Томас Вулф - Паутина и скала
А потом она связывалась с сильными ветрами, шумевшими по ночам в больших деревьях, – издалека налетавшими, безум shy;ными ветрами, частым, резким стуком желудей о землю, демони shy;ческим шепотом злобного ликования в сердце, говорящем о тор shy;жестве, полете и тьме, новых землях, утрах и сияющем городе.
Потом она связывалась с пробуждением по утрам и невесть откуда взявшимся знанием, что идет снег, еще до того, как его увидел, с ошеломляющем, белым, грустным предвидением мяг shy;кого, тихого, все заносящего снега, со слышными потом его мяг shy;ким, почти бесшумным падением на землю и скрежетом лопаты на тротуаре перед домом.
А потом она связывалась с суровой, холодной зимой, днями и ночами, нестерпимо поглощавшими скучный, серый пепел вре shy;мени, с апрелем, который все не наступал, с мечтательным ожи shy;данием по ночам какого-то чуда, которого никогда не случалось, с голыми кустами, скрипя качавшимися в темноте, с неподвиж shy;ными ветвями деревьев, бросавшими тени на тротуар под фона shy;рем, с голосом тети, преисполненным бездонных глубин време shy;ни и ужаса Джойнеров, племени, которое жило вечно, хотя ты тонул в этих глубинах.
Потом она связывалась с теми несколькими днями, когда школа нравилась, с началом учебы в сентябре и окончанием в июне. Связывалась с возвращением в школу после летних кани shy;кул, с легкой радостью и надеждой, вызванными списком учеб shy;ников, который учительница выдавала в первый день, затем ощущением, видом, запахом нового учебника географии, хресто shy;матии и тетрадей, учебника истории, с запахами карандашей, ли shy;неек и бумаги в книжном магазине, с приятным ощущением тяжести книг в связке, с приносом их домой и жадным чтением но shy;вых, богато иллюстрированных учебников географии, истории, хрестоматий – чтением с ненасытными радостью и жаждой, по shy;ка в книгах не оставалось больше ничего нового, с подъемом по утрам, звоном школьного колокола и надеждой, что этот год ока shy;жется не таким уж плохим.
Связывалась она и с ожиданием в мае конца занятий, с легкой грустью, что они скоро кончатся, с их последним днем, когда ис shy;пытывал подлинную горечь и вместе с тем ликующую радость, с присутствием на выпуске окончивших школу, с гипсовыми скульптурами Минервы и Дианы, с бюстами Сократа, Демосфе shy;на и Цезаря, с запахом мела, чернил и прочими школьными за shy;пахами, с радостью и печалью, что расстанешься с ними.
И с ощущением слез на глазах, когда класс пел выпускную песню на мотив «Старого Гейдельберга», когда девчонки, истери shy;чески рыдая, целовались, висли на шее мистера Хэмби, директо shy;ра, клялись, что никогда, до самой смерти не забудут его, что школьные дни были счастливейшими в их жизни, что расстава shy;ние со школой для них невыносимо – хны-хны-хны! – а затем все слушали речь достопочтенного Зибулона Н. Микинса, мест shy;ного конгрессмена, который говорил, что мир никогда еще так не нуждался в руководителях, как в настоящее время – вперед, вперед, вперед, мои юные друзья, будьте руководителями в этом Огромном Мире, он ждет вас, и благослови Бог вас всех. И при этих прекрасных словах Зибулона Н. Микинса глаза увлажня shy;лись, горло сжимало от радости и нестерпимой боли, потому что, когда он произносил их, у свеса крыши прошумел ласковый, пахнущий цветами июньский ветер, ты видел за окном свежую зелень деревьев, ощущал запахи смолы, зелени, полей, усеянных клонящимися под ветром бело-желтыми маргаритками, слышал дальний грохот на железной дороге, и тут узрел Огромный Мир, сияющий вдали прекрасный, очаровательный город, услышал далекий, приглушенный гул всей его миллионнолюдной жизни, унидел его поразительные башни, вздымающиеся из переливча shy;той дымки, понял, что когда-нибудь будешь ходить по его ули shy;цам завоевателем, руководителем среди самых красивых и счаст shy;ливых людей на свете; и подумал, что обязан этим красноречию Зибулона Натаниела Микинса, не придав значения ни изменчивому свету, становившемуся из золотистого серым, а потом вновь золотистым, ни свежей июньской зелени и очаровательным, гус shy;то усеянным маргаритками полям, ни волнующему школьному запаху мела, чернил и лакированных парт, ни волнующей тайне, радости и печали, ошеломляющему, восхитительному ощущению славы нутром – нет, он не придал всему этому никакого значе shy;ния и решил, что всем обязан красноречию Зиба Микинса.
