Грегуар Делакур - Ничего, кроме счастья
29/08
Сегодня мы ходили с мамой по магазинам. Нашли у «Жерара Дареля» красивую сумку для моих школьных принадлежностей. Олив подарил мне потрясную перьевую ручку. Писать ей я не буду, никто давно не пишет перьевыми ручками, но все равно это супер с его стороны. Ему сейчас позвонил один очень крупный фрилансер по поводу рекламы какого-то автомобиля. Он уезжает на две недели в Париж; может быть, и на три. Ручаюсь, что вернется с новой татуировкой. «А может быть, и с новой машиной», – усмехнулся он. Пожелал мне хорошего начала учебного года и посоветовал побольше улыбаться. А я хандрю. В этом году я практически не училась. Немного заочно, немного в больнице, в самом начале. Так что я осталась на второй год. И это хреново. Я иду в другую школу. Если у меня там не будет подруг, плевать. Мы перепробовали уйму тональных кремов. Один мне в ноль подошел. И я немного повеселела.
* * *Я помню Ответ № 1, который я нашла на УВ (Ужасный Вопрос): Он сыграл в орла или решку.
13/09
Коллеж ничего так. Я выбрала место у окна, что слева. Учителя тоже ничего себе. Особенно по изобразительным искусствам – просто душка. Понятное дело, у него есть подруга, вся из себя суперская, она заезжает за ним на «веспе». Прямо тебе картинка с рекламы. У меня появилась подружка. Ее зовут Саша. Она ненавидит свое имя, потому что у нее был сосед, злюка в рикаровской панамке[68], он назвал Сашей свою собаку, немецкого дога величиной с небольшого ослика. И потом, она считает, что это имя для мальчика. Я сказала ей, что Жозефина – фиговое имя, этакое буржуазно-зажато-претенциозно-важное. Она не согласилась. Сказала, мол, имя шикарное. Как ты. Вот поэтому, из-за этого «как ты» мы и подружились. Она мегарыжая, с миллионом оранжевых конфетти на лице, на руках, на плечах, на груди. Кажется, если ее встряхнуть хорошенько, они все слетят и закружатся. Вот было бы красиво. Но для нее это уродство. Посмотри на мои руки, как будто в них забили тысячи ржавых гвоздей. Я к ней прониклась, потому что она вроде меня. Мы не нравимся себе такими, как мы есть. И в то же время мы должны научиться себя уважать. Так говорит мне психолог. Сегодня она была у меня. Мы немного позанимались в моей комнате. Но больше слушали Mardy Bum[69] нон-стоп. Еще составили список мальчиков в классе. Семь никаких, два ни то ни сё, один сойдет, четыре ничего себе и один супер. Но мы понимаем, что нам ловить нечего, ей с ее гвоздями, мне с моей ветчиной.
14/09
Умер Патрик Суэйзи. Ну почему не пало на Мела Гибсона?
04/10
Она задала мне вопрос. Естественно. Я не посмела сказать ей правду. Правда мне еще слишком тяжела. В ней столько ужасного: быть сожранной Свином, задушенной Куском Дерьма. Это значит, что, может быть, ты и сама Свинья, сама Кусок Дерьма, что ты не заслуживаешь любви, не стоишь океана нежности, который делает жизнь раем. Я сказала ей, что попала в автомобильную аварию, не пристегнулась ремнем. Вылетела через ветровое стекло. Саша поджала губки, типа усомнилась.
Через две недели День всех святых и каникулы. Она пригласила меня к себе. У ее родителей есть дом в Урьяж-ле-Бен, под Греноблем. Мы будем принимать термальные ванны. Класс.
10/10
Я получила сегодня 17 по рисованию. Надо было нарисовать автопортрет в стиле какого-нибудь художника. Я выбрала Бэйкона[70].
29/10
Обалдетьобалдетьобалдеть. Сашина мама подарила нам ТАКОЙ абонемент. Полная разрядка. На три дня. Ванны с гидромассажем. (Обожаю.) Обертывание грязями (пфф). Струйный душ. Гидротерапия. Маникюр. Массаж под термальной водой. Я выбрала спину, не люблю, когда трогают мое лицо. Термальный бассейн. Солярий. Хаммам. Комната отдыха. Мы были самые молодые, самые красивые. Старушки смотрели на нас сначала с завистью и чуточку с презрением. А потом даже с сочувствием, и то сказать, вывески у нас такие. У одной гвозди. У другой колбасная лавка.
Мама у Саши обалденная, мы подолгу разговариваем все вместе до поздней ночи. Мне кажется, я расту, становлюсь с ней маленькой взрослой, что-то значу, существую такая, как есть. Мне бы хотелось когда-нибудь поговорить с ней о том, что со мной случилось. Не боясь и не стыдясь. Потому что я догадываюсь, что в тот или иной момент за кошмаром, за всем этим ужасом была любовь.
21/11
Ответ № 2 на УВ: Он испугался, что если выстрелит в Леона первого, я проснусь от выстрела. Увижу, как он это делает. И не буду больше его любить.
* * *Я заполняю пустоты (продолжение).
