Денис Драгунский - Окна во двор (сборник)
Слишком рано стало поздно
— А что вам мешало раньше? — спросил лейтенант госбезопасности Хлюмин у подследственного Мешкова-Громова.
— А? — вздрогнул Мешков-Громов и выпрямился на табурете. — Что-что?
Он был худ, скуласт и перепуган. Все время пожевывал, приноравливал губы и челюсти: еще не привык без зубов.
У Хлюмина было хорошее зрение. На всех врачебных проверках он свободно читал далекие мелкие буквы. И вблизи не щурился, как некоторые. Но на всякий случай у него в верхнем ящике стола были круглые очки с золотыми дужками. Он взял их на память у профессора Турова: взял в подарок! Профессор был старорежимный богослов. Совершенно ни при чем. Просто дурак, хотя знал древние языки. Но пришлось пустить по первому разряду: разветвленная террористическая организация! Очки, однако, взял. Профессор сказал, что это память о его покойном учителе из Фрайбургского университета. Эх. Сто верст до Тутлингена, родные места.
Очки чуть-чуть приближали. На лице подследственного начинали виднеться грязные поры, нарывы, шелуха и седая щетина. Подследственному становилось еще страшнее.
Вот и сейчас Хлюмин громко вытянул ящик стола, достал очки, нацепил на нос, подпер голову кулаками. Посмотрел пристально и сурово.
— Что вам мешало раньше? — сурово переспросил Хлюмин.
Вообще всю такую публику Хлюмин допрашивал просто. «Здравствуйте, садитесь, рассказывайте», — бесцветно говорил он. «Здравствуйте, гражданин следователь» — наивно отвечал подследственный и начинал: имя, отчество, фамилия, место жительства, профессия, образование, семья… А также национальность и социальное происхождение. Хлюмин с коротким смешком перебивал: «Спасибо, все это нам известно. Рассказывайте о вашей преступной деятельности». — «О какой?» — «Обо всей. Подробно. С самого начала». — «Но позвольте, гражданин следователь…» — «Послушайте, вы же не маленький. Вас арестовали? А теперь расскажите, за что вас арестовали».
Дня через три — рассказывали. Иногда через восемь дней, но это уж в крайнем случае.
Довольно часто все кончалось организацией террористической группы с целью убийства товарища Сталина. Правда, валили на подельников. Сам-то предан делу партии и лично великому вождю, но вот шпионы и предатели опутали.
Вот и Мешков-Громов признался в том же.
А ведь вполне советский человек. Из рабочих. Участник литературной группы «Наковальня». С тридцать второго года член Союза писателей. Отдельная квартира на улице Фурманова, бывший Нащокинский переулок. Пролетарский поэт. Станки поют, ряды идут, флаги реют, ветры веют. Дерьмо. Хлюмин его помнил — по школе имени Белинского, тот был на четыре класса старше и на всякую мелкоту — то есть на Хлюмина — внимания не обращал. Тем более что у Хлюмина теперь были небольшие квадратные усы, как у наркома Ягоды и канцлера Гитлера.
Вдруг Хлюмин его спросил — он никогда не спрашивал об этом, хотя вопрос сам собой напрашивался:
— А что вам мешало раньше?
— Что-что? — честно не понял Мешков-Громов.
Хлюмин снял очки, положил их в кожаный футлярчик с линялой золотой надписью Franz Sommerberg Optik, Freiburg im Breisgau, снова задвинул ящик стола.
— Согласно вашим показаниям, гражданин Мешков, вы давно вынашивали преступные планы убить вождя. По вашим словам — вот, вами написано! — еще с 1926 года убийство вождя стало вашей целью. Так? Вы сколотили свою преступную группу негодяев и убийц в 1930 году, так? Вот, написано вами собственноручно. Так? — спросил Хлюмин.
— Так, — сказал Мешков-Громов.
— Почему вы откладывали покушение? Чем все это время занималась ваша преступная группа убийц и террористов?
— По-вашему, его нужно было убить раньше? — засмеялся Мешков-Громов, показывая пустые незажившие десны.
Хлюмин вскочил из-за стола и пинком сшиб Мешкова-Громова с табурета. Добавил пару раз по почкам.
— Вставайте, — сказал через минуту.
Мешкову-Громову было трудно подниматься — он был в наручниках. Но он справился. Стоял, пошатываясь и глядя вниз. Хлюмину показалось, что у него слишком длинный нос.
Похож на еврея. Или на скворца. У них дома жил скворец со сломанной лапкой. Папаша сделал ему из легкой латунной проволоки вроде протеза. Скворец ковылял по скатерти, когда его выпускали — милый такой и бедный. Обреченный. Вроде этого.
— Садитесь, — сказал Хлюмин. — Вы еврей? — Тот покачал головой. — Итак. Создав сплоченную преступную группу, имея оружие, явки, связи! Имея квартиру на Можайском шоссе! Из окна которой можно было произвести прицельный выстрел! Вы ждали несколько лет. Почему?
