Артур Миллер - Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна
— «Кендал Трэвел». Чем могу быть вам полезна?
Так она еще жива! Он узнал ее голос. На него вдруг обрушилась волна жалости к самому себе, когда он осознал, что собирается ехать на Гаити, но один. И снова эта боль при воспоминании об ушедшей жене. А потом, уже в самолете, он все терялся в догадках, зачем он это делает, зачем летит в страну, которая по всем статьям давно уже провалилась в бездну. Интересно, что за этим стоит, размышлял он. Может, ему просто нечего делать, а он уже старик и ему нужно хоть чем-то себя занять?
* * *Питер О'Дуайер помнил его, к большому удивлению Левина, который, однако, сам опознал О'Дуайера в тот же момент, когда только вошел в его маленький офис в порту. Два металлических окна фабричного изготовления смотрели на гавань, где торчала разная полузатопленная рухлядь и стоял ржавеющий сухогруз, на палубе которого не было заметно никаких признаков жизни. В старом сарае из гофрированного железа, сквозь который Левину пришлось пройти, чтобы сюда добраться, дюжина или около того черных рабочих собирали и упаковывали стулья.
Питер оказался все таким же темнокожим босым мальчишкой, каким Левин запомнил его в первый вечер на Гаити, когда тот съел все вишни, только теперь он стал большим, почти такого же роста, как Левин, и мощного телосложения. На его лице лежал отпечаток чего-то низкого, подлого, или это была просто крутость, трудно сказать, но у него были примечательные глаза серебристо-серого оттенка, как шерсть у собак породы веймаранер.
— Мы тут делаем стулья на экспорт, плетенные из рафии, — ответил Питер на вопрос Левина. — Что привело вас на Гаити? И как вы меня нашли?
— Менеджер из «Густафсона» подсказал.
— А-а, это Фил. Чем могу быть вам полезен? — У него в глазах стояло какое-то обиженное выражение.
— Я у вас много времени не отниму…
— Я помню, как вы играли в тот вечер, дуэтом с вашей женой.
— А я и забыл.
— Это было впервые, когда кто-то извлек настоящую музыку из того инструмента.
— Я совершенно не помню. Хотя, когда вы сказали, я подумал, что это, кажется, была пьеса Шуберта.
— Ну, я не знаю, что это была за музыка, но это было действительно здорово. — Открытое восхищение Питера удивило Левина и помогло перейти к тому, что его интересовало: — А вы еще играете?
— Нет, серьезно — нет. Ведь моя жена умерла…
— Ох, извините. Так чем я могу быть вам полезен? — повторил он с некоторым нажимом.
— Я хотел разузнать о том перегонном кубе для производства скипидара, там в горах, в сосновом лесу.
— О чем?!
— О перегонном кубе, который там собрал этот Даглас. Он был добрым приятелем Винсента.
— Винсент-то умер, вы знаете?
— Да, я слышал. А вы знали Дагласа?
Питер помотал головой.
Левин попал в тупик, а он-то считал, что в этой маленькой стране, где так мало белых, они все друг про друга знают. Он ощутил тревогу и, когда встретил невинный и честный взгляд Питера, подумал было (что, конечно, невозможно), что Дагласа вообще не существовало.
Левин улыбнулся и, пытаясь облегчить Питеру задачу, сказал:
— Он был чем-то вроде местного сумасшедшего. Жил там вместе с семьей, в лесу, в каком-то полуразвалившемся домике.
Питер покачал головой:
— Никогда о нем не слышал. А моя мать была с ним знакома?
— Не думаю, но почти уверен, она знала о нем. А она?..
— Умерла. И бабушка тоже.
— Очень жаль слышать.
— А что вы от него хотели? — Питера по крайней мере заинтересовала эта история, но, услышав прямой вопрос, Левин оказался в затруднительном положении. Действительно, чего он хотел от Дагласа?
— Ну, я полагаю… мне просто хотелось узнать, запустил ли он этот куб. Винсент был очень обеспокоен, понимаете, боялся, что тот взорвется. — Объяснение и самому Левину показалось нелепым. Его, значит, привела сюда возможность взрыва тридцатилетней давности? И чтобы дать более реальное обоснование, он применил более деловой подход: — Он намеревался использовать смолу сосен. И считал, что для скипидара здесь отличный рынок сбыта.
К его удивлению, выражение лица Питера изменилось, исполнившись сочувствия и заинтересованности.
— Из сосен, да? — Идея, видимо, его затронула.
С облегчением вздохнув, что его больше не принимают за безумца, Левин продолжил перечислять реальные трудности проекта.
— Это была не самая лучшая смола, но вполне подходящая, как считал Винсент. Но все сооружение было собрано на глазок и из разных частей и деталей, а давление там должно было быть весьма высоким. Вот я и гадал, взорвалась эта штука или нет.
