Джойс Оутс - Делай со мной что захочешь
На следующий урок Элина опоздала.
— Не водись с ниггерами, — сказала ей на это Ардис, — и тогда тебе не придется терпеть такое унижение.
Однажды в зале какой-то мальчишка сгреб ее и прижался всем телом, а остальные загоготали… Элина почувствовала запах виски… Она растерялась и не знала, что дела+ь, — попыталась оттолкнуть парня, но слишком она была слаба, слишком напугана. Несколько девушек, стоявших неподалеку, бросились врассыпную. Теперь кто-то сзади пропустил локоть у нее под подбородком, так что она чуть не задохнулась. Она стала отбиваться, пытаясь высвободиться, царапала мальчишечью руку. Мальчишки, гогоча, обступили ее кольцом. Она слышала в их смехе возбуждение, но словно омертвела, все чувства покинули ее, мозг омертвел, отключился…
Мальчишки кинулись врассыпную. С ней говорил какой-то мужчина, пригнувшись к самому ее лицу; Элина ощупала перед блузки — она была разорвана. Элина с трудом запахнула ее на груди. Она стояла очень спокойная, очень тихая; она сказала: «Нет, я в полном порядке, все в порядке». Человек, говоривший с нею, высокий плотный мужчина, преподавал факультативно изобразительное искусство. Он стал было утешать Элину, но она вежливо сказала: «Я в полном порядке».
Она не помнила, белые или черные были эти мальчишки.
В начале мая Элина пришла домой и обнаружила, что мать ждет ее. Она сидела на диване и ждала. Сердце у Элины забилось.
— Я говорила кое с кем сегодня — только что, днем, — сказала Ардис. — Ты помнишь Марвина Хоу… — Я знала, что сейчас будет, но я не собиралась ничего делать. — Собственно, он много раз уже звонил, но я не разрешала ему говорить с тобой, — сказала Ардис. — Положение для меня получается очень сложное… потому что я ведь отвечаю за тебя, а он намного тебя старше… Да и Роби, который знает куда больше моего, кое-что мне рассказал… насчет прошлого мистера Хоу… и… и потом, конечно, для матери всегда сложно… Я говорила ему, как я тебя оберегаю от всего, говорила, что не могу разрешить ему встречаться с тобой — это было бы нехорошо. Он звонил несколько раз, но мне не хотелось тебя будоражить…
Элина смотрела в лицо матери, но по нему ничего нельзя было прочесть. Пока еще нельзя.
Вдруг Ардис рассмеялась.
— Ты когда-нибудь замечала, Элина, чтобы кто-то следил за тобой?
— Что? Следил за мной?
— Да, на улице или в автобусе — ты такое замечала?
— Не знаю. Нет.
— Впрочем, ты не очень-то обращаешь внимание на других людей, ты скорее всего и не заметила бы… Ходишь точно во сне, иной раз я даже думаю — да видит ли она что-нибудь вокруг, — сказала Ардис с нежной, немного жалостливой улыбкой.
— Кто стал бы следить за мной? — в изумлении спросила Элина. — Отец?..
— Отец — как же!.. — расхохоталась Ардис.
— Но…
Раньше Ардис нередко говорила, что отец Элины может вернуться и, конечно же, ему захочется отомстить: ей казалось, что она видела его или кого-то, похожего на него, однажды в универсальном магазине, а в другой раз — на снимке в газете, где были изображены какие-то неизвестные люди в кабаке, поздравлявшие победителя Ирландских скачек. Всякий раз в таких случаях Ардис потом долго не могла прийти в себя. Но сейчас она с презрением отбросила предположение Элины.
— И это он добился того, что наш телефон подслушивают? Да разве твой отец способен на такое?
— А у нас телефон подслушивают?.. Я ничего не понимаю. — Элина была совсем сбита с толку.
Ардис подошла к ней и взяла ее лицо в свои прохладные мягкие ладони. Элина затаила дыхание, но ей ничего не грозило.
— Ты такая милая, такая наивная, — рассмеялась Ардис.
Вот теперь по ее лицу можно было читать.
10Я засмеялась, но так, что она не могла слышать. Мы стояли обе перед зеркалом. Она набросила мне на плечи полотенце и дочиста вытерла мне лицо — терла сильно, чтобы ничего не осталось. Вот теперь мое лицо было готово — можно было начинать фантазировать, пробовать что угодно.
Она взяла гребенку и разделила мои волосы пробором посредине — по самому центру головы. Волосы длинные, — длинные светлые волосы. Мне стало смешно, потому что я подумала, как бы это выглядело, если бы выкрасить их в черный цвет. Оставь она меня на полчаса одну, я бы выкрасила их в черный цвет. Но этого не будет.
Она стояла позади меня, и я видела ее руки возле моей головы, моего лица, я чувствовала ее пальцы под подбородком — твердые пальцы. Она говорила со мной, учила меня. Я чувствовала, как ее любовь, ее сила проникают в меня.
