Уильям Гэсс - Картезианская соната
Впрочем, голод Уолтера никак не был связан с желудком. Ему не хотелось обедать, и идея наводить на себя глянец, чтобы выехать в поисках знакомых вывесок, или даже завернуть в Девенпорт, где несомненно найдутся подходящие местечки, ему не улыбалась. Его аппетит переместился в глаза. Утром — вспомнил он с самодовольной улыбкой, которую тут же и оценил благодаря содействию одного из зеркал, — ему подадут на завтрак лепешки. Но потом придется платить по счету и уезжать. Может, задержаться на денек? Эти рохли из Мендоты даже не усекут разницы. И заодно заказать место в другом пансионе. Где эта книжица?
Буклет остался на сиденье его машины. От этих мыслей становилось по-настоящему больно. Больные мысли следует оставлять позади. К сожалению, здесь места для боли не было отведено, как грустно, что приходится грустить в этом — пусть материальном, пусть коммерческом, и притом мимолетном — а все-таки раю. Рай есть рай, что ни говори. По пути в туалет он поднялся на несколько ступенек, ведущих к соседней двери, и обнаружил птичье гнездо из белой керамики, с двумя зелеными керамическими же птичками. У одной на шее был прицеплен «Цветочный календарь на 1994 год». Календарь имел вид колокольчика, якобы привязанного к букетику фиалок; его можно было развернуть, на одном листке умещались все месяцы, и каждый день был таким маленьким, каким и положено быть настоящему дню. В замочной скважине по-прежнему торчал ключ.
В ванной он мог бы посидеть, и не только на унитазе, но и на кресле-качалке, поставленном лицом к лицу со сверкающим удобством. Кленовое дерево качалки было отлакировано до блеска, сиденье и спинка коричневые, из одного куска ткани, связанного, как смирительная рубашка. На краю раковины была корзинка для вина, которую он раньше не заметил. В гнезда, предназначенные изначально для бутылок, Бетти всунула свернутые косметические салфетки и полотенца. Уолтер наклонился над зеркальными крыльями лебедя и увидел свое лицо, разрезанное на ломтики. Рядом с умывальником на деревянной стойке висели полотенца для рук с тщательно продуманными складками и лежали разрозненные номера «Ридерз дайджест». Закрыв дверь, чтобы заняться делом, он увидел странную корзинку, склеенную из использованных коробочек из-под дроби; в каждую был вставлен лоскуток ткани, так что все в целом выглядело, как обросший мехом язык неведомой твари. Уолтер мысленно воздал хвалу человеческой изобретательности. Ей нет пределов! Однако есть ли здесь такие полотенца, которыми не страшно вытирать руки?
Бетти и Эмери сейчас скорее всего ужинают в Семейном Наследственном Мемориале. Стол уставлен великолепным фарфором из запасов ее или его бабушки. И свечи, надо полагать, горят. Блюда накрыты крышками, и над ними витают ароматы молодого картофеля, ветчины, душистых трав. Труднее было вообразить, о чем они говорят между собою, хотя и понятно, что у Эмери останутся тот же голос и те же интонации. И в опущенных уголках маленького рта Бетти будут копиться тени, а узкие глаза на длинном лице при свечах будут блестеть еще сильнее. И зубы — такие мелкие, что казалось, будто у нее их несколько рядов — тоже будут поблескивать. Столовые приборы предков, сидр в кувшинах. Нет, кувшины скорее подходят не к ужину, а к обеду. Уолтеру захотелось свернуть кружевную скатерку и полюбоваться на полированный орех, блестящий сквозь ажурное полотно, как озеро под первым тонким ледком.
Как лучше поступить? Можно договориться еще на один день и отсюда смотаться в Мендоту, это ведь недалеко, километров сто с чем-то, отсюда по 80-й дороге, ничего сложного, потом свернуть на 34-ю. Однако он согласится только на эту комнату. Никакой другой ему не нужно. На этом он будет настаивать со всей решимостью. А где, кстати, все прочие постояльцы? Те, что в задних комнатах? Ни скрипа, ни шороха, понятное дело, если учесть музейную обстановку и всеобщую набожность.
По лестнице Уолтер спускался очень осторожно: ступеньки были разной высоты, а освещение оставляло желать лучшего; витражная Руфь растворилась в темноте, и ее окно ничем не отличалось от крашеной стены. Он увидел миссис Эмброуз — Бетти, — но издали — она сидела в столовой, в кружке электрического света, и ужинала в одиночестве, с открытой книгой. Уолтер принялся извиняться еще из гостиной, и лишь после этого решился подойти к столу. Только тогда она подняла голову.
— Комнату мы можем за вами оставить, — сказала она, — но только по цене уик-энда.
Уолтер заявил, что не собирается платить ни на грош больше.
— Цены за уик-энд ниже, — сказала миссис Эмброуз строго, словно он обязан был знать об этом.
— Ну да, — ответил Уолтер, — как я сразу не сообразил! Меньше деловых поездок по выходным, значит, меньше и приезжих.
— Вы куда-то выбираетесь? — чуть ли не весело спросила Бетти, словно перемена предмета требовала и перемены тона.
