Денис Драгунский - Окна во двор (сборник)
Сергей Рябинин купил себе место в караване БТРов. Купил бронекостюм, шлем, навигатор, все приборы, автомат. Заплатил, чтобы его свозили по нужным адресам.
По нужному адресу Татьяны не было, естественно. Сломали дверь. Провожатый сказал, что большую каменную квартиру отопить невозможно. Всего сильнее ценятся старинные домики, деревянно-засыпные, но они горят что ни час.
Сергей прошелся по пустой вымерзшей квартире Татьяны. В углу стояло бюро красного дерева, Сергей его помнил. Провожатый оторвал топориком бронзовые накладки. Сергею стало как будто больно. Он поддел крышку штык-ножом. Замок отскочил. На зеленом сукне мелом было написано: Малый Семенихинский пер., дом 8. Значит, она его ждет?
Это был особнячок с двумя уцелевшими колоннами. Пахло печным дымом. Собаки бросились, одна вцепилась в ногу — хорошо, там был тонкий кевлар.
— Таня! — крикнул Сергей Рябинин. — Таня, это я!
— Фу! — закричала она с крыльца, худая и красивая, как снежная королева.
Собаки отскочили.
— Можно к тебе? — сказал он.
— Нет, — сказала она, переложив карабин из руки в руку. — У меня неубрано.
— Ты ведь адрес оставила! — сказал он. — Ты меня ждала, да?
Провожатый на всякий случай держал ее на прицеле.
— Когда это было, — вздохнула она. Потом спросила: — Как там у вас?
— Ничего, — сказал Сергей. — Сейчас неплохо, а сначала кошмар. Наши приезжали, южные их резали, все время. А когда наших подвалило под тридцать миллионов, наши стали южных резать. Деревнями, городами. Окружали — и подчистую. Страшный сон. Но теперь все нормально.
— Ты сам тоже резал? — спросила она.
— Неважно, — сказал он. — Таня, послушай меня. Таня, вся эта беда оттого вышла, что ты со мной не поехала. Что мы расстались. От этого мороз и снег, — он криво улыбнулся и чуть не заплакал. — Поедем со мной. У меня домик на берегу канала. Сад. Абрикосы. Школа рядом, я директор. Корова. Гуси. Сытно. Тепло. Музыка в парке. Поедем, любимая, бесценная, единственная моя! Как только мы снова будем вместе, здесь все растает! Ведь сейчас апрель! Снег сойдет, пойдут листочки. Таня, прошу тебя!
— Все растает? — засмеялась она. — Здесь уже лет двадцать хоронят в снег. Все растает, какой ужас… — она смеялась и не могла остановиться.
— Нам пора, — сказал провожатый.
Таня отвернулась и пошла в дом.
Провожатый держал ее на прицеле, пока Сергей не забрался в БТР.
Немножко побуксовали и поехали.
каждый день бывают в жизни встречи
Мой приятель рассказывал:
«Сижу в кафе, деловая встреча.
Входит крупная дама лет сорока пяти. Не заметить невозможно — мощно так входит, брутально. Громко отодвигает стулья, с размаху садится, плюхая сумку на один стул, швыряя куртку на другой. Долго сматывает с шеи шарф, кидает его сверху куртки, которая лежит горой; шарф падает; она, сквозь зубы матерясь, подбирает его с пола, он падает снова, и так пять раз. Не дама, а цирковой номер.
Громко зовет официанта, при этом размахивая рукой с салфеткой. Машет салфеткой, как флажком.
Заказывает без меню и, так сказать, вне меню. Требует приготовить ей омлет из «завтрака» (Завтрак кончился — ну, что, вам трудно? Жалко? Лень? Я приплачу! Я вдвое заплачу! Втрое!), из эклера чтобы вынули клубнику (У меня аллергия, вы понимаете? Вы хотите, чтоб я свалилась с удушьем, прямо тут? Хотите вызывать «скорую» и все такое прочее?), просит принести воды — но не минералку в бутылке, а именно стакан воды из кулера (Да во всем мире это бесплатно! А сколько она стоит? Рубль? Два? Извольте, вот вам пять рублей).
Голова как в перьях — немытые мелированные волосы, пластиковый обруч. Толстые серебряные кольца с кривыми лиловыми камнями. Якобы восточные побрякушки на свитере — в количестве, достаточном для кольчуги кочевника. И вообще весь облик — из восьмидесятых. Нагла и нелепа.
Гляжу — о, Боже!
Она!
Как я был в нее влюблен в начале перестройки! Как она была прекрасна! Умна, оригинальна, необычна, свежа, юна. Да просто красива, наконец.
Но ей было двадцать два, а мне тридцать шесть. Я на коленях перед ней ползал. На все был готов. Но увы! Холодный смех был ответом на мои страстные мольбы, и слышал я жестокие слова: “Дедушка, опомнись! Сколько тебе лет, в паспорт посмотри!”