* * *В день, когда мне исполнилось пятнадцать лет, Леона исключили из школы на три дня. За ним пошел Олив. Они долго ходили вдвоем по парку. Я видела их из окна; Леон мотал головой. В какой-то момент он хотел убежать, но Олив его удержал; это было похоже на отцовскую взбучку – жестикуляция, крик. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь получали взбучки от тебя. Чтобы ты кричал на нас. Или бил. Ты был тихушником, как говорила мама, весь в себе. Интериоризировал. Ага, опять громкое слово, он интериоризирует. Мы говорили об этом с психологом, об интериоризации, нежелании дать выход своим эмоциям, страхе потерять над собой контроль. Потому что у меня, после того что ты со мной сделал, злость тоже вышла наружу не сразу. Сначала накатило чувство стыда. Это я была Дерьмом. Когда отец вас больше не хочет, это может быть только ваша вина. Очень долго я так думала: я не сделала его счастливым, разочаровала, я дура, у меня нет чувства юмора, нет обаяния, я некрасивая. Не дал мне Бог глаз цвета морской воды. А ведь глаза у меня такие же, как у него. Мне и в голову не приходило, что проблема в нем, именно потому, что он мой отец. Я искала в Интернете, хотела познакомиться с девочками в моем положении, но их отцы (а иногда и матери), видно, целились лучше моего. Ни одной выжившей не оказалось. Зато нашлось до фига инцестов, отцов-насильников, мифоманов, нежелательных беременностей. Но чтобы отец убил свою дочь – результатов ноль.
Странно, что я пишу «выжившей», это в первый раз. Это слово не приходило мне в голову раньше. Мы говорили об этом на очередном сеансе. Выжившая: оставшаяся в живых после события, повлекшего человеческие жертвы, сказано в «Ларуссе».
Я осталась в живых.
Но так тяжело не знать, почему.
Ну вот. Леона исключили в тот самый день за то, что он ударил другого мальчика по лицу: этот мальчик сказал ему, когда они выходили из школы, «твой отец – мерзкий пидор». А когда вечером я заявила, что наш отец гораздо хуже, он замотал головой. И сказал: «мой настоящий отец другой».
Потом Олив купил мотоцикл. Большущий «триумф». Тарахтел он знатно. Девушки на улице оборачивались, мужчины тоже. Он отвозил на нем Леона в школу, и Леон воображал себя Бэтменом. Расставаясь, они ударяли кулаком о кулак, как шпана. На Рождество Леон потребовал татуировку. Он уже выбрал себе идеограмму.
Он увеличил ее и приклеил на стену в своей комнате. Фукидокурицу. «Свободный и независимый». Мама закатила глаза. И не мечтай, мой мальчик, двенадцать лет – рановато для татуировки. Почти тринадцать, возразил Леон. Он смотрел на нее косо. Я видела, что он не смеет сказать ей напрямик: отвали, я делаю, что хочу. Мсье Притвора. Я подумала, что он ненавидит маму из-за тебя. Дома мы больше никогда об этом не говорили. Никогда. После больницы мы с Леоном попросили сменить нам фамилии, мы не хотели быть Жозефиной Свин и Леоном Свином.
Мы сожгли все фотографии, на которых он был, свинское чудовище. Переломали все вещи, которые он нам дарил, даже которые просто трогал. Мы хотели стереть его с лица земли. Убить. Мы никогда больше не говорили папа. Не называли тебя никак. Если о чем-то не говорить, оно перестает существовать.
Но теперь я должна заговорить об этом, если хочу существовать сама.
* * *Мама с Оливом все чаще ссорились. Из-за мотоцикла. Из-за того, что он приходил домой все позже. И от его куртки иногда воняло духами, или от волос разило светлым табаком. Олив отвечал, что не ей его на эту тему поучать. Если ты понимаешь, что я хочу сказать, говорил он со злой улыбкой. Однажды даже добавил: знаем мы твои примерочные кабины. В тот день она дала ему пощечину. И ушла в свою комнату. Хлопнула дверь. Леон кинулся к Оливу приласкаться. Тот погладил его по волосам. Бери свой шлем, товарищ-байкер, сказал он, и они ушли.
В тот же день Леон сделал себе тату. Фукидокурицу. На плече, на уровне дельтовидной мышцы. Он показал мне ее, заставив поклясться, что я ничего не скажу маме. «Не то я тебя убью». Пробовали уже, ответила я, ничего не получится, я бессмертна. Мне очень понравилась эта мысль; надо же, я бессмертна. Я сказала об этом психологу. Мы попытались разобраться. Бессмертие. Конечно, когда-нибудь я умру, как все. Но не в этот раз. Если я выжившая, то есть живая, значит, для чего-то мне еще надо жить. Прожить мою жизнь, мою собственную историю, с людьми вокруг меня, которых я сама выберу. Которых полюблю. Которые полюбят меня, даже с окороком вместо лица. И мою красивую улыбку, эту самую улыбку, которая сражает наповал. Я знаю, что между мамой и Оливом нет большой любви. Мы говорили об этом с Сашей и ее мамой однажды ночью. Говорили о желании. Обо всем этом, что «воспламеняет» (этого слова я еще не знала). О том, какую боль может причинить порой желание. О неизбежной потере. Потому что никто не может гореть желанием постоянно. Это слишком тяжело, оно пожирает человека изнутри. Саша сказала, что никогда не выйдет замуж, у нее будут только любовники. Ее мама посмеялась. А я – я только призналась им, что сейчас у меня только одно желание: чтобы пришли месячные. В пятнадцать лет их так и не было, потому что кто-то высушил мое сердце и выпустил из меня кровь. Пес-Вампир.
