Александр Ласкин - Дом горит, часы идут
Какой такой? Умный, красивый, по любому поводу имеющий свое мнение.
Особенно хорош был сын с бурной шевелюрой и в артистической куртке. Многие принимали его за писателя или художника.
Теперь-то ясно, что он сочинил свою жизнь, а для этого нужно не меньше усилий, чем для поэмы или романа.
Как всякий автор, Коля не терпел, когда что-то делают за него. Ну там, подправят или впишут.
Если жизнь – это текст, то он отвечает за все. Какую-нибудь запятую считает своим достижением.
По этому поводу есть мнение одного мудреца. Тоже, кстати, из породы овцеводов, патриархов и царей.
“Мне кажется, смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено”.
Конечно, Мария Семеновна думала другими словами, но общий смысл был примерно такой.
Кстати, мудрец тоже не знал эту историю, но его фраза включала в себя житомирского студента.
Даже о художнике сказано, как видите, к месту. Сразу видишь Колин свободный жест.
Чему, впрочем, удивляться? Ведь не только Блинов всех людей, живущих на свете, воспринимал как близких себе.
31.
Хотя Мария Семеновна была готова со всем заранее согласиться, но что-то ее смущало. Хотелось спросить Колю: почему он так говорит?
Особенно удивляло это место: “Для того, чтобы Ты могла понять меня вполне, вспомни, чему Ты меня учила, как воспитывала. Я не раз перебирал в уме эпизоды из своего детства, свою гимназическую жизнь… Ты не могла мне дать того воспитания, которое принято называть блестящим, но Ты дала мне больше, гораздо больше, ты дала мне часть своей чуткой любящей отзывчивой души, и всем, что во мне есть хорошего, я обязан Тебе, дорогая”.
Нет, тут что-то не то. Совершенно нельзя представить, чтобы она учила уходить из жизни раньше положенного срока.
Дальше следовало нечто столь же непонятное: “Вспомни, что Ты хотела очень сделать из меня верующего, религиозного человека. Тебе это удалось – я в детстве был очень религиозен. Потом мы как будто перестали понимать друг друга. Отчего это? Ведь это неправда, что я стал неверующим, что я теперь не верю!.. Неправда это. Только вера моя приняла иную внешнюю оболочку, стала более сознательной, следовательно, более глубокой…”
Ее сын утверждал, что он стоит у истоков какой-то религии. Что он, возможно, и есть новый Христос.
При этом Коля понимал, что поступает не совсем правильно. Что лучше было бы не так, а как-то иначе.
“Ты не будешь в состоянии переделать себя, будешь возражать против средств. Но если нет других средств, если условия были и оставляют такой путь единственно возможным… Загляни глубже, в самый корень, в сущность всего этого, проникни во внутреннее содержание и отбрось внешнюю оболочку – тогда Ты поймешь меня, тогда Тебе будет легко, тогда Ты увидишь, что я иду искренне по тому пути, на который Ты меня сама поставила, внушив и с детства укрепив молитвой то, во что сама верила, к чему сама шла в течение своей тяжелой жизни… Я люблю Тебя и Маню, я много бы дал за то, чтобы сделать Вашу жизнь тихой, счастливой! Много, не все. Я не мог бы Вам отдать всего себя. Но Вы и не приняли бы такой жертвы, потому что я не смог бы жить, отдав себя двум близким людям вместо того, чтобы любить весь мир, все человечество. Я не могу раздваиваться, не могу успокаиваться на половине”.
Как бы ей хотелось, чтобы он говорил самое верное, но не уходил. Впрочем, она тут же признала, что в его гибели есть своя правда.
Потом подумала, что все же нельзя согласиться со смертью. Понять – да, но согласиться – выше ее сил.
Или вдруг такое соображение. То есть опять же слова другие, но смысл очень похож.
“Нам, русским, всегда было легче выносить и свергать татарское иго, воевать, болеть чумой, чем жить. Для Запада жить представляется легким и обыденным”.
Иначе говоря, всегда хватает людей, чтобы погибнуть. Вот бы свою энергию они отдали воспитанию детей и помощи старикам.
Причем необязательно поступаться взглядами. Пусть не соглашаются с несправедливостью, но этот мир не покидают.
Скорее всего, писавший эти слова ничего не знал о Коле. Так же как и автор первой цитаты, он думал за всех.
32.
Завершало письмо своего рода распоряжение. Ее сын просил не поддаваться отчаянию.