И он задумался о том, что представляют собой классные ком shy;наты летом, когда в них никого нет, и ему захотелось оказаться там наедине со своей хорошенькой, рыжеволосой, пышнотелой учительницей или с одноклассницей, что сидела по другую сто shy;рону прохода от тебя, Эдит Пиклсеймер, у которой густые локо shy;ны, мягкий, спокойный взгляд голубых глаз и нежная, просто shy;душная улыбка, которая носит короткие юбочки, чистые синие чулки, и он иногда видел белую, нежную пухлость ее ног, где ре shy;зинки и пряжки подвязок врезаются в них, и ему хотелось по shy;быть с нею наедине в пустом классе, однако не позволяя себе ни shy;чего лишнего.
А иногда она связывалась с возвращением из школы в октяб shy;ре, с запахом жженой листвы в воздухе, с дубовыми листьями в канаве, с видом мужчин без пиджаков, с синими резинками на рукавах, сгребающих у себя во дворах листья, с ощущением, за shy;пахом, звуками спелости, жатвы, подчас с заморозками по но shy;чам, белым от мороза светом луны в окна, далеким лаем собаки и грохотом поезда по рельсам, с уносящимся в ночь поездом, со звоном колокола, с тоскливым, прощальным гудком.
Эти оттенки света, очертания, звуки переплетались в мозгу мальчика, словно волшебная, изменчивая, радужная паутина. Потому что место, где он жил, было для него не просто улицей – не просто мостовой и старыми, ветхими домами: то была живая оболочка его жизни, обрамление и сцена всего мира детства и очарования.
Здесь на углу Локаст-стрит, у подножия холма под домом его дяди, стояла стена из бетонных блоков, на которой Джордж мно shy;жество раз сидел с ребятами, жившими по соседству, заговор shy;щицки разговаривая вполголоса; они сплетали жуткий заговор ночного, таинственного приключения, крадучись, уходили в темноту на его поиски, то перешептывались и сдавленно смея shy;лись, тихо рыская по темным местам с внезапными остановками, с шепотом «Погодите!», то внезапно пускались в ужасе наутек… ни от чего. Потом опять заговорщицки разговаривали на стене и крались в темноту улиц, дворов, переулков с какими-то отчаян shy;ными ужасом и решительностью, надеясь встретить в ночи нечто опасное, дикое, злое, столь же торжествующее и черное, как де shy;моническая радость, неистово и невыносимо заполнявшая их сердца.
На этом же углу Джордж однажды видел, как погибли двое ре shy;бят. Стоял весенний день, мрачный, серый, промозглый, воздух был прохладным, сырым, напоенным запахом земли и буйной зелени. Мальчик шел в верхнюю часть города, а тетя Мэй, наво shy;дившая порядок в столовой, смотрела, как он идет по Локаст-стрит мимо дома Шеппертонов, мимо дома напротив, где жил Небраска Крейн. Настроение у него было хорошее, так как он со shy;бирался купить шоколада и кленового сиропа, и потому что воз shy;дух был мрачным, серым, зеленым, в нем ощущалась какая-то невыносимая радость.
Когда Джордж свернул на Бэйрд-стрит, навстречу ему катили под уклон в коляске Элберт и Джонни Эндрюсы, правил Элберт; когда Джордж поравнялся с ними, Джонни кличем приветство shy;вал его и поднял руку, Элберт тоже издал клич, но руки не под shy;нял. Потом Джордж обернулся посмотреть, как они свернут за угол, и на его глазах в коляску врезался большеколесный «олдсмобил»,за рулем которого сидел юный Хэнк Бэсс. Джордж вспомнил, что машина эта принадлежит мистеру Пендерграфту, изысканного вида лесопромышленнику, он был богат, жил на Монтгомери-авеню, в лучшей части города, имел двух сыновей, Хипа и Хопа, они учились в воскресной школе вместе с Джорд shy;жем, широко улыбались людям, были косноязычными, с заячьи shy;ми губами. Джордж видел, как машина столкнулась с коляской, разнесла ее в щепки и протащила Элберта вниз лицом пятьдесят ярдов. Коляска была окрашена в желтый цвет, на ее боках печат shy;ными буквами было выведено «Лидер».
Лицо Элберта превратилось в кровавое месиво, Джордж ви shy;дел, как оно волоклось по мостовой, будто окровавленная тряп shy;ка; когда он подбежал, беднягу вытаскивали из-под машины. Сильно пахло стертой резиной, бензином, маслом и, кроме того, кровью; изо всех домов с криками бежали люди, мужчины лезли под автомобиль, чтобы вытащить Элберта, Бэсс стоял с позеленевшим лицом, с каплями холодного пота на лбу, в изгвазданных брюках, а Элберт представлял собой окровавленную тряпку.
Мистер Эрнест Пеннок, ближайший сосед дяди Марка, выта shy;щил Элберта из-под машины и держал на руках. Это был рослый, краснолицый человеке приветливым голосом. Сэм Пеннок, друг Джорджа, доводился ему племянником. Эрнест Пеннок был без пиджака, с синими резинками на рукавах, кровь Элберта залила ему всю рубашку. У бедняги был сломан позвоночник, перелома shy;ны обе ноги, сквозь прорванные чулки торчали осколки костей, и он непрестанно вопил:
