Сью Таунсенд - Адриан Моул и оружие массового поражения

– По какому поводу?

– Адриан обручился с Маргариткой Крокус, – выдал Найджел.

– Шутишь? – воскликнул Уэйн. – Только не с этой тощей грымзой, которая боится карпов!

Я поторопился вмешаться:

– Уэйн, это Майкл, отец Маргаритки.

Уэйн по-быстрому сунул Крокусу ладонь, затем повернулся ко мне:

– 9-25, так что давайте пейте шампанское поживее.

Когда бокалы были наполнены, Найджел запел «Поздравляю», песенку Клиффа Ричарда, с которой тот победил на Евровидении.

Остальные посетители ресторана подхватили, и Кен Тупс заставил меня встать, чтобы поприветствовать зал.

Одна из унылых девиц щелкнула нас с Майклом Крокусом, когда мы обнимались и жали друг другу руки. Фотокарточку она пообещала передать через Гэри Вялока.

Вот так, против собственной воли, я стал официальным женихом Маргаритки Крокус.

Сэр Гилгуд и прочие лебеди кучковались в углу автостоянки. Я указал на них Майклу Крокусу, и тот сказал:

– Смекаю я, здесь надобно передвигаться с осторожностью. Ты знаешь, что лебедь может сломать человеку руку?

Мы сидели в «рейндж-ровере» Крокуса и ждали, когда подъедут остальные.

Лестница была сплошь в лебедином дерьме, и башмаки гостей разнесли его по моей квартире.

Готовя кофе, я, как водится, предупредил гостей о стеклянном туалете. Предупреждение не остановило Майкла Крокуса, чья струя гремела, точно Замбези в половодье.

Найджел с Гэри Вялоком устроились на белом диване. Унылые девицы уселись по-турецки на пол. Кен Тупс с женой неуклюже развалились на футоне. Под хоровое шипение лебедей я принес с балкона стулья. Один стул оккупировал юноша-хорек, на другом воссел Майкл Крокус. Я же привалился к разделочному столику, мне уже было все равно. Мечтал я только об одном: чтобы этот ужасный вечер поскорее закончился.

Крокус молчал, застыв в позе роденовского «Мыслителя». Потом он вскинул голову и провозгласил:

– Прежде чем я начну, придвинемся поближе друг к другу и образуем круг.

Мы принялись бестолково передвигать мебель, после чего Крокус сказал:

– Я хочу, чтобы вы взялись за руки, закрыли глаза и прониклись атмосферой этого жилища.

Я закрыл глаза, взял за руки Кена Тупса и Хорька и почувствовал неловкость, раздражение и скуку.

Крокус принялся читать нараспев буддистскую мантру (во всяком случае, он называл это мантрой), периодически понукая нас присоединиться к нему.

Вскоре Кен Тупс рывком поднял жену с футона:

– Нам пора домой, собаку выгуливать.

Я отправился их провожать, и Кен процедил, уже стоя на лестнице:

– Да я лучше джигу спляшу босиком на битом стекле, чем буду слушать эту ахинею.

Крокус уже вовсю разглагольствовал:

– В шесть лет я прочел Вольтера, а в семь – Толстого.

– А вам не приходилось писать романы? – пролепетал Гэри Вялок.

Крокус ответил, что в 60-е годы написал «канонический английский роман». Прочесть рукопись он попросил своего закадычного друга Филипа Ларкина.[35] И тот якобы написал в ответ: «Привет всем вам» – роман века! Более скромные литераторы вроде меня, Эмиса[36] и пр. должны выбросить перья и облиться слезами. Майк, мой добрый приятель, ты гений. Все лондонские издатели станут обивать твой порог».

– Возможно, я лишь невежественный гей, – задумчиво обронил Найджел, – но я никогда не читал «Привет всем вам».

Крокус закусил нижнюю губу и отвернулся, словно сдерживая рвущееся из груди рыдание.

– Вы и не могли его прочесть. – По заунывному голосу Крокуса я догадался, что он пытается изобразить обреченность. – Моя первая жена Кончита сожгла рукопись.

Гэри Вялок, Хорек и две унылые девицы в ужасе ахнули.

– И что, это был единственный экземпляр? – не унимался Найджел.

Крокус кивнул:

– Да, я писал фиолетовыми чернилами на тонкой бумаге ручной работы.

Найджел скривил губы:

– И такую драгоценность вы отправили мистеру Ларкину обычной почтой?

– Наши почтовики – лучшие почтовики во всем мире! – вскинулся Крокус. – Я всецело им доверяю.

Тут вмешался я, заманивая Крокуса в ловушку:

– Но письмо Ларкина ведь сохранилось?

– Нет, – вздохнул он. – Кончита уничтожила все, что было мне дорого.

Одна из унылых девиц открыла рот:

– А я писала диссертацию о Филипе Ларкине, называется «Филип Ларкин, сверхчувак». Я прочла все, что имеет к нему отношение, но не помню, чтобы он упоминал имя Майкла Крокуса.

