Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..
Собаки лениво подняли головы и снова опустили их, не обнаружив для себя ничего интересного и следуя чуть в стороне от Юрки, который как обычно шёл впереди.
Когда я миновал нависший над рекою сук, «перелётная» птаха, как тень, бесшумно спланировав, опустилась на прежнее место. И вновь, пощёлкав клювом, раза три простуженно каркнула нам вослед.
– Ты смотри, подруга, не накаркай нам какого-нибудь несчастья, – обернувшись, вполголоса, чтоб не услышал Юрка, сказал я вороне и, про себя уже, додумал: «Свой лимит по несчастьям в этом сезоне мы, пожалуй, давно перевыполнили. Найку – потеряли. Меня – чуть под лёд не утащило… Хватит с нас…»
«Видно, скучно тебе здесь одной прозябать, – снова оглянувшись на ворону, но теперь уже не вслух, обратился я к одинокой птице, озирая безмолвные деревья, нечасто торчащие по скалистому склону – Давай, лети за нами – мы тебя выведем к жилью, к людям, к твоим подружкам. Там тебе будет о чём посудачить».
Я ещё раз обернулся на теперь уже отдалённое, пустое дерево с изогнутым, изуродованным ветрами стволом, на котором минуту назад сидела ворона, на белую ровную реку, стиснутую здесь с обеих сторон скалами, на редколесье, на неровную цепочку наших следов, отмеряющих путь, оставшийся за спиной… И мне вдруг стало одновременно слегка тревожно и радостно – оттого, что вот и ещё один промысловый сезон окончен… И мы выходим из тайги, возвращаясь в цивилизацию, в двадцатый век, из своей первобытной жизни…
От этих, в большей степени всё-таки отрадных, чем тревожных чувств, впору было рвануть бегом по глади реки или крикнуть во весь голос что-нибудь бесшабашно-весёлое…
Однако ни того ни другого я не сделал. Резво устремиться вперёд мне мешала немалая тяжесть груза за спиной, а громко заорать я почему-то не решился… Так была хрупка, казалось, вся окружающая нас природа, находящаяся в неком очень чутком оцепенелом равновесии в ожидании весны, что нарушать этот покой чем-то посторонним совсем не хотелось. Мнилось, что неожиданный громкий звук может быть воспринят как команда к чему-то подспудному – когда всё начинает просыпаться, шевелиться, оживать весьма стремительно… Разбудить же раньше времени «хрустальный» мир, который от преждевременного призыва может просто рассыпаться вдребезги, я, разумеется, не желал.
Ускорив шаг, чтобы до минимума сократить расстояние между мной и Юркой, я больше уже не оборачивался назад, оставив всё, что было там, в прошлом, – за своей спиной…
«Движение жизни должно напоминать катящееся колесо, которое только на миг касается земли, снова устремляя вектор своего движения к небу и вперед…»
В ритме своих учащённых шагов, вновь отчего-то вспомнив о вороне, я вполголоса, как бы подстёгивая свой резвый шаг, продекламировал из Николая Рубцова: «Нету дома у этой вороны, и от холода нет обороны…»
В первых, ещё жидких фиолетовых сумерках – впереди, как далёкие звёздочки, приветливо замигали огни деревни, и резко усилился встречный ветер.
Первое обстоятельство ободрило нас, как будто бы чуть-чуть прибавив сил. Второе кроме и без того уже предельной усталости оказывалось дополнительным препятствием в достижении цели. И получалось, что в конечном итоге оба эти обстоятельства почти уравновешивали друг друга. Отчего мы продолжали в том же темпе, размеренно, небыстро продвигаться вперёд, не на таких уже стойких, как утром, ногах. К тому же в отличие от бодрящего утреннего и дневного ветерка этот ветер был тёплым и, судя по всему, нёс на своих необъятных могучих упругих крылах нешуточную метель.
– Вовремя мы успели проскочить, – обернулся ко мне Юрка. – Ветер с океана. Явно непогодину притащит. Замело бы нас с тобой на реке подчистую, опоздай мы с выходом хотя бы на денёк. У такого ветра, чувствую, и на целую неделю ненастья наберётся…
Обращаясь всё ещё ко мне, Юрка смотрел уже на приблизившиеся к нам и зазывно светящиеся жёлтым светом, размером со спичечные коробки, два окна метеостанции, стоящей на скалистом мысу, отчего казалось, что этот игрушечный отсюда, издали, домик висит в воздухе, поскольку чернота скал уже успела смешаться с чернотой небес.
