Владимир Киселёв - Весёлый Роман
После обеда Василий Степанович нас фотографировал. У него был «Киев» с таким приспособлением, что можно снимать самого себя. Нужно только навести аппарат, а потом побыстрее стать туда, куда ты его навел. Мы фотографировались вместе с Василием Степановичем, и каждый раз он ставил меня рядом с Валей.
— Отцы и дети, — говорил он. — Так можно и назвать эту фотографию: «Отцы и дети». Вы не сомневайтесь, карточки я вам пришлю.
Перед отъездом меня удивил батя.
— Нет, нет, не нужно машины, — решительно отказался он. — Хоть раз в жизни хочу попробовать, как это на мотоцикле получается. Поеду с Романом.
Василий Степанович долго его отговаривал, а затем вдруг сказал, что и сам бы с удовольствием прокатился за моей спиной. Затем первый заместитель, Наталия Доминиковна и Валя проводили нас за ворота, я с места рванул, батя с перепугу вцепился мне в руки так, что мы чуть не влетели в кювет, но я выровнял мотоцикл и газанул еще сильнее.
Мой красный конек ровно, гладко, без этой противной дрожи, какая бывает, когда руль в руках любителя, пер по шоссе, а за моей спиной сидел батя, и бате нравилась эта скорость, и с непривычки, конечно, ему было страшновато. А я радовался, что чувствую батю за спиной, что он живой, что я живой и что жизнь такая хорошая и веселая штука.
Я кашлял.
Вера посматривала обеспокоенно. нашла какие-то таблетки, заставила меня проглотить сразу две штуки, а потом дала мне диванную подушку и нерешительно предложила:
— Ты прикрывай рот… когда кашляешь. Чтоб не так слышно было.
Я прижал подушку к лицу. Звук стал тише, он приобрел какой-то странный оттенок, словно кашлял не человек, а собака.
— Ты не сердись, — сказала Вера. — Но понимаешь…
И она рассказала, что, когда забеременела, когда ещё сама не была уверена, и Виктору ничего не говорила, и к врачу еще не ходила, к ней вдруг обратилась соседка из второго подъезда.
— Ты ее встречал, — сказала Вера. — Я даже не знаю, как ее зовут. Ну у нее собака такая, как мрамор. Серая с белым и уши до земли.
— Спаниель, — сказал я. — Знаю.
«Поздравляю… — говорит. — Кого ждете — мальчика или девочку?»
Вера растерялась и стала допытываться, откуда ей известно. «Анна Ивановна говорила. Столярова».
Анну Ивановну я знал. Живет в нашем подъезде. На шестом. Усатая тетка, в зубах постоянно папироска. «Прибой». Mама говорит о ней: «Така баба, що їй чорт на махових вилах чоботи подавав».[11]
Вера пошла и Анне Ивановне. Сразу же.
«Как же, — сказала Анна Ивановна. — Прежде, как вы с работы вернетесь, у меня по потолку каблучки сразу цок-цок. А теперь домашние туфли: шлеп-шлеп».
Ох, эти бетонные перекрытия.
Я еще плотнее прижал подушку к лицу.
Самой точной и ответственной частью нашего устройства были полосовые дифференциально-мостиковые фильтры. Я их сам рассчитал. Очень просто.
Коэффициенты я определил по частотам, на которых следует обеспечить наибольшее затухание.
Когда я закончил свои расчеты, — а дело это оказалось очень занудным, — я показал их Николаю.
— Как в лучших домах Лондона и Парижа, — сказал Николай, рассматривая мои каракули. — Не хватает только подписи: «Главный конструктор Р. А. Пузо».
— Вот, — сказал я, — если бы можно было так же подсчитать человеческие желания. И разделить полученное на сумму возможностей…
— Ну и что?
— Мы бы получили коэффициент человеческого счастья.
— Ты и в самом деле думаешь, что счастье это и есть тождество желаний и возможностей? — с сомнением спросил Николай.
— Конечно.
— Тогда получится, что самый счастливый тот, у кого наименьшее число желаний? Скажем — труп?
Я как-то не подумал об этом. Подходящая голова у Николая. Соображает.
В остальном мы не очень мудрили и использовали серийные элементы, которые Николай достал в своем институте, а магнитофон я выпросил в заводском клубе. Сказал, что ненадолго. Что для важного производственного эксперимента. Для программного управления станком. Директор клуба — старый скептик Валерий Федорович, в прошлом пожарник, брандмейстер, сначала отказал нам, а потом дал под расписку совершенно разбитый маг при условии, что я его возвращу целым.
