Марк Арен - Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история
— Ну и с чем вы пришли? — скептически поглядывая на своих гостей, спросил он.
Адвокат Блюменталь приосанился и провел ладонью по редким кудрям:
— Я пришел с тем, чего вы хотели, сударь. Но не угодно ли будет вам для начала пригласить нас хотя бы присесть.
Кивнув, Мустафа пригласил их жестом в лобби-бар. Заказав подошедшему официанту бокал вина для адвоката и кофе для себя и таксиста, он выжидающе посмотрел на гостей.
— Ну-с, я изначально полагал, что ваше дело будет не из легких, — начал адвокат, даже не глянув на вино. — Но я не думал, что оно будет столь непростым. Взяться за него меня заставило прежде всего профессиональное честолюбие. И только отчасти — финансовые соображения. Та фраза о возможной премии… Вы помните?
Мустафа кивнул, и адвокат заговорил увереннее.
— Как вы, наверное, заметили, я сейчас нахожусь в несколько затруднительном материальном положении, неподобающем моему статусу, и должен предпринимать действия, чтобы его исправить. Ну да ладно. Это вас не должно, конечно, интересовать. Итак, за прошедшие несколько дней мною и моими ассистентами… внештатными ассистентами, — уловив иронический взгляд Мустафы, добавил Блюменталь и продолжил: — Была проведена колоссальная, нет, я бы сказал, титаническая работа, в результате чего, опираясь на архивные документы и свидетельства осведомленных лиц, было установлено следующее.
Тут он все же хлебнул вина и, поглядывая на принесенные с собой бумаги, продолжил:
— 27 сентября от берегов Аданского вилайета на Марсель ушел грузовой транспорт «Бертран». В соответствии с судовыми документами на его борту с пометкой «без сознания» значился некий тяжело раненный господин Геворг Бедросян, чей проездной билет, судя по тем же документам, был затем представлен на оплату в военное ведомство.
Он вдруг прервал свое повествование и, сделав небольшую паузу, обратился к Мустафе:
— Как видите, я пришел не с пустыми руками, и это — всего лишь начало. Не соблаговолите ли выдать мне небольшой аванс, евро на сто, а я тем временем продолжу свой рассказ.
Мустафа молча достал свой бумажник и, вытащив оттуда сотенную банкноту, отдал ее французу. Тот, просияв, с видом салонного льва поманил к себе гарсона и, передав тому купюру, сказал:
— Сигару мне, и самую лучшую.
Гарсон с поклоном удалился и вернулся вскоре с хьюмидором. Покопавшись в нем с видом знатока, адвокат вытащил оттуда большую сигару. Откусив кончик гильотиной, предупредительно поднесенной гарсоном, он закурил и продолжил:
— Так, на чем я остановился? Ах да, из архивных документов одного из госпиталей Марселя следует, что в первых числах октября туда с диагнозом «пулевые ранения» был помещен некий Геворг Бедросян. Там он находился почти два месяца. Однако врачам не удалось его спасти, и он скончался 29 ноября, о чем есть запись в соответствующих больничных книгах. Должен констатировать также, что в записях, относящихся к этому дню, упоминается и некая дама, тоже Бедросян, по имени Гоар.
Услышав это, Мустафа отвернулся, чтобы скрыть предательски увлажнившиеся глаза.
— Она была взята на работу санитаркой в том же госпитале в начале ноября. И по странному совпадению сама умерла от остановки сердца в день смерти Геворга Бедросяна.
Скажу вам также, что фамилия Бедросян встречается и в парижских архивных документах, причем довольно часто, но речь при этом идет о совершенно разных людях. Так, в 1986 году некий Андраник Бедросян был захоронен на кладбище Пер-Лашез. В газетной заметке по этому поводу добавлено, что, к сожалению, покойному не суждено было лечь в землю рядом со своими братьями, чьи могилы находятся почти на всех парижских кладбищах. — Адвокат отложил сигару и передал листки с записями Мустафе. — Вы удовлетворены, сударь?
— Итак, они умерли в Марселе? — задумчиво произнес Мустафа, невидящим взором скользя по строчкам. — Умерли в один день?
— Вы про даму по имени Гоар? Да, — кивнул адвокат. — Гоар и Геворг скончались в один день, 29 ноября.
Мустафа Гази сложил записи вчетверо и спрятал во внутренний карман, одновременно доставая оттуда бумажник.
— Я недооценил вас, месье Блюменталь, — сказал он, — и приношу за это свои извинения. Вы оказались на высоте.
Сказав это, он отсчитал тысячу евро и положил их перед адвокатом.
— Это обещанный гонорар, — сказал он, а затем, отсчитав еще тысячу, добавил: — А это обещанная премия.