К этому мысу около века назад уже отчаявшуюся и почти погибающую после смерти их проводника – Дерсу Узала, экспедицию Арсеньева, вывели орочи, нечаянно встретившиеся им в тайге…
Казаки, сопровождавшие экспедицию «по картографированию Белого пятна» на карте Российской империи, поставили потом на этом месте – вдающемся своим скалистым боком в Татарский пролив, «Животворящий» деревянный крест, от которого ныне и праха не сыщешь. А вот название мыса – «Крестовоздвиженский», нанесённого на карту, осталось…
– Схожу завтра на метеостанцию, – после долгого молчания снова заговорил Юрка, будто что-то решивший для себя в этот момент. – Узнаю прогноз погоды… Хотя, судя по приметам, сядем мы с тобой здесь, как минимум, на неделю, – без особой горечи от предполагаемой задержки, закончил он, для чего-то потрогав свою густую, красивую бороду, будто решая сейчас её участь. – Да, надолго мы можем здесь, паря, застрять, если пурга закуролесит! – Ещё веселее, и не с таким прерывистым дыханием, закончил он. А я подумал, что, если ветер не переменится, он того и гляди сломает речной лёд…
Может быть, именно этого и ждала притихшая природа, поразившая меня сегодня днём своей оцепенелостью. «Не дай бог в такое время оказаться на реке. Как зыбко всё и тонко в этом мире. От случая, от пустяка – может зависеть твоя жизнь…»
Вот уже и метеостанция осталась позади…
С тропы, идущей по реке, мы вышли на дорогу, которая резко изменила направление нашего хода. Ветер теперь дул не в лицо, а в правую щеку. А перед нами янтарными бусами окон на белом волнистом пространстве при свете луны раскинулась деревня, занесённая снегами по самую макушку.
На крышах лежали пышные «перины», и от этих «перин» в тёмное небо устремлялись легкие дымы… Невидимый ветер пригибал их к скатам крыш, а потом отрывал и уносил куда-то вверх. Но они всё равно продолжали клубиться почти изо всех едва видимых труб бревенчатых изб, пытаясь дотянуться до притягательной, праздничной, низко висящей бледнолицей луны.
От этих весёлых дымов стало как-то ещё бодрее, а усталые ноги зашагали ровней. Собаки, почуяв жильё, весело задрав хвосты и ловя вытянутыми вперёд носами новые запахи, заметно оживились и то и дело нетерпеливо поглядывали на нас, удивляясь, должно быть, нашей нерасторопности.
Посреди ночи я проснулся от монотонного, заунывного воя метели, свирепствующей снаружи.
Ветер и снег напирали на стены дома, заставляя дребезжать закрытые ставни… И, ненадолго отступив, начинали новую атаку на сей «неприступный редут». Представив почти полуметровые брёвна дома, из которых он был сложен, я блаженно потянулся и снова закрыл слипающиеся от усталости глаза.
«Тепло, темно, уютно, сытно, сонно, как в утробе матери. Что ещё нужно человеку для счастья?..» Протянув высвободившуюся руку, я, под таким же как у меня, «надутым» пуховым одеялом («Чтоб на полу вам не холодно спать…»), которые были извлечены из заветных сундуков хозяйки – бабы Кати, обнаружил Юркино плечо. Он что-то недовольно буркнул спросонья, перевернулся на другой бок и снова затих, будто исчез совсем, покинув и этот дом, и этот мир… Как мог уже это сделать не раз за свою недолгую бродяжью жизнь, в которой частенько будто бы испытывал себя на прочность… И, надо сказать, что матушка-природа сработала его, и особенно – его волю, из какого-то особо прочного материала. Может быть, именно поэтому ему и удавалось пока выходить победителем из порой совершенно безвыходных ситуаций, зачастую, впрочем, созданных им же самим.
Но долго ли Судьба может быть благосклонна к герою? Не надоест ли рано или поздно ей его своеволие?..
После этих риторических вопросов я ещё раз сладко потянулся и, упершись ступнями ног в стенку печи, почувствовал её приятное, ровное, доброе тепло. Улыбнувшись неведомо чему, я тоже перевернулся на другой бок, улегшись спиной к Юрке. Почти с головой укрылся теплым невесомым одеялом (по полу всё-таки тянуло прохладой), и мои мысли сами по себе, как палый жёлтый лист на спокойной осенней, уже потемневшей реке, неспешно заскользили, закружились, уносясь то куда-то очень далеко – за горизонт, а то – совсем близко, кружа почти на одном месте… Например, во вчерашний вечер, когда нас так радушно, как родных сыновей, встретили с улыбками дед Нормайкин и баба Катя…
По их виду можно было подумать, что мы им подарили настоящий праздник или что-то заветное, давно желаемое ими… Они оба засуетились: грея на печи для нашего помыва воду, готовя тут же, на краешке плиты, ужин. Василий Спиридонович даже извлек из каких-то, только ему ведомых, загашников бутылку водки.
И вот мы, чистые, с влажными, причёсанными, отвыкшими от гребня, волосами, сидим за накрытым столом, на котором: хлеб, лук, щи и бутылка «Столичной»…