Владимир Павлович Пашко, генеральный директор нашего завода, как это известно всякому, не переносит футбола. Что-то такое было в его биографии. Какой-то фельетон в «Крокодиле». Когда он еще работал в Челябинске, завод содержал футбольную команду, в которой не было ни одного человека, связанного с этим заводом. Владимир Павлович переманил даже защитника из «Крыльев Советов» Куйбышева.
С тех пор Пашко совершенно остыл к футболу, но увлекся мотоциклетным спортом. Ездит на все соревнования. Разрешает нашим мотоциклистам производить на заводе любой ремонт, любые усовершенствования на своих кроссовых машинах. Членов мотоклуба охотно отпускают на любые соревнования. Платят по среднему заработку. Вот только на подготовку к соревнованиям получить хоть несколько часов за счет рабочего времени у нас совершенно невозможно. Зачтут прогул. Я сказал Николаю:
— Поставить бы на мой станок программное управление. Он бы себе вкалывал, а я бы перебирал двигатель…
Николай сказал, что это сложно, что он лично занимается совсем другим делом — разрабатывает программы на ЭВМ. Программы эти рассчитаны на емкостные накопители. Такая система совсем не подходит для программного управления рядовым станком.
Но на другой день, в обеденный перерыв, когда я, наспех жуя бутерброд, возился в мотобоксе, Николай вдруг заметил, что можно записать программу на магнитную ленту, но не от вычислительного устройства, а по движениям опытного рабочего.
Я, когда был совсем маленьким, пользовался вилкой таким образом; сначала брал картошку рукой, накалывал ее на вилку, а потом уже откусывал. Вся наша история с программным управлением напоминала такой способ. Мы работали как черти. Сидели ночами. Маг ни к черту не годился. К тому же он был рассчитан не на специальную ленту шириной 12,7 миллиметра, а на стандартную — 6,35 миллиметра, и нужен был особый вид записи с частотным разделением каналов.
Электронную часть системы мы разместили отдельно, в ящике, который изготовил для нас дядя Петя. В крышку он зачем-то врезал изображение верблюда. И наше устройство после этого получило название «Верблюд».
Затем мы попросили Григория Михеевича — хорошего старого токаря — поработать на малых подачах, а мы все его движения запишем на магнитную ленту.
Старик отнесся к нашей затее подозрительно. Я ученик Григория Михеевича, и он меня до сих пор недолюбливает. За дело. Когда я поступил к нему, он все время повторял: «Делай, как я». Такой у него метод. Я стал разговаривать, как он, подкручивать несуществующие усы, вынимать несуществующие карманные часы, встряхивать и прикладывать к уху и по всякому поводу говорить «делай, как я».
Цех помирал со смеху, а Григорий Михеевич так обиделся, что даже бате жаловался. Но от своего станка не погнал. «Это, — сказал он, — дело такое… Глупости твои к станку не относятся. А токаря я из тебя сделаю».
В конце концов мы его уломали. Может быть, правда, его интерес к «Верблюду» подогрели обещанные мной поллитра.
Укрепив заготовку и включив станок, Григорий Михеевич медленно — пятьдесят миллиметров в минуту — подвел резец и приступил к работе. На это стоило посмотреть. Артист. Мог бы в цирке выступать. Вместо жонглеров. Самых классных. Тех, у которых летает в воздухе десять предметов одновременно. А они еще держат в зубах палочку, на которой крутится шар.
Ни одного лишнего движения. Ни на один миллиметр. А кто такой Григорий Михеевич? Обыкновенный токарь. По возрасту — пенсионер. Но работает. Сын бросил семью. Уехал в Кривой Рог. Там снова женился. А невестка и две внучки живут с Григорием Михеевичем. Не очень отдохнешь. Зарабатывать нужно. Внучкам на кофточки. Чтоб не хуже, чем у людей.
Все движения Григория Михеевича мы записали на ленту, а когда он выключил станок, мы ленту перемотали и пустили «Верблюда» на воспроизведение уже на другой скорости. И станок стал вкалывать как живой. Где там — как живой… С нездешней силой.
Григорий Михеевич только головой крутил. «Просто жрет заготовку, сволочь». «Сволочь» у него совсем не ругательство. Даже наоборот.
Я никогда не думал, что вокруг этого дела поднимется такой шум. В многотиражке «Завод заводов» напечатали наши фотографии. Николай получился как Николай. Только лицо вроде длиннее. Но меня разделали под художественный портрет. Пригладили волосы. Выгоревшие брови сделали черными и вывели к вискам. Губы сжаты. Взгляд гордый и суровый. В общем, я на этой фотографии совсем не такой, как в действительности но такой, каким бы мне хотелось быть. Тоже мне — реалисты.