Лицо адвоката покраснело от удовольствия.
— Ну, это, пожалуй, слишком. Хватило бы и пятисот. Но, раз вы так считаете, я спорить не буду, — сказал он и вернул одну сотню Мустафе: — Вы забыли про аванс.
— Я не забыл, но попросил бы разрешить мне угостить вас той сигарой, — передвинув банкноту к адвокату, сказал Мустафа.
— Это против моих правил, но я не хочу вас обидеть отказом, — сказал адвокат Блюменталь и, вежливо кивнув, сложил банкноты в потертый бумажник.
— Ну а теперь, чтобы покончить со всеми формальностями, я бы хотел отблагодарить и тебя, — сказал Мустафа, обращаясь к погрустневшему таксисту, и вручил ему пятьсот евро.
Рустам, посмотрев банкноту на свет, заявил:
— Нет, ты видишь, как тебе повезло со мной? Что бы ты делал без меня?
— Господа! — Адвокат Блюменталь отставил пустой бокал и встал, дымя сигарой. — Имею честь пригласить вас в одно весьма скромное, но вполне приличное заведение, где я всегда отмечаю успешное завершение дела. Признаться, в последнее время мне так редко удается угощать своих друзей, что сейчас я просто не в силах отказаться от такой возможности.
— Спасибо, но у меня мало времени, — вежливо отказался Мустафа.
— Извини, дядя, но тебе придется отложить свои дела, — сказал таксист Рустам. — Я понимаю, по всем правилам, приглашение должно прозвучать трижды, прежде чем ты сможешь его принять. Таковы законы нашего тюркского этикета. Но мы с тобой в Европе, а здесь время ценится дороже, чем старинные церемонии.
К тому же наш адвокат — он не турок.
«Да и я не турок, — подумал Мустафа Гази. — Точнее, турок только наполовину. Армянская кровь вперемешку с турецкой душой».
— Пойдемте, господин адвокат, — сказал он. — Я принимаю ваше приглашение.
Бывая по делам в Европе, Мустафа Гази научился стойко переносить разнообразные светские мероприятия, не задевая ничьих амбиций, но и не нарушая при этом собственных правил и привычек. Так, он не употреблял алкоголь, но мог поднять бокал с шампанским, произнося тост. Он даже делал вид, что пьет, если сотрапезники становились слишком назойливыми в своем хлебосольстве. Впрочем, этим страдали только южные итальянцы, да разве еще португальцы. Все же прочие европейцы прекрасно научились почти британской корректности во время застолья. К таковым европейцам, как предположил Мустафа, относился и адвокат Блюменталь. Тому, видимо, требовалось соблюсти определенный ритуал, прежде чем отправиться в плавание под парусами Бахуса и Диониса. Мустафа решил, что после первых двух тостов, когда адвокат и таксист захмелеют, ему можно будет удалиться.
Однако едва они оказались в уютном подвале где-то на набережной Сены, Блюменталь объявил:
— Господин Гази, откровенно говоря, ваши деньги жгут мой карман, потому что душу мою сжигают невысказанные вопросы. Однако вопросы эти настолько щекотливы, что я не мог их задать в баре, где, возможно, каждое наше слово записывается на полицейский магнитофон. А здесь, в этом кабачке, я знаю каждого и каждый знает меня. Тут порой сидят и информаторы разных спецслужб, но меня они подслушивать не станут, а если и услышат пару неосторожных реплик, то не побегут с доносом. Значит, я могу спокойно высказать вам свои соображения, а вы можете так же спокойно их проигнорировать либо дать свои комментарии. Итак, вот меню. Но заглядывать в него не стоит. — Блюменталь обернулся к официанту и что-то сказал на незнакомом для Мустафы языке. — Нам подадут лучшее, что сегодня смог приготовить местный чародей плиты. Надеюсь, никто из присутствующих не на диете?
Таксист Рустам встал из-за стола.
— Дядя, пойдем руки помоем.
Они прошли в довольно опрятный туалет, и таксист, встав у умывальника, сказал:
— Блюменталь хороший человек. Добрый и умный человек. А такое редко встречается, да? Чтобы умный был добрым. Он совсем один живет. Мадам Тюрбо ему как мама, следит за ним. Я за ним тоже немного приглядываю, чтобы он совсем не пропал. Мы земляки.
— Почему раньше не сказал? — спросил Мустафа.
— А тебе какая разница, француз он или бакинец?
— Никакой разницы.
— Да, все так говорят, когда дело сделано. А я точно знаю, если б ты услышал, что он не местный, ни за что бы ему не доверил. Так, дядя? — И, не дожидаясь ответа, сказал: — Так, так.
— О чем он хочет меня спросить?
