Андрей Матвеев - Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим

— Ну вот будет повод и вспомнить, — серьезно замечает нечто и начинает потихоньку таять в проеме окна.

— Ты что, уже? — испуганно спрашивает Каблуков.

— Уже, уже, — заявляет нечто и оставляет его в одиночестве.

Еще какое–то время Д. К. по инерции смотрит в окно, а потом понимает, что больше ему никто и ничего не скажет, так что надо начинать действовать. Он снимает с шеи цепочку с висящим на ней изображением единорога и пытается вспомнить, как сделать так, чтобы тот ожил. Но ничего не получается, ни одно заклинание не приходит на ум, ни одна спасительная ассоциация не пронзает каблуковское сердце. «Боже», — в тоске думает Каблуков, понимая, что придется лезть в книги. Книг у него много, но где искать? Он берет один том — ничего, хватается за другой — тоже ничего. Тогда Джон Иванович решает прибегнуть к системе и начать с освежения в памяти того, что же это такое, единорог и обращается к услугам имеющегося у него двухтомника «Мифы народов мира», ибо чего–то более существенного под рукой не оказалось. В первом томе этого издания, на 429‑й странице он наконец–то находит интересующую его статью, из которой следует, что: «ЕДИНОРОГ, мифическое животное (в ранних традициях с телом быка, в более поздних — с телом лошади, иногда козла), именуемое по наиболее характерному признаку — наличию одного длинного прямого рога на лбу. Самые ранние изображения Е. (как однорогого быка) встречаются в памятниках культуры 3‑го тыс. до н. э. в частности на печатях из древних городов долины Инда — Мохенджо — Даро и Хараппы, представляя собой один из наиболее значимых священных образов…» Все дальнейшее подобно уже приведенному описанию, из чего Каблуков узнает, что греческая (Ктесиас, Аристотель) и римская (Плиний Старший) традиции рассматривали единорога как реально существующего зверя и связывали его происхождение с Индией и Африкой, что в переводах Ветхого Завета с единорогом идентифицировали зверя (идут закорючки на иврите), что значило «лютый зверь», что символика единорога играет существенную роль в средневековых христианских сочинениях, восходящих к греческому тексту «Физиолога» (2–3 века нашей эры), что единорог рассматривается как символ чистоты и девственности, и — согласно «Физиологу» — единорога может приручить только чистая дева и так далее, и так далее, и так далее, включая то, что именем единорога названо одно из экваториальных созвездий. Последнее, надо сказать, отчего–то произвело на Каблукова наибольшее впечатление, хотя как оживить упомянутое животное, он так и не узнал.

День шел к концу, захотелось есть, но — как это давно обнаружил Джон Иванович, — холодильник был пуст. Единорог слоновой кости с двумя изумрудными точечками глаз лежал на столе рядом с толстым томом только что перелистанной книги. Каблуков страдал, Каблукову было очень плохо, он ничего не мог предпринять, и поиски Виктории Николаевны откладывались, судя во всему, на неопределенное время. Зюзевякин, как уже стало ясно, помочь ему ничем не мог, а кроме Зюзевякина у Д. К. не было никого, даже Лизавета бросила его, впрочем, по вине все той же Виктории Николаевны. Наступили сумерки, августовские холодные сумерки, холодные сумерки в голодной каблуковской квартире, ни кусочка хлеба, не говоря уже о чем–то более существенном. Оставались еще две сигары «корона–корона» да смятая пачка с несколькими сигаретами, да коробка спичек, тоже неполная, да еще немного чая, хоть опять поезжай к Зюзевякину, но что толку от этого посещения, разве пожрать. Каблуков в отчаянии подошел к окну и посмотрел на горизонт, он был сер и тускл, ни луна, ни звезды — ничто не хотело осветить сегодня землю. В комнате стало неуютно, и Каблуков решил зажечь свет, вот только когда он щелкнул выключателем, то оказалось, что света не было. Наверное, пробки, решил Джон Иванович и пошел на лестничную площадку, но покопавшись в щитке, обнаружил, что с пробками все в порядке. С пробками все было в порядке, но света не было. Ни в квартире, ни на этаже, ни в подъезде, ни во всем доме. Где–то во встроенном шкафчике хранились свечи, но их еще надо найти, что удалось Д. К. только минут через пятнадцать, когда он совсем уже было отчаялся и решил, что лучшее — это, наверное, просто выброситься из окна. Но свечи нашлись, имелся для них и подсвечник, на три свечи, тоже оставшийся от тетушки, еще давний такой каблуковский подсвечник, тяжелая золоченая бронза с фамильным гербом (ну помните, тем самым), выбитым на лицевой стороне подставки, из которой этакими грибками–сморчками росли три рожка, куда Д. К. и вставил три дешевые стеариновые свечки, но когда затрепетали три маленьких огонька пламени, три маленьких теплых, колеблющихся язычка, то это привело его прямо–таки в безудержную радость, он поставил подсвечник на стол, положил рядом с ним цепочку с единорогом, подпер подбородок руками и стал смотреть на горящие свечи, чувствуя всю свою ненужность, никчемность и несчастность в большом и столь скверно устроенном мире. Так он просидел с полчаса, свечи горели, потрескивая, стеарин капал на подставыш подсвечника, в комнате стало теплее, да и чувство голода притихло, то ли ушло куда–то, то ли уж совсем каблуковская голова пошла кругом. Но он не думал об этом, он просто сидел за столом и смотрел на свечи, а потом невзначай взглянул на фигурку единорога и обомлел. У единорога светились глаза, и светились не отраженным, а живым светом. Каблуков почувствовал, как у него забилось сердце. Он взял фигурку в руки и обнаружил, что она стала теплой, как бы живой, тогда он бережно снял ее с цепочки, поднес к губам и сентиментально поцеловал. Тут что–то вдруг толкнуло его в грудь, Каблуков на секунду потерял сознание, а когда вновь (будем считать, что через секунду) пришел в себя, то обнаружил, что он в комнате не один, только вместо малюсенькой фигурки слоновой кости рядом с ним находится то самое существо, что уже однажды пригрезилось ему на зюзевякинской яхте, да, да, тот самый волшебный зверь с телом лошади и длинным прямым рогом на лбу. Был он белой масти, с мягким, чуть волнистым подшерстком, глаза единорога загадочно пылали, и пахло от него чем–то свежим, как пахнет ночами в августовских степях, когда спадает жара, а все небо усыпано звездами.

