Нина Федорова - Уйти по воде
Но оставить все, как есть, не получалось Постоянно, каждую минуту она думала о том, что не давало спокойно дышать, висело, как камень на шее, – надо пойти к отцу Митрофану Дело зашло слишком далеко, так что действительно пора уже рассказывать всё – это всё становилось больше и страшнее и стремительно росло как снежный ком Она слишком заигралась в свое бунтарство, это «понарошку» вдруг стало реальностью, и теперь Катя почти ушла из Церкви и сейчас стояла у последней черты.
Но идти к отцу Митрофану было слишком страшно, она понимала, чувствовала – приговор отца Митрофана будет суровым, а если он попросит привести Костика на беседу? К тому же сразу начались бы пересуды приходских знакомых, она даже мысленно видела уже вездесущую Юлию Львовну, которая, поджав губы, оглядывает ее и Костика – вот, и Катя невера привела, кто бы мог подумать, из такой хорошей семьи девочка, а туда же, может, вообще забеременела уже, а то были случаи, знаем мы их, нецерковных Кроме Юлии Львовны была еще Лидия Петровна, и тетя Наташа, впрочем, тетя Наташа уже была в курсе, что Катя встречается с «невером» – мама, конечно, рассказала; были еще и другие приходские, всем им было дело до Кати, как, впрочем, и до остальной выросшей на их глазах «молодежи». Больше всего ей не хотелось этих взглядов и расспросов, не хотелось, чтобы это чувствовал Костик, чтобы он видел весь этот ее специфический мир, да и как вообще можно было примирить два совершенно разных мира – Костика и приход? Нет, она не хотела сейчас в этом разбираться, не хотела никаких разговоров с отцом Митрофаном, она просто хотела сейчас пить, и пить, и пить любовь, и чтобы на это время все от нее отстали – Ή γη μέλαινα πίνει (и черная земля пьет, древнегр.). В конце концов, на водопое даже дикие звери не нападают друг на друга, есть вообще такой неписаный закон.
Но неожиданно ей стало понятно, что дольше тянуть нельзя
Наступила Страстная седмица С прошлой Пасхи Катя смутно надеялась в глубине души, что, возможно, повторится чудо, Страстная стала поводом прийти опять, как работник одиннадцатого часа, прийти хотя бы в эту самую важную неделю, снова попытаться найти Бога Страстную – словно какой-то последний рубеж – нельзя было пропустить, какое-то предательство было в том, чтобы в эти дни не пойти в храм. Катя опять ходила на службы, но мысли ее все время витали далеко, в мыслях ее постоянно жила любовь, между службами они с Костиком встречались, и в храме она была рассеяна, не могла настроиться на нужную волну, не могла в полной мере пропускать через себя строгость и торжественность этих дней – слишком много радости было в ней, но, увы, не небесной, а земной
От этого разлада впервые за несколько счастливых месяцев она почувствовала тоску и беспокойство, ее начала мучить раздвоенность, земля как будто разъезжалась под ногами, и она все никак не могла выбрать, на какую сторону встать, и пыталась удержаться на обеих
Все прорвалось в Страстную пятницу
После выноса Плащаницы они встретились в парке возле Катиного дома, стояли на мостике над прудом Утки подплывали, надеясь получить хлеба, и проплывали дальше ни с чем – кормить их было нечем, а Катя смотрела на них, едва сдерживая слезы, вся на взводе Утром мама опять спрашивала, ходила ли Катя к отцу Митрофану поговорить про Костика, потом была служба, на которой она никак не могла сосредоточиться, у нее постоянно ныло в груди, торчало занозой – нет, это же абсолютно ясно: невозможно, совершенно невозможно сочетать православную жизнь и Костика Для него это обычная пятница, за которой придут обычные выходные, возможно, сегодня он даже ел мясо, он был, как обычно, такой земной, веселый, он смеялся и шутил (в такой день!), от него буквально пахло другим миром: нецерковным, безразличным к тому, что было сегодня в храме, что происходило в эти дни в Церкви, а Катя была только после службы, вся еще там душой, от нее, вероятно, тоже веяло совсем другим миром, непонятным и чуждым Костику Разговор как-то не клеился, все шло неправильно.
– Ну, чего ты сегодня такая бука? – спросил наконец Костик, развернул Катю к себе и поцеловал ее в нос
– Давай сегодня без поцелуев, хорошо? Сегодня Страстная пятница
Она сама понимала, что фраза прозвучала слишком раздраженно, но не могла же она объяснить, что просто изо всех сил старается не разрыдаться!
