Том Стоппард - Лорд Малквист и мистер Мун
Мун поспешил к ней, пройдя между клубами «Девоншир» и «Уайтс», между «Брукс» и «Будлс», и понял, что девятый граф так и не добрался до своего клуба: эта карета принадлежала не лорду Малквисту. Просто еще одна розовая карета.
Она стояла перед пустым служебным зданием. Оглобли покоились на земле по обе стороны кучки навоза; брошенная, она напоминала улику в каком-нибудь воображаемом «Деле о пропавших лошадях». Мун обошел карету и заглянул внутрь. Пусто, лишь рулон розовой туалетной бумаги лежал на сиденье, бросая вызов асам детективного сыска.
Мун уселся на ступеньку кареты и снял левую туфлю. Внутри она промокла от крови и дождя. Он стянул носок и отжал из него розоватую влагу.
«Итак: оладьи с Малквистом, в карету, сбиваем женщину, лошади несут, перед „Рицем" видим пьяную Лауру, как оказывается — в одной туфле, и Ролло, прибываем домой, ковбой натирает жене задницу, еще один ковбой, перестрелка, входит Воскресший Христос, ковбои отбывают, потасовка в спальне, падение в ванну, приходит генерал, Джейн и Малквист отбывают, Мари мертва, генерал получает по кумполу, бомба тикает бомба тикает».
Он надел носок и туфлю.
«Итак, на сей раз с начала: однажды, идя домой через парк, что я вижу — человека на лошади, со львом, да, просто волшебство, как в сказке, прекрасно одетого человека на лошади, мерцающей, как уголь, и на его руке сидит сокол, и черный плащ откинут за плечи, открывая светло-голубой шелк, его лошадь выгибается, скачет по мягкой влажной земле меж деревьев, сияя черным после дождя, и огромная кошка львиного цвета бежит…
Пожалуйста, только главное».
Из кресла, придвинутого к окну клуба «Карлтон», за ним наблюдал какой-то старикан. Мун пошел дальше и свернул налево, на Пэлл-Мэлл.
«Итак (задом наперед): иду с порезанными так или иначе ногами, руками и лицом, после отбытия из дома лорда Малквиста, после того как занимался любовью, трахался, изведывал плотские утехи, совершал прелюбодеяние и прочими способами познавал, имел и драл леди (Лауру) Малквист, после прибытия туда, после отбытия из дома после написания дневника, после отбытия Джейн с лордом (девятым графом) Малквистом после прибытия генерала после смерти Мари после отбытия ковбоев после возвращения домой в карете после прогулки — во время которой я встретил Воскресшего Христа, Лауру (леди) Малквист (пьяную, в парке, в одной туфле), Ролло и женщину на Пэлл-Мэлл — после оладий с девятым графом после возвращения домой через парк, во время которого я увидел человека на лошади и со львом. А когда начала тикать бомба?»
Мун прохромал клубы «Армия и флот», «Оксфорд и Кембридж», «Ройял аутомобил», «Джуниор Карлтон», «Реформ», «Трэвеллерс» и «Атенеум» и вышел на Ватерлоо-Плейс между Крымским монументом и статуей Напьеру, захватившему Синд и отославшему сообщение «Грешен».[20] Снова вспоминая свою историю в попытках восстановить условия и симптомы, которые сделали бомбу естественной частью его бытия, Мун припомнил только беспричинные страхи и обычные комплексы, ныне беспочвенные.
Он словно стал жертвой невероятного заговора, устроенного при его рождении, ведущего его от одной запланированной встречи к другой с единственной целью: вложить ему в руки самодельную бомбу, а в промежутках отравляющего его душевное спокойствие обломками безумного загнивающего общества, распадающегося со скоростью появления бесконечного потомства, заманивая его в состояние паранойи, где бомба становится его личным прибежищем, которое вызовет остановку; извращенный триумф этой шутки кроется в том, чтобы вытолкнуть его за грань, а потом убрать все то, что привело его туда, оставив его в здравом уме и в смятении, человеком, спешащим под дождем на одной здоровой пятке и одном здоровом носке с бомбой в кармане, отсчитывающей последние минуты без возможности отсрочки или надежды на объяснение.
«Или, если взглянуть на это иначе, я запутался, и единственный выход — зашвырнуть ее в реку с середины пешеходного моста Хангерфорд, который, если мне память не изменяет, находится прямо впереди, за Трафальгарской площадью, вниз по Нортумберленд-авеню».