— Ну что, — как бы сказал единорог, хотя на самом деле слова эти просто раздались в каблуковской голове, а рот единорога оставался закрытым, — ты все правильно сделал, Джон Иванович, хотя мне и пришлось тебя подтолкнуть.

— Как это? — поивтересовался Д. К.

— Я не могу являться при электрическом свете, вот мне и пришлось устроить так, чтобы ты зажег свечи.

Каблукову стало жарко, сердце опять учащенно забилось.

— Значит, — сказал он, — ты понял, что я хочу оживить тебя?

— Не оживить, — мягко возразил единорог, — а возвратить к жизни на какое–то время. К вашей жизни, я имею в виду, моя же — она всегда со мной.

— Прости, — сказал Каблуков, — я не очень силен в этих тонкостях, но мне нужна твоя помощь.

— Не знаю, — сказал единорог, — ведь тебе известно, что приручить меня может лишь чистая дева, а про тебя такого не скажешь.

— Что делать? — спросил Каблуков.

— Ну, — засмеялся единорог, — мифы на то и мифы, чтобы не всегда быть истиной. Ты, конечно, не дева, да ведь и единороги не столь однозначны, как говорится о том в справочниках.

— Так ты поможешь мне?

Единорог задумался. Свечи уже догорели, электричество так и не включилось, но в комнате все равно было светло, какой–то неяркий, теплый свет струился со всех сторон, отчего и единорог, и сам Джон Иванович то ли мерцали, то ли посверкивали, в общем, тоже струились и переливались, продолжая свою неторопливую беседу.

— Так ты поможешь мне? — снова спросил Каблуков.

— Да, хотя это очень трудно, — ответил единорог.

— Что — трудно? — потребовал уточнения Джон Иванович.

— Найти эту женщину, — задумчиво сказал единорог и добавил: — Если, конечно, она этого сама не захочет.

— А она захочет? — не унимался Джон Иванович.

— Ну, — засмеялся единорог, — кто, кроме самой женщины, знает, захочет она или нет!

Каблуков замолчал, замолчал и единорог.

— Ты прав, — сказал затем Д. К., — но искать ведь все равно надо?

— А кто возражает, — удивился единорог, — так что давай, приступай.

— Но как?

— А как обычно ищут? — удивился каблуковскому непониманию единорог. — Для начала тебе надо поесть, одеться и выйти на улицу, а там уже посмотрим.

— Есть нечего, — мрачно заметил Д. К.

— Ну, — сказал единорог, — тогда меняем слагаемые, сначала оденься, потом выйдем на улицу, потом где–нибудь поешь.

— Ночью?

— Боже, — сказал единорог, — какой ты нудный. Ну, ночью, что из этого?

— Хорошо, — согласился Каблуков, задетый замечанием насчет собственной нудности, — подожди минутку, я сейчас.