Михкель Мутть - Международный человек
Там они и встретились. Рудольфо и Лацис, две незаметные фигуры в шляпах, похожие на провизоров или нотариусов, шагали рядом и разговаривали на русском, как на единственном общем иностранном языке. Они отправились в Пиццу-Хат, чтобы скромно позавтракать. Через четверть часа прибыл зубной врач Прийт Магомаев, человек лет пятидесяти с резкими движениями и живой речью, у которого была привычка все время причмокивать и, быстро кивая, приговаривать “да-да, конечно”.
Рудольфо завел речь о местных ресторанчиках с танцами, эстонцы и латыши заказали ordinaire, дешевое красное вино, и с каждой минутой становились все дружелюбнее.
Рудольфо не пошел с ними в отель, ему нужно было еще кое-куда сходить. Когда он вернулся, вид у него был мрачный.
“Официальное приглашение в Страсбург, которое нам всенепременно обещали прислать, почему-то не пришло. Я только что ходил на почтамт до востребования, — сказал он. — Не думаю, чтобы за этим стоял Момсен. Так далеко его влияние не простирается. Это все французы! Им всегда все нужно делать наперекор американцам, чтобы продемонстрировать свою независимость. То, что американцы зарегистрировали нашу независимость, им не понравилось, и мы даже кажемся им подозрительными. Теперь я начинаю думать, а вдруг латыши действительно оказались хитрее нас, когда решили начать с Европы. Французы будут счастливы первыми зарегистрировать независимость маленького свободолюбивого народа. Вдовы полковников Алжирской войны взвоют от восторга”.
Андерсон сообщил, что у него с латышами был долгий разговор.
“Я говорил с ними по существу, — подчеркнул он. — Лацис выдвинул идею, что мы могли бы выступить на единой платформе в отношении загрязнения Балтийского моря”.
На это сообщение Рудольфо поиграл некоторое время своим паркером и затем произнес: “Лацис не генерирует идеи. К этой мысли мог бы прийти и ребенок”.
Обольщение машиниста
Они решили поехать в Страсбург ночью, потому что так можно было сэкономить деньги на гостиницу. Перед этим они съели в одной неприятной подвальной забегаловке блины с грибами.
На площади Пигаль негры хотели затащить их в порнокино. “Anal! Anal!” — вопили они зазывающе.
В кассе железнодорожного вокзала они спросили самые дешевые билеты. Кассир посмотрел на них внимательно и уточнил, правильно ли он их понял, действительно ли месье хотят ехать самым дешевым способом?
“Да”, — ответил Екабс.
Но даже он, который все-таки знал эту страну, не мог предположить, что им придется ехать в товарном вагоне! Рудольфо категорически отказался, объяснив, что однажды уже имел это удовольствие — когда его увозили на поселение.
Он подбежал к машинисту, который курил на перроне возле своего локомотива, и завел с ним разговор. Фабиан не слышал, о чем они говорили, зато видел, как шеф станцевал карманьолу, затем плавно перешел на фарандолу и наконец произвел несколько кокетливых движений из канкана. Лицо машиниста просияло, он предложил Рудольфо закурить, после чего они долго пожимали друг другу руки.
“Переселяемся, — сообщил Рудольфо, слегка запыхавшись. — Мы можем занять несколько мест в третьем классе”.
“Что вы сказали машинисту?” — спросил Орвел.
“Я сказал, что англичане — ослы и что на самом деле в товарном вагоне должны ехать они, а не эстонцы”.
“А что бы ты сказал в Англии в аналогичной ситуации?” — спросил Фабиан.
“Хм, — пожал плечами Рудольфо. — Там я, разумеется, сказал бы, что французы — ослы. Это же естественно. Это называется дипломатия”.
Через пять минут они разместились в двух соседних купе. В них были трехъярусные полки. До сих пор Фабиан думал, что мужчины и женщины ездят в одном купе только в России, но теперь он убедился, что это не так. Под потолком было очень душно, и Фабиан прижался ртом к щели в окне, оттуда просачивался прохладный воздух. Он спал мало и видел тревожные сны.
Сначала он разговаривал с покойным отцом, который поведал, что и в самом деле умер, но что с помощью врачей смог продлить свою жизнь. Потом Фабиан сдавал экзамен по математике, к которому не был готов. Оба сна снились ему примерно раз в квартал. Этой ночью он еще видел какие-то туманные кадры о лидере национальных радикалов, который сажал в парке дерево.
Страсбург
Они прибыли в предместья Страсбурга в шесть утра.
