Юнас Бенгтсон - Письма Амины
— Мы тут играем с монстром.
Махмуд улыбается:
— Парень же служит в армии. Они там только и делают, что играют, курят и трахают югославок.
Махмуд снова тасует, так же механически, как и раньше; не глядя на карты, он сдает.
— Говорил с Эрканом, с тех пор как вернулся?
— Нет, у меня старый мобильный, никто не отвечает. Он живет там же?
— Нет, он ведь женился.
— У тебя нет его нового адреса?
— Конечно есть, я тебе потом запишу.
Мы играем еще две руки. Одному из ребят нужен свежий косяк, Махмуд идет к кассе и рассчитывается. Вернувшись, он кладет руку мне на плечо:
— Эй, солдат, знаешь, о чем я подумал?
— Нет.
— Хочешь повидаться с Эрканом?
— Конечно хочу, съезжу к нему на днях.
— А знаешь что? Почему бы нам не съездить к нему сейчас? Всем вместе.
— Сейчас?
— Ну да. Мехмет, ты на машине?
Здоровый парень слева от меня кивает. Я втягиваю воздух носом, смотрю в карты.
— Я бы не хотел его беспокоить так поздно. Если он женат, то…
— Да баба его ничего не скажет. Не ее ума дело. Все, едем!
Махмуд уже надевает куртку. Я пытаюсь подыскать другие возражения, но он лишь говорит, что никогда не поздно встретиться со старым товарищем по службе. Хюсейин жалуется, он хочет взять реванш, а если мы бросим игру сейчас, у него не будет шанса отыграть свои деньги. Махмуд говорит ему что-то по-турецки, очень коротко, и он затыкается. Мы выходим из подвала на улицу. Махмуд обнимает меня за плечи:
— Он просто обалдеет от счастья. Это же здорово — встретить старого кореша. Прямо из Югославии.
Машина припаркована чуть подальше на тротуаре. Старый красный «гольф». Махмуд открывает заднюю дверь: я должен сесть первым, а он залезет следом. Я смотрю на противоположную дверь, смотрю на замок. Дверь открывается, и по другую сторону от меня садится еще один. На нем облегающая черная футболка, торс качка. Он не играл с нами в покер, сидел на диване и курил. Хюсейин садится вперед, рядом с водителем. Он говорит что-то по-турецки и смеется, хотя только что проиграл две тысячи. Машина с визгом трогается с места.
33
Мы едем по Нёреброгаде, водитель гонит. Радио работает на полную мощь, из колонок несется турецкая попса. Едем по Фредериксунсвай. Через Белахой[5] и — выезжаем на шоссе. Они говорят о футболе и о девочках. Хюсейин хочет послушать другую музыку, но водитель лишь смеется над ним: заткнись, это классная музыка, это Таркан. Говорит, что в его машине никто не будет слушать вонючего Ибрагима Татлысеса. Я смотрю водителю в затылок. Только теперь заметил татуировку: черное пламя, лижущее шею. И он, и парень слева — широкие, как пехливаны, турецкие борцы, которые мажутся оливковым маслом, мне о них рассказывала Амина. Махмуд дружески стискивает мне руку:
— Ну а как там шлюхи в Югославии?
— Отличные шлюхи, волосы обесцвечивают, но вообще нормальные.
— Бритые?
— Большинство.
— Хорошо, лучше, чем продираться сквозь албанские джунгли.
Через какое-то время мы сворачиваем с шоссе и едем по небольшим дорогам, проезжаем перекресток с круговым движением и сворачиваем на дорогу, по обеим сторонам которой растут деревья.
— Он просто обалдеет от счастья. Сколько армейских историй ты ему сможешь порассказать.
Я улыбаюсь Махмуду. Делаю все, что могу, чтобы это было похоже на улыбку.
— Да, Эркан бы не прочь послужить еще. Но они не любят черных, только и ждали повода, чтобы его выставить. Один чертов ублюдок-офицер, нацист, стоял и мешал его с грязью. Обзывал по-всякому, а когда он ему двинул, тут они его и вышвырнули. Ты бы ему не вдарил?
— Конечно.
— Но тебя-то они с грязью не мешали?
— Не так…
— Я и говорю — не хотят они, чтобы черные служили.
Дышу как можно спокойнее, носом, вдох — выдох. Как учили в больнице. Когда паникуешь, нужно дышать носом. Если дышать ртом, в мозг поступает слишком много кислорода, и тогда паника захлестывает тебя с головой.
Светлые промежутки между деревьями сокращаются. Мы едем в лес.
— А Эркан живет за городом?
— Да. Сейчас подальше проедем, сам увидишь.
— Далеко?
— Уже нет.
Мы заезжаем в лес, сворачиваем и едем по узкой просеке. Машина останавливается.
— Приехали.
Махмуд открывает дверь, я вылезаю. Шофер не гасит фары, два белых конуса освещают ближайшие деревья. Я вынимаю из кармана куртки сигарету, медленно пячусь, спокойно прикуривая. Голос почти не дрожит.