“Простите, дорогие, и пусть Вас успокоит мысль, что, кроме любви к ближним, есть высшие интересы, вечные обязанности, что, кроме личной жизни, есть еще и другая. Есть то, что для верующего христианина в эти дни должно быть особенно понятно и близко. Так проведите же эти дни по-христиански”.
“Вечные обязанности” – это то, что делает человека человеком, а в одном случае сделало человека Богом.
Потому-то “другая жизнь” уже не личная. Ведь она принадлежит не кому-то конкретному, а буквально всем.
Так вот Коля просил об этом не только вспомнить, но и отметить подобающим образом.
Так получилось, что в конце апреля произошел погром. На самом деле это самые счастливые дни в году.
В каждом доме накрыт стол и горят свечи. Не только люди, но предметы возглашают: “Христос воскрес!”
Что касается куличей и крашеных яиц, то они вроде как крестоносцы. Ради святой идеи спешат исчезнуть во рту.
После службы принято целоваться троекратным целованием. Словно минуло не две тысячи лет, а два дня.
33.
Затем настало время похорон. Время плакать и читать заупокойные молитвы.
Над Житомиром витал голос кантора. Снова и снова он повторял один мотив, возвращался и возвращался в одну точку.
Конечно, это точка боли. Сколько раз он от нее удалялся, столько она напоминала о себе.
Больше всего слез пролили о приказчике Паке. Правда, о его профессии уже никто не вспоминал.
Все же приказчик – человек зависимый, а он был свободен. Такие люди не служат у хозяина, а идут впереди войска.
Называли его теперь иначе. Не “Послушай, малый”, а Исраэлем, сыном Ицхака.
Почему-то думаешь о спасенном ребенке. Очень хочется, чтобы он вырос, женился и назвал сына Сруликом.
Ясно представляешь его рядом с кроваткой Срулика-второго, размышляющим об удивительных поворотах судьбы.
Вот он склонился над первенцем и подумал о том, что есть жизнь после смерти. Очень даже веселая, розовощекая жизнь.
Возможно, вспомнил слова мудреца. Пусть не житомирского, но тоже имевшего право поднять палец к небу.
Не зря он говорил: “Со смертью не все кончается”. Теперь ясно, что кое-что начинается вновь.
34.
Колю Блинова провожали в последний путь одновременно со Сруликом Паком.
В таком невеликом городе, как Житомир, две колонны должны встретиться. Пересечься взглядами и двинуться дальше.
На один миг голос священника совпал с молитвой кантора. Русское горе вобрало в себя еврейскую тоску.
Слова вряд ли различимы. Вроде как русские буквы сцепились с еврейскими и образовали новый узор.
Все чувствуют, что это общая история. Что у гибели Коли и Срулика одна причина.
Обидно, что Коля не смог спастись. Человек он замечательный, но все-же не еврей.
У Срулика тоже были кое-какие варианты. При его росте легко спрятаться в бочке или колодце.
Хоть и во спасение эта хитрость, но они поступили иначе. Добровольно отдали себя на растерзание.
Остается только вытереть слезы. Думать о том, что прежде была надежда, а теперь ее нет.
К сожалению, о похоронах осталось сказать немного. Что-то было в архиве, но кто-то эти документы изъял.
Говорят, существовала папка: “Демонстрация, вызванная похоронами Блинова”.
Открыли, а там ни листика. Словно знали, что через много лет ее попросят показать.
Так что придется представить собравшихся на другой день печальных людей.
Из евреев тут только те, кто неделю назад катался на лодке. Другие их соплеменники этот день провели за молитвой.
Не только в том дело, что суббота. Просто отчаяние выражает себя по-разному.
Кто-то обращается к Богу, а кто-то друг к другу. В зависимости от того, кому доверяет больше и как скоро надеется получить ответ.
35.
Прошло всего несколько дней после погрома, а Министерство внутренних дел уже тиснуло свою версию.
Вот это, знаете ли, маэстрия. Рядом не находились, а все могут рассказать от сих до сих.
Сразу видно: хорошо потрудились. Бумага вышла такая, что не оторвать глаз.
Причем все без исключения отменного качества. Не только общий сюжет, но каждый характер.
Кое-что присочинили, но и факты пригодились. К примеру, фамилии взяли из казенных бумаг.
Такая старинная русская игра. В зависимости от ситуации называется “Мертвые души” или “Подпоручик Киже”.
Разве в названии дело? Пусть хоть “правительственным сообщением” именуется, а результат будет один.
Кстати, опубликовано это под шапкой: “В Министерстве внутренних дел”.
Что говорить, удивительно. Сразу сообщается, что документ имеет отношение не к жизни, а к чиновничьим коридорам.