Когда Фабиан вышел в коридор, дверь в соседнее купе была открыта, за ней он увидел Рудольфо, увлеченно беседовавшего с крестьянками, на лицах которых горели черные, как угли, глаза и головы покрывали толстые платки. На коленях они держали корзины с яйцами. В Страсбурге начиналась ярмарка.
“Вы знаете, где находится Эстония?” — спросил шеф.
“Я не знаю, — ответила старшая и обратилась к младшей: — Может, Мария знает. Мария умеет читать. Она ходила в школу”.
Но Мария затрясла головой и закрыла лицо платком, так что остался торчать только кончик носа. Шеф достал из кармана записную книжку, в конце которой была изображена маленькая карта Европы, и показал, где находятся Таллинн, Тарту и Отепяэ.
“Знайте, что Эстония самая северная страна, народ которой выращивает пшеницу. Вы ночевали в одном купе с официальными представителями этой страны. Это, конечно, не то же самое, что пребывать под одной крышей с переодетым императором, но все же лучше, чем ничего”, — были последние слова, сказанные им попутчицам.
Полусонные, они шагнули в белесые предрассветные сумерки.
На перроне их встретил координатор действующего за рубежом Балтийского Воззвания Михевс, молодой интеллигентный человек. Он отвез их в гостиницу, расположенную недалеко от вокзала. Сразу поставил чайник. Из разговора Михевса выяснилось, что за их проживание здесь платит Балтийское Воззвание. Две комнаты, в которых они должны были разместиться, были еще меньше, чем в парижском отеле, где они оставили свои чемоданы и громоздкие вещи.
В комнате не было ничего, кроме вешалки, маленького зеркала на стене, кроватей и табурета.
“А нельзя ли нам получить отдельные номера?” — спросил Рудольфо. Но Михевс сделал вид, будто не расслышал. Видимо, вопрос был неуместный, и Рудольфо не стал его повторять.
Но когда он взглянул на раковину, то занервничал.
“По крайней мере, полотенце должно быть у каждого свое, — потребовал он. — Поверьте, даже в Восточной Европе...”
“Это можно, — тихо согласился представитель Балтийского Воззвания. Он открыл дверь и позвал: — Мадам Бовари, не принесете ли вы нам еще два полотенца!”
Затем он снова обратился к эстонцам:
“Положение отнюдь не розовое. Русские устроили активную контрпропаганду. Поэтому возникает вопрос: решатся ли устроители пустить нас в зал? Мы должны быть ко всему готовы и свои шаги обязательно координировать”.
“Не беспокойтесь, — произнес Рудольфо. — Мы непременно их скоординируем”.
“Ничего страшного, — улыбнулся он весело, когда Михевс ушел. — Не будем же мы тут жить вечно”.
И словно в подтверждение его слов к ним постучали и толстая усатая женщина протянула в дверь два совершенно чистых полотенца.
Бойкот
Они стояли в ста метрах от главного здания и рассматривали грандиозное строение.
“Этот дом такой огромный, что если бы эстонцы устроились тут пять лет назад, то русские только сейчас об этом узнали бы, — предположил Рудольфо. — Чрезвычайно интересно, почему никто не попробовал это сделать!”
Перед зданием была палатка, где разместился организационный комитет. Рудольфо приподнял входной полог и проскользнул внутрь. Он вышел немного бледный и сказал, что его подозрения подтвердились, потому что их нагрудные значки, по которым пропускали в здание, не обнаружили.
Тут появился запыхавшийся Михевс и сообщил, что официально их все-таки не принимают.
“В таком случае я буду присутствовать там в том же статусе, что и Генеральный секретарь ООН, — сказал Рудольфо. — У него тоже нет персонального приглашения”.
Екабса отправили в отель, чтобы он там незамедлительно начал составлять для общественности Эстонской Республики пресс-сообщение стран-участниц совещания.
В этот день их так и не пустили на совещание, заявив, что их вопрос обсуждается.
Рудольфо беспрерывно звонил, и Фабиан уже не мог отличить, когда он говорит по делу, а когда болтает просто так. Их было пять человек в крошечной комнате. Рудольфо курил “Марию Манчини”, Орвел смолил “Казбек”. Он был бодр и свеж — казалось, командировка ему вполне по нутру. Он чувствовал себя в какой-то степени как в старые времена, когда “сверху” не поступало никаких распоряжений. Он-то был ни в чем не виноват.
Екабс лежал на покрывале с маленьким, взятым напрокат “Колибри”, на котором он печатал пресс-сообщение на родину в связи с тем, что их не пустили в зал.
Чувства Фабиана были притупленными. Его больше не удивляло, что они просто стоят рядом, как пионеры возле Вечного огня. Более того, ему уже казалось, что это единственно мыслимая форма работы. Андерсон, казалось, на все махнул рукой и чахнул на глазах.