Дорога заполнялась людьми, вливающимися на нее с Хеймаркета. Не успев дойти до площади, Мун обнаружил, что ему привычно мешают прочие пешеходы. Это немного его успокоило, зато озаботила всеобщая взбудораженность и тот странный факт, что все шли в ту же сторону. Дойдя до площади, он увидел, что ее дальняя сторона запружена вплоть до тротуаров. Плотная охрана тянулась по Стрэнду слева и по Уайтхоллу справа, успешно отрезая ему путь к реке, и на какую-то секунду ему вскружила голову мысль, что десять тысяч правительственных чиновников попросили в субботу выйти на службу, чтобы ему досадить. Затем вдалеке бухнула пушка, заставив голубей взмыть с площади, и он вдруг все понял.
«Справа входят Похороны года».
Глава пятая
Похороны года
I
— Увидеть Лондон в утро государственных похорон — значит увидеть Лондон во всем его блеске, — сказал девятый граф, когда карета сворачивала с Серпентин-роуд на Парк-лейн, — если только не подходить близко к процессии. Справа стоит дом герцога Веллингтона, слева — статуя Ахиллеса, обе напоминают нам о важности обуви. Вон там — статуя Байрона, недурно одетого малого, хотя зачастую и растрепанного. Напротив — Лондондерри-Хаус, где английский гений по части улаживания публичных дел за приватными обедами достиг своего расцвета. Весьма уместно, что на него бросает тень гостиница для американцев и весьма примечательно, что этот памятник Маммоне совершенно случайно так напоминает церковь — троица тесно стоящих башен, Первая Церковь Христа Туриста. А вот и Керзон-стрит, названная так в честь первого графа Джорджа Натаниэля Керзона, маркиза Кедлстонского, коего в Индии и по сей день почитают вице-королем, который так пекся о своих воротничках, что отсылал стирать белье в Лондон…
— Фэлкон, зачем вы это говорите?
— Просто определяю наше окружение, миледи. Всегда необходимо определять окружение.
— Камера в полицейском участке — вполне достаточное окружение на один день, дорогой.
— Если бы не сэр Мортимер, мне пришлось бы довольствоваться ею несколько месяцев.
— Кто такой сэр Мортимер?
— Крупный торговец, которого я нанял присматривать за моими интересами. Полезный малый, хотя и несколько прямолинейный.
— К счастью, похоже, он все-таки обладает некоторым влиянием. Какой ужас — я думала, кататься на лодке под ивами и луной будет уютно и романтично… Та попона пахла лошадьми.
— Это была конская попона. Клэрджес-стрит, министерство образования — его в наши дни развелось слишком много, — над вратами коего высечена надпись: «Меньше чем с сорока процентами тебе не пройти». Ах, если бы только он был здесь.
— Кто?
— Мун. Он должен записывать мои изречения с босуэлловской неразборчивостью.
— Мой муж.
— Ну конечно же! Вы вот-вот воссоединитесь, если только он еще не отбыл ко мне домой.
— Что вы хотите сказать, Фэлкон?… Я не хочу домой, я хочу посмотреть похороны.
— Какое необычное желание. Вы не хотите принять ванну, позавтракать и как следует поваляться в постели до обеда? Такой распорядок мнится мне разумным после ночи, проведенной в камере.
— Нет, Фэлкон, не хочу. Хочу посмотреть на похороны — вы ведь сказали, что мы приглашены.
— Сказал. Но я посылаю одного из слуг. Похороны нагоняют на меня тоску, они искажают понятие чести.
Девятый граф поднял трость и постучал ею в крышу кареты:
— О'Хара, поворачивай обратно!
Он печально задумался.
— Самой достойной смертью, о которой я когда-либо слышал, умер полковник Келли из гвардейской пехоты: он погиб, пытаясь спасти свои сапоги из пожара, охватившего таможню. Сапоги полковника Келли являлись предметом зависти всего города по причине их блеска. Узнав о его смерти, охваченные скорбью друзья ринулись перекупать услуги денщика, владевшего тайной неподражаемого глянца. Вот это настоящая дань уважения офицеру и джентльмену, куда более искренняя, нежели вся роскошь государственных похорон, ибо та дань уважения, несмотря ни на что, вдохновлялась корыстью… Бедный полковник Келли.
— Мне он кажется идиотом. Я слышала о людях, которые погибали в огне, спасая свои жемчуга или что-нибудь в этом роде.
— Какая вульгарность!
— Или своих близких.
— Какая ограниченность!
— Не думаю, что это слишком хорошо, Фэлкон.
— Саут-стрит, дом Джорджа Бруммеля по прозвищу Красавчик.[21] Когда Бруммель жил за границей в стесненных обстоятельствах, он заказал табакерку, стоимость которой превышала его годовой доход. Кстати, именно он первым добился сапожного глянца полковника Келли. Видите ли, он понял, что все сущее преходяще, а стиль вечен… возможно, это не разрешает жизненных проблем, но ход мысли разумный.