О, как я убивался! Натурально в петлю лез.
А сегодня сижу и думаю — какое счастье! Пронесло!»
в мире есть секс: этот секс беспощаден
Другой мой приятель рассказывал:
«Захожу на наш факультет — то есть где я учился, двадцать пять лет тому назад, страшно подумать… Деловая встреча в деканате.
Ну, там уже все изменилось, перестроилось, новый ремонт, новые двери, вот я иду по коридору, держу в руках визитку, ищу нужную дверь.
Иду и вдруг слышу — громкий такой и вроде знакомый голос. Притормаживаю у приоткрытой двери.
Там семинар идет. Студентов человек десять, а на столе сидит — с ногами! — обняв правое колено левой рукой, а в правой руке держа пустую — курить-то запретили! — но очень красивую и большую трубку, и размахивая, дирижируя этой трубкой — сидит, надо полагать, профессор. Лет шестидесяти с хвостиком.
И что-то гладко изрекает.
Прислушиваюсь. Говорит складно и даже увлекательно, но сущие банальности. Жует зады. Пересказывает французские книжки, которые у нас уж пятнадцать лет назад все до одной переведены. Структура, оппозиция, дискурс и даже, представьте себе, диспозитив и ризома. Все в одном флаконе. Хотя флаконов тут как минимум три. Но зато красиво!
Длинные седые волосы. Свитер под горло. Тяжелые роговые очки. Два перстня. Желтые прокуренные ногти. Ну и, конечно, джинсы и ботинки на рубчатой подошве. То есть замариновался в восьмидесятых. Когда у нас этих книжек еще никто в глаза не видел, а вот он честно выучил французский и доставал их через дядю-дипломата.
Гляжу — о, Боже!
Он!
Как я мечтал поступить к нему в аспирантуру в начале перестройки! Как он был популярен! Свеж, парадоксален, оригинален, эрудирован! Да просто умен, наконец. Ему было тридцать шесть, а мне — двадцать два, только диплом защитил. Но увы! Холодное презрение было ответом на мои просьбы. “Вы читали Делёза? А Бодрийара? Фуко? Лиотара? Ну, вы же неглупый молодой человек, вы сами понимаете…”
О, как я убивался! Натурально хотел сменить специальность.
А сейчас смотрю на него и думаю — какое счастье! Пронесло!»
P. S.
Между этим рассказом и предыдущим нет ровно никакой разницы. Тот и другой рассказ — о том, как чьи-то манеры казались привлекательными и чарующими четверть века назад, а потом — разонравились, стали казаться смешными и нелепыми. И герой подумал — ах, как хорошо, что меня не закрутил этот водоворот.
Вот, собственно, и все.
Но второй рассказ не такой интересный.
Наверное, все дело во взаимоотношении полов. В сексе, проще говоря. А когда секса нет, то и говорить не о чем.
на лодочной пристани в парке
Двадцать три и пятьдесят пять
— Ты что читаешь? — спросила Лариса.
Они сидели на лодочной пристани в парке, в дальнем районном городке — тридцать километров на автобусе от железной дороги, а пассажирский катер с позапрошлого года не ходил — речка обмелела. Но купаться было хорошо. Лариса и Маша сидели, болтая босыми ногами в воде; в руках у Маши была книга в бумажной обертке.
Лодочная станция уже не работала — семь вечера; лодочник ушел, проверив замок на цепи, продернутой сквозь стальные скобы.
Маша была москвичка, а Лариса — местная. Они были родственницы.
Маша задумалась, не слыша Ларисиного вопроса. Лариса чуточку обиделась:
— Что читаешь-то, эй!
— Джека Лондона, — сказала Маша.
— Покажи, — она вытащила книжку из Машиных рук. — Ух ты! Не по-русски!
— По-английски, — сказала Маша. — «Мартин Иден». Читала?
— Я не умею по-английски, — нахмурилась Лариса. — Где это ты выучилась?
— Да это по-русски есть, ты что! Весь Джек Лондон есть по-русски! В институте. Я по-французски тоже умею. Хотя у меня специальность история СССР, но языки нужно знать.
— Ну, ты даешь, — неопределенно сказала Лариса. — А мне еще за девятый класс сдавать. Ничего, двадцать три — не возраст. Успеется. Давай купнемся! Вода — молоко!
Она вскочила на ноги, сбросила платье. У нее была очень красивая фигура. И лицо тоже красивое. И коса вокруг головы.
— Я, пожалуй, не буду, — сказала Маша и со значением погладила себя по животу.
— Залетела?! — ахнула Лариса и присела рядом с ней на корточки. — Какой месяц?
— Четвертый, — сказала Маша. — Я не залетела, я замужем.
