Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути
Он лежал долго, силясь понять, что с ним произошло. Иногда его начинало лихорадить, иногда в комнату заходили люди, он прекрасно знал их, однако делал вид, что не знает. Тогда они уходили. Наконец он встал и попытался побриться, но руки его не слушались, и он порезался. Должно быть, у него была высокая температура. Потом все опять поглотила тьма.
Очнувшись, Джейсон увидел в комнате двух незнакомых мужчин в цилиндрах; освещенные ярким утренним светом, они озабоченно смотрели на него. Он притворился, что не замечает их, но они не исчезли. Тогда он понял, что они настоящие.
— Ты не узнал нас, Джейсон?
Конечно, узнал… В них было что-то знакомое.
— Я адвокат Скотт. А это доктор Фоле. Его ты, кажется, последний раз видел… когда решался вопрос о твоем имуществе.
Ах да…
— Ты плохо выглядишь, мой мальчик. Надеюсь, доктор, вы его осмотрите?
Только бы он не стал меня вскрывать.
— Я беседовал с твоими приемными родителями. О случившемся. Но они и слышать не хотят о том, чтобы ты к ним вернулся. После той истории. С девушкой.
С какой еще девушкой?
— Кроме того, если помнишь, тебе придется возместить ущерб, нанесенный отцу девушки; после того как ты избил его, он оглох. Твои дядя и тетя опозорены. Зачем тебе понадобилось еще и бить его?
Этого я и сам не понимаю.
— По правде сказать, это ему следовало избить тебя.
А он так и сделал, если считать, что колбаса может вложить силу в свои удары.
— Гм-м… Я вижу, ты плохо себя чувствуешь, и не хочу бранить тебя. Тебе уже двадцать один год, Джейсон, ты больше не состоишь под опекой своих дяди и тети, да и под моей тоже. Однако мы с доктором Фолсом хотели бы помочь тебе. Ты совершил позорный поступок, но мы уважаем память твоего отца.
Как приятно.
— Мы попытаемся восстановить тебя в университете, Джейсон. Мы оба поручимся за тебя. Скажем, что тебя сбили с пути твои приятели. Кстати, их родители уже отправили своих отпрысков в море простыми матросами. Мы попытаемся вернуть тебя в университет. Правда, от твоего наследства осталось не так уж много, но можно индоссировать векселя и получить заем, тогда ты мог бы закончить образование. Ты меня слышишь? Отвечай же. Скажи хоть что-нибудь. Ты еще даже не поздоровался с нами. Доктор, я думаю, вам следует осмотреть его.
— Добрый день, — сказал Джейсон, когда доктор склонился над ним.
— Добрый день, — приветливо отозвался старый доктор. — Что с тобой?
— Я не хочу изучать медицину, — тихо сказал Джейсон.
— Прости?
— Я не хочу продолжать занятия.
Доктор и адвокат переглянулись.
— Не верю своим ушам, — сказал адвокат Скотт.
— Я понимаю, что вами движут лучшие побуждения, — не очень уверенно проговорил Джейсон. — Но из этого ничего не получится. Я все равно не выдержу. Мне не хочется возвращаться в университет.
В глазах у старого доктора застыло добродушное изумление. Потом доктор осмотрел Джейсона и выписал ему укрепляющее.
— Это уже какой-никакой, а выбор, — сказал он наконец.
— Ну, знаете ли, — заметил адвокат Скотт.
— Но это правда. Я уверен, что не хочу изучать медицину.
— Тогда нам здесь больше нечего делать. — Адвокат был разочарован.
— А чего тебе хотелось бы, мой друг? — спросил доктор.
— Пока что мне хочется только лежать здесь. Хочется, чтобы меня оставили в покое. С вашей стороны было бы очень любезно, если б вы оставили меня в покое.
— Хорошо-хорошо. — Доктор Фоллс встал. Адвокат Скотт быстро ушел, но доктор обернулся в дверях.
— Должен сказать, что ты совершенно не похож на своего отца, — сказал он.
И Джейсон улыбнулся, от счастья.
После этого Джейсон года два провел на лондонском дне. Он быстро растратил оставшиеся деньги, и его платежеспособность сильно уменьшилась. Вскоре ему пришлось жить в долг, чтобы миссис Буклингем ничего не заподозрила. Он заложил свои учебники и оставшиеся у него медицинские инструменты и приборы. Жить ему было решительно не на что, но и придумать какое-нибудь занятие по душе он тоже не мог. То, с чем он столкнулся на лондонском дне, почти не осталось в его памяти. После всего случившегося его окружало безмолвие. Мучившие его необъяснимые состояния души постепенно прошли, и приступов ярости у него тоже больше не было. Совершенно случайно он понял, как можно зарабатывать себе на жизнь; на эту мысль его натолкнуло одно событие, а все началось с того, что как-то зимним вечером его неожиданно навестил Манро. Манро отпустили на берег, и он зашел к старому другу. Джейсон искренне обрадовался ему, потому что, за исключением миссис Буклингем, разговаривать ему было не с кем.