— Нет, вообще-то я думал посидеть дома.
— Что ж, садитесь и перекусите со мной, если желаете, — сказала Бетти, — совместная трапеза угодна Богу.
Междометия, произнесенные Уолтером, свидетельствовали, что если у него и есть какие-то мысли, то собраться с ними он не может.
— Мистер Эмброуз нынче вечером не стал ужинать, его не отпускает недомогание, и потому он отдыхает у себя.
Бросив взгляд на жареную куриную грудку и тушеный шпинат, Уолтер подавил последние колебания и опустился на место Эмери со вздохом благодарности. В тарелке Эмери лицо не отражалось. Вилка и нож были с бамбуковыми ручками. Бетти выбрала на блюде кусок курицы и сказала с самой широкой из своих улыбок:
— Ну а теперь расскажите мне о себе. Только (неужели она хихикнула?) постарайтесь быть правдивым, ведь Бог все слышит.
— О себе? Э-э-э… Ну да… Хмм…
Уолтер вонзил вилку в кусок курицы и с аппетитом наблюдал, как на румяной шкурке выступает прозрачный сок.
5
Рано в кровать, рано вставать… Рано выезжать. На 80-ю. Потом по 34-й. Над изголовьем из мореного дуба висело вышитое крестиком изречение в сосновой рамке, испещренной ходами древоточца, словно булавочными уколами: «Боже, даруй мне душевный покой, чтобы я мог примириться с судьбой». Древоточцы, занятые любимым делом, наверняка охотно примирились с уготованной им судьбой. И сосновой доске следовало их благодарить: они придали ей индивидуальность, очарование, и потому она не попала с лесопилки ни на какой-нибудь пол, ни в топку, а была спасена для вышитого изречения. С одного столбика кровати свисал ночной колпак, с другого — ночная сорочка. Разумеется, не предполагалось, что их кто-то наденет.
Рифф в целом не соврал миссис Бетти, но умолчал весьма о многом. Он спросил, что она читает, и она, заложив пальцем страницу, показала обложку: «Жизнь пастора Нимиллера» или что-то в этом роде. «Весьма поучительно. Смелый и благородный человек. Вы, конечно, о нем слышали. Когда другие священники попрятались от страха, как голуби в голубятни, — сказала миссис Бетти с некоторым даже жаром, — он не склонил головы, он остался непоколебим!»
Уолтеру не оставалось ничего иного, как согласиться: о да, он достоин восхищения, уверен, кто, если не он? А шпинат просто превосходный, такой свежий! Это у вас второй урожай? Сами выращивали? Замечательно! В нем уйма железа, это полезно для крови, она становится красной, как томатный сок.
Миссис Бетти вынула палец и медленно пролистала книгу, словно раздумывая, продолжать ли чтение.
— Я бухгалтер, — сказал Уолтер, — меня приглашают в различные фирмы консультировать, вот как сейчас. Приходится много разъезжать. Помогаю наладить бухгалтерию, отчетность.
— Помогать людям — святое дело, — сказала миссис Бетти. — Святой Петр помогает Господу.
— С ключами?
— Нет, с бухгалтерией. Он ведет для Бога учет входящих и исходящих.
— Убытков и доходов, — пошутил Уолтер, — точно как я.
— Мы все должны давать отчет, ни одна ложка еды не проходит незамеченной: как ее разжевывают, как глотают.
— Ваша курочка хороша, такая нежная…
— Чаю хотите?
— Чаю? Ах, спасибо, вы очень добры, маленькую чашечку, пожалуйста, чтобы запить…
— Как же вы разбираетесь в чужой бухгалтерии, мистер Риффетир? — спросила миссис Бетти, вперив в него такой взгляд, словно обеими руками ухватила его за уши.
— Просматриваю прайс-листы, — промямлил Уолтер, — ну там проверяю накладные, счета, кассовые чеки и все такое прочее. Расходы, конечно, себестоимость…
— Боюсь, то, чем вы занимаетесь, выше моего понимания, мистер Риффетир, — сказала она без малейшей иронии. — Вы не читали книгу «Сирота мира» Бориса де Танко, не попадалась? (Бетти откинула голову и выскользнула из круга света.) Благодаря ей я стала лучше. После этой книги люди становятся лучше.
О Господи! Что он говорил, как выкручивался! О Господи… На кровати были белые простыни с шуршащими петельками по углам. Два подголовника подходили как раз под эти петельки, но были украшены розовой лентой кроше с пришитым к ней овалом из розового бархата, внутри которого был еще один овал цвета слоновой кости, окаймленный золотой тесьмой, и в самом центре этого маленького овальчика красовалась крошечная розочка, вышитая тамбуром, как приз в конце долгой дороги. Второй комплект подушек был густо вышит разноцветными весенними цветами — гиацинтами и крокусами. Осмелится ли он влезть внутрь? Слой за слоем, как коржи пирожного, он стал снимать покрывало цвета слоновой кости, с помпонами по углам, затем розовое вязаное одеяло, а под свешивающимся краем простыни виднелся чехол, оберегающий матрас от пыли, тоже весь в оборках. Кто посмел бы смять все это великолепие?