– Хорошо, – ответил Костик слегка удивленно, – без поцелуев
В его тоне не было никакой издевки, но именно его покладистость Катю добила, если бы он стал спорить, если хотя бы попросил разъяснений, было бы легче, но он не стал Слезы предательски вытекли, она, всхлипывая, утираясь рукавом, искала по карманам платок, говорила бессвязно – что она так мучается, и Костик зря ее выбрал, она православная, а православные не могут смешиваться с мирскими, что она, конечно, виновата во всем сама, одна она виновата, что не сказала раньше – она так хотела любви, кинулась в нее безоглядно, а он, Костик, некрещеный, он еще и пива с друзьями может выпить, и матом, наверное, ругается, он к тому же слушает эту бесовскую музыку, а там кощунства сплошные, да еще и играет в группе тоже, наверное, кощунства
Слезы все текли и текли, платок промок насквозь, Костик хотел что-то сказать, но она подняла руку – нет, подожди; и договорила, хотя было слишком больно произносить это вслух: что не хочет тащить Костика в храм насильно, что понимает и уважает его взгляды, но не знает, не знает, что теперь делать, как жить, как? Потому что теперь не избежать выбора: либо он придет в храм, либо они расстанутся. Нет, был еще и третий путь – если Катя уйдет из храма, но она прерывающимся от слез голосом, шмыгая носом, сообщила, что никогда не предаст Бога, никогда не оставит храм Потому что это смерть для души.
Костик был задумчив и ничего не сказал, они попрощались у подъезда, не поцеловавшись, от этого осталось ощущение, как будто уже наметился разрыв, как будто повеяло холодком, сердце сжалось. Хотя это же она сама запретила поцелуи сегодня – вот он и не поцеловал, а вовсе не потому что обиделся, но это ее мало утешало. В субботу встретиться не договаривались – Катя сказала, что пойдет на службу
Полночи она плакала, на утренней службе мысли ее блуждали далеко, она думала – как он там, что думает и что теперь будет? После службы сидела на лавочке возле храма, ждала родителей, держа в руке мобильный, все время проверяла: не пришла ли смс-ка, не было ли звонка – телефон молчал. Во дворе храма освящали куличи, возле длинных деревянных столов, покрытых разномастными клеенками, суетились женщины, ставили плетеные корзины, раскладывали покрасивее разноцветные яйца с пестрыми наклейками, криво втыкали в куличи тонкие красные пасхальные свечки, свечки тут же тухли на ветру, женщины, ломая спички, торопливо зажигали их вновь, прикрывая маленькое пламя ладонью, выглядывали: скоро ли подойдет батюшка со святой водой Вдоль ограды стояли в гигантской нетерпеливой очереди «захожане», раньше немного Катей презираемые – только и ходят, что за святой водой на Крещение и за куличами в Великую субботу, – но сейчас она смотрела на них и думала о Костике – наверное, и его родители вот так же, с авоськами и бидонами, стоят в очереди два раза в год, плохо понимая, зачем все это нужно. Впрочем, кажется, родители у него были совершенные атеисты – иначе почему они его не крестили?
На ночной службе ей вдруг пришла длинная смс-ка. Костик писал, что по-прежнему ее любит и относится к ней серьезно, но решение только за Катей; он мог бы все объяснить про музыку, но она же сама не хочет слушать, а пиво он пьет редко, просто сидят с друзьями иногда, но он лично никогда не напивается Матом иногда бывает, но не при женщинах и детях, и вообще, раз ей не нравится, он постарается без мата. Хотя, конечно, для Кати он всего лишь металлюга и алкоголик, он ее недостоин, весь ее мир такой правильный, такой неземной и сама она слишком хорошая, слишком правильная – наверное, никогда ему не дорасти до нее, и она будет права, если его бросит
Отец Митрофан во всю мощь своего голоса гремел с солеи: «Христос воскресе!»; «Воистину воскресе!» – рокотал в ответ переполненный храм, но Катя была уже не с ними – продравшись через толпу, она выбежала на улицу без куртки и, ежась под прохладным, сладко пахнущим ночным апрельским ветром, торопливо писала Костику в ответ, что она его любит и никогда не бросит, никогда, никогда, никогда!
После этого прятаться дальше от самой себя было невозможно, стало окончательно ясно, что тянуть больше нельзя – надо идти к отцу Митрофану. Настало время собирать так легкомысленно и необдуманно разбросанные камни.
V
Кресло-трон пустовало – отец Митрофан в красной пасхальной епитрахили в этот раз почему-то исповедовал стоя
Вблизи Катя видела, что он заметно постарел: борода сильно с проседью, нет уже прежней смоляной черноты, и от этого ее вечная разбойничья всклокоченность казалась более приглаженной и смирной Да и весь он ссутулился, сгорбился, осел – скала словно покрылась мхом, хотя и сохранила прежнее величие