У Манро все было в порядке, за время, проведенное в море, он окреп и остепенился. Он вытащил Джейсона в город, угостил хорошим обедом и не одной кружкой пива. Они поговорили о Хьюго — где-то он сейчас (они так никогда и не узнают, что сталось с их третьим товарищем). Потом Манро рассказал о своей морской жизни (Джейсон никогда больше не увидит его после того вечера).
И потому, что Манро на другой день снова уходил в море, и потому, что Джейсону уже больше года было не с кем поговорить, в нем что-то изменилось. Он вдруг стал другим. В тот вечер его словно прорвало и он все рассказал Манро, излил душу другу, который завтра уйдет в море и унесет с собой его историю. Джейсон начал неуверенно, но, разговорившись, стал свободно и откровенно рассказывать о своей жизни. Он поведал другу, что не знает самого себя, что он не тот, за кого его принимают, и что за всю свою взрослую жизнь он так и не понял, кто же он на самом деле.
Манро слушал и почти не задавал вопросов. Джейсон не был уверен, что друг понимает его. Но это было не важно.
В тот вечер словно что-то кончилось и сменилось чем-то другим. Поэтому все, что случилось потом, казалось Джейсону правильным. Они бродили по городу, пили еще, беседовали, хмель их был здоровым и бодрящим. Из одного заведения они прямиком направлялись в другое. Побывали они и в мюзик-холле, где от души смеялись над представлением.
И наконец посетили крысиную травлю. Джейсон не хотел идти туда, но Манро настоял, и Джейсон даже не заметил, как оказался в этом вонючем заведении. Это было известное заведение на Флит-стрит, где в свое время отличался легендарный бультерьер Билли. Теперь заведение рекламировало другого бультерьера, который, когда бывал в ударе, даже превосходил старика Билли. Его звали Иаков, на афише он был изображен оскалившимся, с пеной на морде, из пасти у него торчали крысы.
Вокруг маленького квадратного манежа уже царило оживление. Только что закончилась первая травля, и служители убирали с манежа окровавленные останки крыс. Зрители спорили о том, сколько серых бестий убила предыдущая собака за положенные двенадцать минут — двадцать восемь или двадцать девять. Двадцать девятая крыса очнулась во время уборки, но результат был уже объявлен, и поставившие на двадцать восемь, а не на двадцать девять орали от возмущения; они кричали, что их надули, и злобно косились на счастливых победителей, подсчитывавших свой выигрыш. Зрители, которые не делали ставок, потому что у них либо не было денег, либо они их уже проиграли, тоже орали, главным образом чтобы усилить шум. Букмекеры невозмутимо ходили среди разгневанных пьяных мужчин и принимали новые ставки, словно ничего не случилось, они старались утихомирить страсти, уверяли, что спорить не о чем и лучше не опоздать и сделать ставку на Иакова, который через несколько минут начнет свой раунд. Вот тут действительно можно загрести кучу денег. Делайте ставки, джентльмены, торопитесь, делайте ставки! Зрители пили, делали ставки и орали друг на друга. Не обращая внимания на этот шум, служители с добродушным видом ходили по деревянному манежу и готовили его к следующему выступлению; они были в высоких сапогах и кожаных перчатках, предохранявших от крыс, но в остальном походили на двух банковских клерков, только без сюртуков и галстуков; один был маленький, толстый и лысый и все время загадочно улыбался, другой — тощий, с напомаженными черными волосами. Из-за жары они оба лоснились от пота и были совершенно трезвые, ибо их несколько необычное ремесло требовало внимания и проворства, иначе они могли пострадать сами.
Джейсона прижали к манежу. Он чуть не потерял сознания от нестерпимой жары и вони, царивших в Этом небольшом переполненном помещении, воздух был спертый, пахло табачным дымом, потом и перегаром, к этим запахам примешивался запах блевотины и собачьих экскрементов; угадывался здесь и еще один запах, навязчивый, сладковатый, удушливый. Это был запах самого манежа, его исцарапанного деревянного пола, на котором происходили бои. Из соседнего кабачка сюда долетала музыка, там танцевали; на какой-то миг Джейсон, охваченный ужасом, чуть не потерял самообладания. Его спасла твердая рука друга, легшая ему на плечо.