Мешков-Громов молчал.
— Потому что ты лжешь! — Хлюмин перешел на «ты». — Ты хочешь запутать следы! — он встал, достал из шкафа просторную кожаную куртку и перчатки с крагами, стал медленно одеваться. — Назови свою истинную цель!
— Мы правда хотели убить товарища Сталина, — вздохнул Мешков-Громов, с ужасом глядя, как Хлюмин натягивает перчатки.
— Врешь, сволочь, — Хлюмин правой рукой схватил его за ворот арестантской рубахи, а левой ударил в нос. Брызнула кровь. — Правду говори! Правду говори! — он бил все сильнее. — Ну! Мозги вытряхну, сука! Правду! Правду!
— Оружия не было, — залепетал, застонал, зарыдал Мешков-Громов. — Насчет оружия я солгал! Но я хотел его убить. Все равно хотел. Я лично хотел перегрызть ему горло…
— И выпить кровь? — странно спросил Хлюмин.
— Да! — закричал Мешков-Громов и сложил губы трубочкой.
У Хлюмина спина похолодела, мурашки побежали.
Он прошептал:
— Волька Мешков, я тебя знаю. Ты кровосос. Ты любил, чтоб у девок месячные были, я помню, ты хвалился. Сталина надо было еще в двадцатом зажарить и съесть. Но тебе это приснилось, людоед, враг народа, шпион, предатель, террорист, падаль!
Хлюмин сбил его с ног, пнул в живот, заорал: «Людоед!» — громко, чтоб в коридоре слышно было. Пару раз плюнул в него.
Позвал конвоиров. Мешкова-Громова уволокли.
Хлюмин снял запачканную куртку и перчатки, кинул в угол.
Сел за стол. Снова вытащил очки, перечитал тисненую надпись на футляре. Наверное, внук этого Франца Зоммерберга сейчас живет во Фрайбурге и мастерит очки. Смешно. А этот гаденыш — выходит, настоящий упырь? Страшное дело. Или ненормальный? Может, отправить его на психическую экспертизу? А зачем? Все равно ему расстрел.
Как интересно: он, Иван Клюммер, ненавидит интеллигентов за революцию, которая отняла у него дом и родителей. А за что так кроваво ненавидит Сталина бездарный поэт Мешков, псевдоним Громов?.. Ведь соввласть ему дала буквально все! Почему?
Нет, нет. Ничего интересного. Главное — не размышлять. Это опасно. Можно незаметно стать интеллигентом.
помнишь, мама моя, как девчонку чужую
Предатель
Андрей вернулся домой часа через два: проводил Жанну, и еще они минут двадцать посидели на лавочке у нее во дворе. У Жанны в сумке оказалась банка пива, они ее выпили вдвоем, по очереди, и после каждого глотка целовались. Пока сидели, он убеждал Жанну, что все прошло отлично и она очень понравилась его маме с папой. Потом он довел ее до подъезда, даже до лифта. Подождал во дворе, когда она подойдет к окну и помашет ему рукой. Потом побежал к метро. Перед тем как зайти за угол, обернулся — она стояла у окна. Они еще раз помахали друг другу.
Дома было тихо, но неприятно, он сразу почувствовал.
Он разделся и пошел к себе, мимо двери большой комнаты. Со стола все было убрано. Папа сидел в кресле у книжных стеллажей и читал.
— Привет, — сказал Андрей.
— Угу, — сказал папа.
— Ты что, не хочешь со мной разговаривать? — сказал Андрей.
— А ты хочешь поговорить? — вдруг оживился папа. — Заходи, побеседуем. Наталья Васильевна! — позвал он маму. — Присоединяйся.
Если папа звал маму по имени-отчеству — значит, он сильно недоволен.
Мама вошла, села на диван. Андрей стоял под люстрой.
— У нас к тебе один вопрос, — сказал папа. — Она беременна?
— Кто? — сначала не понял Андрей. Потом спросил: — А какая разница?
— Никакой разницы. Ты все равно на ней не женишься. Но лучше без осложнений и чувства вины.
Андрей повернулся и пошел к двери.
— Стой! — крикнула мама. — Ты в уме? Где ты нашел эту пэтэушницу? Зачем ты ее пригласил? К воскресному обеду в родительский дом?
— А мы что, аристократы? Олигархи? — сказал Андрей.
— Мы гораздо хуже! — захохотал папа. — Олигарх назначает сыну-дураку пожизненную пенсию, и все дела. Женись хоть на продавщице, хоть на сомалийской пиратке. А вот я — простой профессор, а мама — рядовой доцент. Мои родители были инженерами, а дедушка — рабочим. Ты это знаешь. Мы росли. Тянулись вверх. Шаг за шагом. И я не допущу, чтобы мой сын рухнул вниз.
