Юлий Крелин - Заявление
На улице яркое весеннее солнце, и окна плотно задвинуты шторами, чтобы наступающие сезонные изменения в погоде не тревожили и не отвлекали врачей.
За столом сидел Вадим Сергеевич в излюбленной позе супермена, проглотившего аршин. Лицо его, как всегда, выражало решимость дать немедленный отпор, откуда бы ни возникло, ни двинулось на него наступление. Поскольку никто не наступал, то порой отпор возникал без явного повода и по непонятному адресу, что в таких случаях, естественно, пугало коллег и начальников, если последние, конечно, не были слишком влиятельными. Причем влиятельность начальника определялась для Вадима Сергеевича не должностью, а тем положением в иерархии, которое он каждый раз сам выстраивал по своему разумению. Может случиться так, что сейчас для него важнее заведующий отделением, и он согнется перед ним, а более весомый начальник — главный врач — как раз и окажется объектом его отпора, похожего скорее на неспровоцированное нападение, даже, скажем, агрессию. Может, он исходит из суворовского принципа: «Лучшая оборона — нападение». Но от кого обороняется он, когда те не знают еще, за что и нападать? А в другой раз, ползком отступив от высшей администрации, он начнет шумно и некорректно учить жить и работать своего заведующего. Оружие всегда наготове, а уж куда повернуть его, подскажут обстоятельства и его внутреннее состояние.
Вот и сейчас он сидел с напряженным лицом, строго поводя ищущими глазами по сторонам, и по привычке рьяно крутил свои призлащенные очки, которые бешено сверкали, попадая в луч солнца из золота и пыли.
Операционная сестра пыталась выпросить у него направления в лабораторию для исследования вырезанных аппендиксов. Он же, перебив ее и не дослушав просьбы до конца, выговаривал, чтоб она не вмешивалась не в свое дело, что рабочий день еще не кончился, и у него есть еще время для сдачи всяких бумажек, что он всегда все делает вовремя, что нечего ходить за ним по пятам, что после операции хирург может сидеть и ни о чем не думать, приводя в порядок себя и свои нервы.
С большим трудом сестре удалось прорваться сквозь поток его выговоров и замечаний со своей правотой и объяснить ему, что речь идет о вчерашних аппендиксах, которые еще утром надо было отправить в лабораторию, а из-за отсутствия направлений это до сих пор не сделано.
Вот тогда он утих и спокойно промолвил, что так и надо было сказать ему сразу, а не кричать и трещать про права и обязанности.
Все в ординаторской засмеялись, а он молча заполнил бланки и отдал сестре.
— Мне сто раз говорили, что вы иногда уж слишком заходитесь, Вадим Сергеевич, — сказал ему с тихой улыбкой Анатолий Петрович, — но воочию увидел первый раз.
— Лучше сто раз услышать, чтоб потом один раз увидеть. Теперь запомните и научитесь навсегда.
— Чему? Сказали бы мне, и я б давно написал. Мы же вместе с вами делали.
— Анатолий, вы тем самым получили урок. Самому надо писать их без напоминания. Чтоб не подвести вас, я вынужден был говорить резко. Слушай, Анатолий, я предлагаю всем врачам скинуться в зарплату и купить по дешевке в комиссионке телевизор в ординаторскую.
— Смотрите сами. Я человек новый. Только зачем?
— На дежурстве хорошо. Когда нечего делать.
— Предложите. Может, согласятся.
Вадим Сергеевич поднялся, обошел столы и раздернул шторы.
— Купили это идиотство, только пыль разводить. Лучше бы телевизор.
Галина Васильевна, которая сидела молча и, по-видимому, думала о чем-то своем и, судя по лицу, наверное, о чем-то затаенном, неожиданно отреагировала:
— Шторы идут как мягкий инвентарь, а телевизоры совсем по другой статье. Может, эта статья уже полностью исчерпана.
— А телевизор — какой инвентарь?
— Кто его знает. Может, твердый, а может, аппаратура. — Галина Васильевна улыбнулась. — Но я б ничего не покупала. Что-нибудь для дела, еще куда ни шло. Или для нашего удобства. А так… Потеря денег это все.
Вошла Зоя Александровна, и Вадим Сергеевич ничего не ответил, а застыл, молча посмотрел на начальницу и снова еще более ретиво завертел очками.
Кто его знает, на какой ступеньке стоит сегодня в его иерархии заведующая? Как поведет он себя?
Но заведующая тоже молча прошла в самую глубину комнаты, подсела к Галине Васильевне и о чем-то тихо с ней заговорила. Это не шеф отделения пришел, а пришла Зоя к своей подруге Гале.
Вадим Сергеевич, то ли ожидая выговора от начальника за несданные направления, то ли просто желая что-то сообщить обществу, шумно заговорил, отчаянно заполняя пустое пространство ординаторской звуковыми колебаниями. Он что-то выговаривал врачам, потом снова стал обсуждать проблему штор и телевизора, при этом абсолютно игнорируя присутствие начальства; но и Зоя Александровна внимания на него не обращала, продолжая полушепотом вести с Галей какие-то свои, может быть, сугубо бытовые, разговоры.
