Александр Ласкин - Дом горит, часы идут
Особенно странно ведут себя наборщики. Металлические буквы выпадают из их рук.
“С понедельника по четверг, – говорилось в „Волыни“, – газета не могла выходить: наборщики не могли работать”.
Представляете этих чувствительных наборщиков? Так напуганных погромом, что им не составить слово “погром”.
Возможно, тут замешано что-то личное. Ведь среди убитых в эти дни был наборщик Руслан.
Причем как хитроумно с ним расправились! Знакомый крестьянин пригласил домой, а затем выдал убийцам.
Посмотришь на его фотографию и сразу скажешь, что этот человек чувствовал ответственность за каждую свинцовую букву.
Тут ведь не просто одно за другим. Здесь решался вопрос о том, быть или не быть гармонии.
Как видно, юноша это понял с ранних лет. Всякое отступление от правила воспринимал как личную неудачу.
Замес тут тот же, что у Коли и Срулика. Эти мальчики столько пережили, что им оставалось самое главное.
41.
Коля мог погибнуть еще раз. Впрочем, одного варианта оказалось достаточно.
Когда-то Азеф согласился, что Блинову не место в их организации, но из головы эту историю не выбросил.
Точно знал: скоро им придется встретиться опять.
Пока же посылал черные метки. Напоминал о том, что главные испытания впереди.
В последний раз желание расправиться со старыми знакомыми возникло в непосредственной близости от погрома.
Евно Фишелевич писал в полицию не только о Коле и Лизе. Эти двое были одними из многих примеров.
Больше всего ему нравилось, когда возможные кандидаты образуют что-то вроде очереди.
Это не значит, что кого-то возьмут сейчас, а кого-то потом. Положение у всех примерно одинаковое.
Азеф давал понять, что речь не о том или ином преступнике, а о целом движении. При этом одни едут на север, а другие на юг.
Вкратце обрисовал маршрут. Показал, что эпидемией охвачена не только Россия, но соседние страны.
“В последнее время отправлена масса народу в Россию, до 20 человек. В том числе и Ташкент, который с неким Ломовым (субъект, о котором писал Мейснер как о боевом человеке, Вам известно) в Болгарию для исследования границы по перевозке оружия посредством связей армян-дрошакистов”.
Странная особь – переносчики инфекции. Здоровый человек существует для своего дома, а они ради будущего.
Представляете, каково женам? Хорошо, если у них те же наклонности, а что если им интересней готовить борщ.
Евно Фишелевич на стороне жен и детей. Все делает для того, чтобы отцы семейства не смотрели на сторону.
Конечно, в донесении нет эмоций. По большей части это сухой перечень: вроде как об обвале мы судим по количеству камней.
42.
Еще упомянуто двадцать или тридцать человек… Только тогда Азеф называет Колю и Лизу.
“Отсюда собирается группа террористов – очень серьезная: 2-е Блиновы – известны в Женеве под именем Ефимовых…”
Даже сейчас он не забывает о конспирации. Помнит, что главное надо прятать поглубже.
Никому не придет в голову, что все это пишется потому, что каждую ночь он видит один сон.
Не случайно мы упомянули обвал. Только Азеф погрузится в сон, как сразу начинается камнепад.
Без сонника ясно, что существует связь между горной лавиной и тем, что называется “засыпаться”.
Знаете, конечно, что это такое? Вдруг оступаешься и стремглав летишь вниз.
Больше всего Азеф боялся “засыпаться”. Оказаться в лаве и навсегда в ней пропасть.
Пока он добавляет масла в огонь. Или несколько камешков в стремительно движущийся поток.
43.
Охранка – бюрократическое учреждение. О каких бы срочных делах ни шла речь, все равно требуются согласования.
Пока документ пройдет положенные ему круги, дня три нужно. Еще прибавьте время для передачи решения на места.
Потом какие-нибудь неожиданные обстоятельства… Все же не только эти двое представляют опасность для режима.
Как раз к похоронам подошла Колина очередь. Филерам оставалось поприсутствовать и составить доклад.
Все двинулись на кладбище. На казенные деньги купили цветов, а на лицах изобразили скорбь.
Конечно, лица – это сильно сказано. Внешность у них неотчетливая, без особых примет.
Вот бы узнать, о чем они беседовали между собой. Как, не выходя из роли, обменивались последними новостями.
Конечно, случались промашки. Вдруг забудешь, что на подобных сборищах люди в основном не из их ведомства.
Произойдет казус вроде того, что много позднее случился на похоронах одного поэта.