Крокус улыбнулся и снова вздохнул:

– Милая девушка, часть бумаг бедняги Фила была сожжена.

– Значит, – уточнил я, – нет ни единого доказательства вашей дружбы с Филипом Ларкином? А также того, что вы написали шедевр под названием «Привет всем вам»?

Не в силах более терпеть весь этот фарс, я сказал, что мне необходимо глотнуть свежего воздуха. Несколько минут торчал на балконе, пока мороз не загнал меня обратно.

Крокус опять распинался:

– Я приложил все силы, чтобы остановить ползучую диктатуру автомобилей. Я пытался воспрепятствовать производству «форда-кортины». Я лежал у ворот Дагенема.[37] Мне было ведомо, что пролетарий на автомобиле уничтожит окружающую среду Англию и в конечном счете все, чем мы дорожим.

– У моего папы была «кортина», – произнес Найджел. – Светло-голубая с чехлами под леопарда. Можно узнать, кто-нибудь из пролетариев бросил свою хорошо оплачиваемую работу из-за того, что вы разлеглись посреди шоссе?

– Позиция рабочего класса огорчила меня до глубины души, – ответил Крокус. – Увы, они осыпали меня насмешками, а некоторые даже не преминули… начистить мне рыло. Так, кажется, принято у них выражаться?

Гэри Вялок вызвался подбросить Найджела до дома, а Хорьку поручил позаботиться об унылых девицах.

Крокус прощаться не спешил. Он все говорил и говорил. По большей части о Кончите.

– В Мексику я отправился, посмотрев спектакль «Охота короля Солнце» в ратуше Лафборо. Я был молод, пребывал в поисках альтернативы европейской цивилизации и верил, что найду ее на руинах ацтекской культуры. Кончиту я встретил во внутреннем дворике гостиницы «Крест».

– Она там жила? – спросил я.

– Нет, подметала. Мы перебросились парой слов. Она похвалила мой испанский и предложила показать развалины храмов майя в Паленке. Любовниками мы стали почти сразу. Она познакомила меня со своей семьей. Нищета страшная – десять человек жили в лачуге с земляным полом, прямо рядом с мусорной свалкой. Младшие братья бегали без штанов. Я дал отцу Кончиты пятьдесят долларов и увез ее в Англию. – Он вздохнул. – Это все равно что пересадить экзотический теплолюбивый цветок в вязкую английскую почву. После рождения Георгины Кончита выглядела даже счастливой, но, когда малышке исполнилось три годика, ее мать упорхнула обратно в Мексику.

– С колбасником из Мелтон-Моубрей, – подсказал я.

– Прошу тебя… – Крокуса перекосило, словно я содрал засохшую корочку со старой болячки.

Секунды мерно щелкали, и я уже раздумывал, не покажется ли грубостью, если я переоденусь в ванной в пижаму.

Но он заговорил снова:

– Нетта буквально спасла мне жизнь в Стоун-хендже.

– Буквально? – удивился я. – То есть одна из тамошних каменюг падала вам на голову, а Нетта…

– Ну может, не настолько буквально, – перебил Крокус, – но Нетта круто изменила мою жизнь. Она заботилась обо мне и любила меня до самого недавнего времени. – Он помолчал. – Однако с женщинами покончено! Пора направить свою энергию на нечто куда более значительное – на борьбу за будущее нашей великой державы.

Когда он наконец ушел, я рухнул на футон, не в силах даже раздеться. В голове само собой сложилось письмо:

Уважаемый Мартин Эмис,

Обращаюсь к Вам с просьбой. Не могли бы Вы на скорую руку просмотреть корреспонденцию, дневники, записи и прочие письменные материалы Вашего покойного отца и проверить, не упоминается ли там, хотя бы мимоходом, дружба Филипа Ларкина с неким Майклом Крокусом из Бибина-Уолде. В частности, не существует ли письма Ларкина с отзывом на рукопись под названием «Привет всем вам». Мне известно, что Ваш отец и Филип Ларкин были лучшими друзьями…

Сочельник

Утром позвонил отец. Событие столь невероятное, что, услышав его голос, я первым делом подумал, что с мамой либо удар, либо она вовсе умерла.

– Ты разбил матери сердце, – сказал он. – Почему ты не пригласил нас вчера на вечеринку по случаю твоего обручения? Ты что, стыдишься нас? Да, мы курим и даже немного попиваем, а твоя мать бывает упрямой ослицей, но…

Я перебил его:

– Папа, не было никакого обручения.

– Полин, не было никакого обручения, – сказал отец.

До меня донесся приглушенный голос матери, она что-то гневно говорила сквозь всхлипы.

Отец перевел:

– Твоя мать говорит, что, по словам нашего молочника, весь вчерашний вечер в «Императорском драконе» пели здравицы в твою честь.