Наконец Вадим Сергеевич прекратил словоизвержение, приостановил верчение своих очков и сам обратился к заведующей:
— Да! Зоя Александровна, совсем забыл. Вчера встретил Сашу Кочергина из райздрава. Знаете?
— Что знаю? Сашу знаю.
— Завтра должны прийти проверять всю нашу документацию в связи с нашими делами. Хотя какое это имеет отношение?..
— Кочергин?! Надо ж главного предупредить. Проверьте все истории болезней. Галина, возьми прогляди свои. Чтоб все было в порядке. А я в контору пойду. Что ж вы, Вадим, раньше не сказали?
Зоя Александровна быстро вышла из ординаторской, а Галина Васильевна взяла из шкафа папку с бумагами и положила к себе на стол.
— Вадим, а вы проверили свои истории?
— Нет еще.
— Так вы же знали. Что ж с утра не занялись? Толя, и вы посмотрите.
Вадим Сергеевич вновь состроил стены и приобрел вид неприступной крепости.
— Пусть придут. Я им все объясню.
— Вы-то им объясните, но Зою подводить не надо.
— Тоже секрет устроили. «Только никому не говори», — предупреждает еще.
По-видимому, Вадим Сергеевич хотел всем растолковать, что он принес в больницу чужую тайну, что он сломал неожиданность, приготовленную высшим начальством, но поскольку тайна чужая, он не мог решиться сразу, с утра ее всем раскрыть и все же наконец сказал, чем сильно улучшил положение врачей и отделения. Он снова смотрел на всех крепостью, крепостью героической, уже свершившей свой поступок.
— Это-то вам спасибо, но должна сказать, когда вы сообщаете чужую тайну, не следует сообщать всем источник вашего знания. Вы ж его можете подвести.
— Ну, это уж его проблема.
— Не надо было так говорить, наверное, — тихо утвердила еще раз Галина Васильевна и принялась за свои папки. Все молчали.
Галина Васильевна закончила, сложила свои истории, положила их в шкаф, встала и двинулась к двери.
Стоя в открытой двери, как в раме, она полуобернулась и сказала:
— Ох, не думаете вы о будущем, Вадим.
— Каком будущем? — спросил, вернее крикнул он уже закрытой двери.
Как странно. С одной стороны, можно ли, говоря о будущем, спрашивать: «Какое?» С другой стороны, нельзя не понимать, что имеет в виду собеседник, когда говорит: «Думай о будущем».
Вадим Сергеевич посмотрел на Анатолия, и тот ответил:
— О всяком, наверное. На два шага вперед.
— То есть?
— Откуда я знаю, Вадим Сергеевич. У нее спросите.
Опять телефонный звонок. Анатолий снял трубку, спросил, выслушал и пошел к дверям.
— Галину Васильевну просят.
Галя говорила кратко.
— Я слушаю.
Пауза. Слушает.
— Хорошо.
Пауза. Выслушала. Положила трубку.
— Завтра в прокуратуру вызывают.
* * *— Мам, а чего ты грустная?
— На работе неприятности.
— А что?
— Ты не поймешь, сынок.
— Почему не пойму? Все вы говорите: не поймете, не поймете, а может, кое-что больше вашего понимаем.
— Что ты обобщаешь? «Все вы, мы, больше вашего…» Ты говори лишь за себя и за меня, когда со мной разговариваешь.
— Вот я и говорю — я, может, побольше твоего понимаю. Только не рассказываю.
«Этого мне еще не хватало», — подумала Галина Васильевна, но ответила, естественно, по-другому:
— Побольше не можешь, хотя бы потому, что я книг читала раз в сто больше тебя.
— А папа говорит, что знания еще не дают мудрости. Значит, читать…
— Видишь, сынок, тем самым ты и показываешь, что до мудрости тебе далеко. Знания все равно нужны. Знания заменяют опыт, они составная часть опыта. А прожил ты еще мало. Вот и накапливай знания, быстрей сравняешься с нами, а потом, дай бог, и перегонишь.
— Вы должны нам рассказывать — это тоже ведь знания.
— «Вы, нам» — опять обобщаешь. Но ты прав — рассказывать должны. Мы, собственно, и рассказываем.
— Вот и расскажи.
Так часто бывает: просто не хочется чего-нибудь, например рассказывать, — неприятно, боишься; а подводишь при этом теоретическую базу, долго и нудно ее растолковываешь, разжевываешь, пустословишь, а на самом деле себя жалеешь. Другому голову задуриваешь. Целую научную концепцию выстроишь ради какого-нибудь своего мимолетного нежелания или, наоборот, какой-то устойчивой прихоти. Так сказать, идеология под себя, — теория, обосновывающая собственную нужду, жажду или каприз. Придумал ее, пронудил вслух, и вскоре уже и сам в нее веришь. Конечно, так легче.