Представляете: вот здесь стоят близкие родственники, а тут к дереву прислонились филера.
Играют не хуже настоящих актеров. На физиономиях застыла печаль, а языки в это время мелют о своем.
“Заберем этого?” – спокойно так кивает один. “Куда он от нас денется”, – расслабленно отвечает другой.
44.
Видно, Азефу изменило чутье. Он не почувствовал, что дело движется к развязке.
Это его неизменная перестраховка. Всегда лучше, когда не одна угроза, а две.
Уж какая-то точно настигнет Колю и Лизу. Если смогут увернуться от погрома, то окажутся в руках полиции.
Полицейские все равно что малые дети. Чтобы не случилось осечки, надо повторить несколько раз.
Мол, помните, я писал о Блинове? Не забудьте при случае заглянуть к нему в чемодан.
В первую очередь вывалятся бритвенный прибор и мыло, а потом что-то поинтересней.
Любопытней всего были бы бомбочка и пистолет. Впрочем, не следует пренебрегать печатными изданиями.
Надо же знать, что читают женевские студенты. Какие брошюрки у них на уме.
Туалетные принадлежности тоже пригодятся. По этим мелочам можно представить его предпочтения.
Почему-то Коля тяготеет ко всему западному. Словно в пику отечественным бритве и мылу.
Чувствуете противоречие? Мыло женевское, а бомба работы местных умельцев.
Чего-то не рассчитал Евно Фишелевич. Опередив действия полиции, Блинов оказался во власти более могущественных сил.
Есть такое понятие “судьба”. Полицейские имеют к ней отношение лишь в качестве второстепенных героев.
Теперь-то точно Коля не был связан с боевыми группами. За исключением, понятно, небесного воинства.
Смотрел откуда-то сверху и с трудом различал Азефа. С такого расстояния он казался совсем крохотным.
Евно Фишелевич сидел в кабинете за письменным столом и трудился над очередным посланием.
Посмотришь со стороны, так ничего особенного. Ну пишет человек что-то в дневник или сочиняет стихи.
Лицо самое что ни на есть вдохновенное. Словно ему на ум приходят не фамилии однопартийцев, а разные образы.
Сперва Коля хотел поглядеть через плечо, а потом подумал: не все ли равно? Ведь полиции сюда никак не попасть.
Хорошо в этом месте. Птицы и звери доброжелательны и рады всякому новому постояльцу.
Отвлечешься от лицезрения этих красот и опять интересуешься: что там, на земле?
Судя по настроению Евно Фишелевича, все готово. Теперь надо на почту, а потом в ресторан.
Столик с выпивкой и закуской дает широту обзора. Под хорошее вино мысль течет легко.
На десерт подойдет свежий номер газеты. Желательно открытый на странице “Хроники”.
Что сегодня в Петербурге? Кто из радикальных элементов попал в тюрьму?
Азеф отыщет заметку и опять радуется. Ведь он на свободе, а его товарищи за решеткой.
Дальше наступает самый главный момент.
Полным бокалом приветствуешь всех, кто скрыт за строчками, и выпиваешь за то, что ты ни при чем.
45.
Все это имеет отношение к другой жизни Коли. Самый длинный его период именуется бессмертием.
Никогда не было у него столь непростого времени. Хотя бы потому, что он в нем не участвовал.
Уже говорилось, как много значило в их семье его присутствие. Даже вкус в доме определял он.
Бывало, взглянет на какую-то виньетку, и сразу ясно, что она не нужна. Куда больше красоты в чистой поверхности.
После его ухода стало некому ухмыльнуться. Поэтому украшения вели себя беззастенчиво.
Обложка траурной мелодии “памяти студента Блинова” напоминает морское дно. Все в каких-то непонятных водорослях.
Сверху портрет, увитый лентой с надписью: “От еврейских и русских рабочих и интеллигенции”.
На само произведение благодарность не распространялась. Некто А. Ф. Северин-Севрюгин издал его за свой счет.
Кстати, фамилия автора тоже напоминает виньетку. Одна ее половинка кажется вариацией на темы другой.
Кто был этот человек? Отчего вдруг почувствовал необходимость высказаться?
Как бы то ни было, но его следует вспомнить. Как-то отметить то, что он не остался в стороне.
Ведь никому больше это не пришло в голову. Ни Римскому-Корсакову, ни Глазунову, ни Кюи.
Наверное, тоже что-то знали о Коле, но мелодии у них по этому поводу не родилось.
Один Северин-Севрюгин сразу понял: идут. Не десять или двадцать, а несколько тысяч человек.
