок, трудно было подумать, что она могла народить такую кучу детей.