— Так что, мы с Эрканом здесь встречаемся, или как?
Я поворачиваюсь, выкидываю сигарету и иду вперед, между деревьями. В какой-то момент мне даже кажется, что у меня есть шанс. И тут меня сильно бьют ногой в спину. Я падаю вперед, пытаюсь подставить руки и ударяюсь головой о дерево. Холод и грубая кора, пахнет детским лагерем и падалью. Я делаю полшага назад на ногах, еще не чующих под собой земли, и тут накатывает боль. Меня тащат под мышками. Один из борцов ставит меня на ноги и поворачивает. Как будто я просто большая кукла. Он прислоняет меня к дереву и, взяв своей большой рукой за плечо, крепко прижимает. Что-то теплое течет по брови и по щеке. Ко мне возвращается зрение, я вытираю лицо рукавом и улыбаюсь им.
Махмуд медленно подходит и встает передо мной. Он не выглядит радостным, не выглядит сердитым, он почти грустный. Говорит отчетливо, как с ребенком:
— А чего ты ждал?..
Я не отвечаю.
— Ты что, думал, ввалишься с улицы и сядешь с нами покурить? Ты правда так думал?
Он подходит ко мне вплотную, смотрит в глаза. Удивленно.
— И ты рассказываешь историю об Эркане, твоем хорошем друге Эркане. Ты что, думал, я не проверю? Я об Эркане знаю все. Если бы он был твоим другом, я бы это знал. Старый сослуживец, да?
Махмуд делает шаг назад, и борец бьет меня правой прямо в живот. Я складываюсь пополам, он меня поднимает. Махмуд держит меня за голову, я чувствую его дыхание возле щеки.
— Ты у меня просишь адрес Эркана, пробуешь вынюхать его у меня. Ты что, правда думал, я тебе его дам? Эркан мой брат, и ты думал, ты можешь его адрес у меня получить за косячком? Думал, я просто глупый курд? Гребаный гётверен!
Он отступает на полшага и бьет меня кулаком в голову. Борец отпускает меня, и я падаю на землю. Они пинают меня пару раз по ребрам и снова поднимают.
Махмуд присел на капот машины. Сидит и курит и смотрит на свои руки. Он выступил, теперь пусть развлекаются другие. Посыпались удары, я больше ни о чем не думаю. Они меняются: одни держат, другие бьют. Перекрикиваются, смеются.
Передо мной встает Хюсейин, широко улыбается, настала его очередь. Он кивает им, и они оттаскивают меня от дерева, борец держит меня на вытянутой руке.
— Давай же, ты!
Хюсейин разбегается, делает прыжок с разворотом, его нога пролетает мимо моего лица, он растягивается на земле.
— Что ты делаешь, Хюсейин?
Я не слышу, кто это говорит. Хюсейин встает:
— Это тэквондо.
— Ты владеешь тэквондо?
— Конечно.
— Ага, два месяца проходил, и всё, так?
Все смеются над ним. Махмуд кричит от машины:
— Давай, покажи им, Хюсейин!
Хюсейин снова встает в позицию. Вытирает руки о штаны. Разбегается и прыгает с разворотом. На этот раз он попадает мне в лицо. Не чисто и не элегантно. Ничто по сравнению с ударами борцов.
— Да к нам сам Ван Дамм пожаловал! Сможешь повторить?
Они поднимают меня и с нетерпением смотрят на Хюсейина, смеются и подбадривают его. Снова я свисаю с вытянутых рук борцов.
Хюсейин разбегается и пытается повторить удар. Делает разворот, не попадает, но приземляется на ноги.
— Давай еще, Хюсейин!
— Я слышал, что, если сделать правильный удар с разворотом, голова отлетит на хрен.
— Да, но мы же о Хюсейине говорим, правда? О мужике, который ссыт сидя.
Хюсейин сконцентрировался, на этот раз у него получится, или остальные подумают, что ему случайно повезло. Он отступает на шаг. Прыгает, делает разворот и попадает мне каблуком в челюсть, моя голова откидывается назад и вправо. Меня отпускают, и я падаю на землю. Остальные хлопают, один свистит. Хюсейин издает звуки а-ля Брюс Ли. Смеется и кланяется.
Затем снова наступает очередь борцов. Они долго и основательно меня бьют: по спине, по ребрам, по голове. Поднимают, держат и бьют по очереди. Бьют коленями в живот и в лицо и снова роняют. Не знаю, сколько это продолжается. Я больше не чувствую боли после каждого удара, только толчки. Я смотрю на себя сверху. Я лежу в чаще леса, а они стоят вокруг и пинают меня. Я сижу в кроне дерева и вижу, как мое тело швыряют туда и обратно. Махмуд по-прежнему сидит на капоте, смотрит на огонек своей сигареты.
34
Я один во тьме. Еще до того, как я успел открыть глаза, нахлынула боль. Голова, тело, руки, ноги — все болит. Мне не хочется вставать. Хочется остаться в чаще леса, забыться, и боль исчезнет. Но, думаю, не стоит, думаю, мне уже не проснуться.