— И поэтому вы и приехали? — спросил Питер, больше заинтригованный, чем критически настроенный, что внушило Левину ощущение, будто они разделяют некую потребность, пока что неопределенную, какую-то общую для обоих точку зрения, общее чувство. И он с облегчением исповедника рассмеялся: — Я хотел бы каким-нибудь образом добраться до тех мест, хотя там, по всей вероятности, уже ничего нет. А может, что-то и осталось.
— И как вы планируете туда попасть?
— Не знаю. Думал, возьму напрокат машину, если это возможно. Здесь ведь с этим делом полная неразбериха, как я понимаю.
— Я отвезу вас туда.
— Правда? Это будет просто отлично! Я готов в любое время.
— Как насчет завтра? Мне, правда, придется сперва разобраться тут кое с чем…
Питер встал. Левин тоже поднялся и благодарно протянул руку. Ощутив мощное пожатие, он поймал себя на чувстве, будто вознесся с земли на небо.
Грузовик «лендровер» двигался тяжело, дизельный мотор грохотал и стучал, как железная бочка с металлоломом. На Питере были светло-коричневая рубашка и белые парусиновые штаны, разбитые рабочие ботинки на толстой подошве и бейсбольная кепочка с эмблемой команды «Тексако». Рукава рубашки он аккуратно закатал, обнажив мощные загорелые руки, туго обтянутые кожей, как лошадиный круп. За передним сиденьем во всю длину был разложен матрас, прикрытый клетчатым одеялом, в головах валялись две подушки. Управляющий отелем «Густафсон», с которым Левин болтал у входа, растянул губы в улыбке, при виде этого подъезжающего к ним транспортного средства, и отпустил гадкое замечание насчет того, что «матрас этот повидал немало интересных жизненных ситуаций». Питер выглядел просто отлично — чистое, сильно загорелое лицо. Казалось, его очень увлекла эта идея, он был гораздо менее осторожным и сдержанным, чем вчера, во время их первой встречи. Когда они выехали из города и начали взбираться вверх по дороге к сосновому лесу, он сказал счастливым голосом, словно предвкушая отличный пикник:
— Я туда, наверх, не ездил с тех пор, как был мальчишкой.
— А туда есть другая дорога?
— Нету. Почему вы спросили?
— Мне кажется, что это не та, которую я помню. Разве здесь не было леса?
— Наверное, был.
Питер переключил передачу с четвертой на третью, чтобы преодолеть подъем, где ему в некоторых местах пришлось переключаться даже на вторую. По обеим сторонам до самого горизонта тянулась пустая земля, рассыпающаяся в пыль и сухой песок. В памяти Левина все еще сидела картина леса.
А перед ними лежало серовато-бежевое пространство каменистой пустыни, с которой содрали почвенный слой.
— Как далеко до самого верха?
— По крайней мере час езды. Может, и больше, при такой-то дороге.
— Винсент говорил, тут здорово воруют лес.
— Да тут все воруют, — отозвался Питер.
— Никакие могу поверить. — Левин махнул рукой в сторону пустынного ландшафта.
Питер только кивнул в ответ. Трудно было представить, что он сейчас думает. Он резко затормозил, остановился и стал изучать рытвину глубиной фута в два, пересекавшую дорогу. Потом осторожно съехал в нее и так же осторожно выбрался. Жесткая рама грузовика вся сотрясалась и стонала от напряжения.
— Господи, насколько я помню, здесь была хорошая дорога.
— Эрозия. Без этих деревьев последний ураган буквально все выдул отсюда.
— Кажется, тут все загублено навсегда.
Питер чуть кивнул.
— Можно сказать, они пожрали собственную страну и прогадили ее.
Питер посмотрел на него, и Левин пожалел о своем взрыве; здесь все зашло так далеко, что негодование уже никак не могло перейти в терпимость или снисходительность.
По сути дела, негодование Левина напомнило Питеру о людях, которых он знал мальчишкой. Его отец, а потом и бабушка и мать тоже говорили нечто в этом роде, словно здесь что-то еще можно и нужно было сделать. Эта мысль показалась ему привлекательной, интересной, как старый джаз, но более абстрактной. Ему нравился ритм, но слова казались глупыми и устаревшими.
Затем дорога стала такой ухабистой, что Питеру пришлось хвататься за ручку двери, чтобы не свалиться на Левина, тот упирался в приборную панель. Левин не припоминал ничего подобного. Справа появились какие-то люди и нечто похожее на столы, установленные прямо на обочине. Петер съехал на каменистую почву и остановил грузовик. Подальше от столов кучками стояли лачуги — небольшое селение. «Для Питера это тоже нечто совершенно новое, как и для меня», — подумал Левин.