Ты такая красавица, говорила она, ты — центр вселенной. Она смотрела на меня, потом сказала — Элина, ты в самом центре, вокруг тебя столько интересного, о тебе думают мужчины… о тебе мечтают женщины — о тебе. Подумай о статуях, Элина, о знаменитых мраморных статуях, подумай, как они совершенны, какой в них покой… Они не похожи на остальной мир, где люди сражаются друг с другом. Я принадлежу к этому миру, я знаю его, я живу в нем, а ты — в центре его, в самом центре, где царит покой. Помни это.
Я посмотрела вниз, на себя, и увидела, что тело мое превратилось в камень, а складки платья — в застывшие складки мантии. Такому телу даже не нужна голова. Я видела свои руки — такие застывшие, неподвижные. Мама стояла сзади, обнимала меня, и ее руки тоже превратились в камень. Мы стали бесплотными, мы плыли, мы полулежали в пространстве. Мы смотрели вперед — в даль пространства или времени, в будущее, мы обе были в самом средоточии времени, и наш покой ничто не могло нарушить. Даже посторонние взгляды не могли бы его нарушить… Я радовалась, потому что чувствовала, как счастлива она — счастье исходило от ее рук, обнимавших меня. И я легонько прислонилась к ней. Ничто мне не грозило.
Потом он говорил мне — Ты по ней скучаешь? Ты в обиде на меня за то, что я не даю тебе встречаться с нею? — И я сказала ему — нет. Я не скучала по ней, потому что она была всегда со мной.
Когда они свернули на подъездную аллею, к автомобилю кинулось что-то большое — собака; она не лаяла, лишь молча бежала рядом с машиной, высунув язык. Это ее безмолвие, крупная умная морда и настороженно поднятые уши казались Элине поистине жуткими. Но Марвин Хоу заметил: — Красивое животное, верно? Безупречно вышколено.
Пять или шесть немецких овчарок подбежали к машине, прыгая и поскуливая, чтобы привлечь внимание. Хоу прикрикнул на них, и они попятились, тяжело дыша, обнюхивая выходивших из машины Элину и Ардис. Собаки дрожали от возбуждения.
— Они видят, что вы со мной, и потому признали вас, — пояснил Хоу. — Теперь они уже не причинят вам зла. Безупречно вышколены.
Дом походил на крепость, освещенную прожекторами; окна первого этажа защищали тонкие изогнутые чугунные прутья. С озера веяло прохладным ветерком. Собаки, следовавшие за ними к дому, коротко, возбужденно повизгивали. Ардис стала расспрашивать Марвина Хоу про собак, но Элина подметила в голосе матери напряженность, чуть ли не робость.
— Собаки ведь не могут загрызть насмерть? Не могут изуродовать? — спрашивала она.
— Они натасканы не убивать, — терпеливо пояснил ей Хоу.
Элина посмотрела вверх, на темные второй и третий этажи, — в окнах темно. Плющ густыми причудливыми узорами вился по каменным стенам дома, даже закрывал некоторые окна. Кто-то тронул Элину за локоть — это был Марвин Хоу — и указал на герб над входом, образец старинной геральдики, вывезенный из Англии. Единорог и медведь, несколько пеших и всадник на большом белом коне. Хоу объяснял ей символику, а Элина покорно смотрела вверх, остро ощущая его прикосновение.
— Сам я — без роду и племени, — говорил тем временем Хоу, — поэтому я так и уважаю традиции. История — многовековая, записанная в летописях история — история Англии и английский закон… Я и сказать вам не могу, как много это для меня значит.
Они прошли меж толстых каменных колонн в дом и дальше по коридору. Собаки ринулись следом за ними и заплясали вокруг них, задыхаясь, повизгивая от восторга, забегая вперед. Марвин Хоу продолжал говорить — серьезно, почти торжественно, рассказывая Элине и ее матери, как он мечтал об этом доме — именно этом доме — много лет, как он жаждал им обладать, до неистовства жаждал, и как, наконец, сумел приобрести его на аукционе в тридцать лет — в том самом возрасте, когда он наметил для себя «начать настоящую жизнь». Элина ничего не поняла, но молчала; Ардис молчала тоже.
Он встал между нами, и она испугалась его: мне кажется, потому я его и полюбила.
Они провели вечер в комнате, которая привела Элину в замешательство и одновременно ослепила своим великолепием; она медленно осматривалась, пытаясь понять, что значат различные предметы и приспособления, но здесь было столько для нее непонятного, что она терялась: она чувствовала себя маленькой и оробевшей. И, однако же, это давало ей своего рода защиту: она могла сидеть мблча, зная в точности, как она выглядит со стороны, полностью владея своим лицом, понимая, какое она производит впечатление, — женщина и одновременно ребенок, — и лишь одним ухом прислушиваясь к тому, о чем говорили Марвин Хоу и ее мать.
