Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана
Кто семья… у кого семья? Может, у этого насмерть перепуганного чайника, ползущего на своем залатанном «Москвиче» со скоростью инвалидки,– Саша посигналила, чайник судорожно дернулся – пардон, с такими лучше не связываться, себе дороже, – но левый ряд шел слишком плотной сцепкой, и Саше осталось лишь мрачно вглядываться в повадки этого психа (тормозил он перед каждым светофором – на всякий случай, в принципе не веря, что и ему, чайнику, вдруг врубят зеленый), в короткую шею и безобразную стрижку его жены – не иначе сама себя так искромсала!– в роскошную гривку затихшего на ее плече королевского белого пуделя – на что денег не пожалели и, стало быть, были бездетны. А туда же – семья, и серебряную, наверно, уже отыграли, а все-то целуются по вечерам на проваленном диване, утешая друг друга национальным нашим достоянием: бедность, зайка, не порок!
Теперь вот еще памятник ставить – пусть не теперь, год пролетит как день. А она уже «ауди» присмотрела, только двадцать тысяч пробегавшую. Потому что если серую кисоньку продавать, то – немедля. И стало быть, выход один – хотя бы на год сдать мамину… то есть теперь уже Женькину квартиру. В чем и была вся загвоздка – еще вчера, но сейчас Саша не сомневалась: солнечная ее девочка, конечно же, все правильно поймет. У нее с малолетства это было – чувство справедливости. Еще в три годика на «как тебя зовут?» Жужуня отвечала: – Евгения Александров-НЫ!– Деточка, а почему «ны»?– Потому что я папина и мамина!– и левое плечико прижимала при этом к ушку, и настырно пялилась на непонятливую тетю.
Семьи не бывает без детей, хотя почему-то бездетные пары разводятся значительно реже – наконец обойдя двух чайников на «Москвиче», ухватив краем глаза их скучные куриные профили, Саша подумала: вот почему! им ведь некого нянчить, вот они и занянчивают друг друга до изнеможения и полного безволия! Нет, семья – это семя, посаженное тобой, это золотой, зарытый в землю и чудесным образом взошедший капиталом,– это что за ребенок такой – Жужуня, все свои полудетские страхи преодолевшая,– но Олег ни за что не поверит. И придется им завтра, откушав блинов и кутьи, рассказывать ему наперебой: что пережила сегодня Саша и как Женька преспокойно купалась себе в Одессе, уверенная, что ее письмо давным-давно дошло! И пусть Гришенька с Мишенькой тоже послушают. Очень Отарик покойный кичился своими детьми: французский с учителем учат, английский с настоящим американцем, привез их в Москву – Бичо! Карги, ра-а?– младший по-русски вообще не сечет!
Не нахохленные, точно птицы с подрезанными крыльями, деревья, не освежеванные по третьему разу газоны – только заросшие в человеческий рост пустыри – старая Москва в это лето стояла чуть ли не вся с пустыми глазницами, уготованная к продаже или под снос,– только высокие, пылко разросшиеся на руинах травы напоминали о лете, о его ливнях и разрывающих небо грозах, о неправильном сочетании влажности, давления и температуры – мама в свой предпоследний день говорила, что воздуха нет, что вдыхаешь, а нечем дышать,– Саша свернула с Ново-Басманной на улицу Радио и увидела вдруг загоревшую Женьку под огромным мужским зонтом, в коротеньком клетчатом сарафане, большую, крепкую, ладную, всю облизанную солнцем и морем, а может быть, еще и Фадилем с таким терпеливым тщанием, что даже в мокрой непроглядности стояла и излучала свет.
Саша открыла переднюю дверь, но Женька, решительно потянув столбик замка, плюхнулась на заднее сиденье, голову по отцовской привычке втянула в плечи:
– У вас тут на суше, бр-р-р, как у нас под водой!
– А мы сейчас поедем ко мне, сварим глинтвейнчику.– Дав задний ход, Саша вывернула шею, папаша с колясочкой, ткнувшийся было за тротуар, вовремя спохватился…
– Мы сейчас не поедем к тебе,– Жужуня закашлялась.– Я сегодня пашу до восьми. Развернись и вперед – до пельменной. Я с самого самолета не ела.
Выгоревший до белизны пушок на ее скулах – интересно, куда он девается после, вытирается, что ли, о подушки, пододеяльники, щеки, щетины?– трогал еще сильнее, чем в детстве. Потому что в него возвращал, таким образом производя невозможное. С годами, подумала Саша, цепляет разве что невозможное – например, смерть, например, запах младенца (Женькин был ванильным и стойким до того, что домашние муравьи всей отарой переселились однажды в стопочку ее чистых пеленок).
– Разболелся мой маленький чижик! А может, ты завтра не поедешь на кладбище? В такую погоду – зачем?
– На кладбище завтра не поедет никто,– сказала не то что с издевкой, но странно сказала.
– Почему же никто?– Саша поймала зеркальцем ее тяжеловатый профиль, девочка мрачно пялила в окно свои «глаза, как у коровы» (в арабском языке, уверял ее друг Фадиль, большего комплимента для женщины не отыскать).– Я все оплатила. Олег сказал, что поедет со мной. Может быть, и Григорий подъедет.
– Я тебе после кремации говорила, что бабушка хотела быть развеянной?
– Я не помню… Я была в таком состоянии! Это же вздор! Да… Ты что-то такое говорила…
– Ты мне ответила то же самое: вздор!
– Женя, пойми! Это неприлично. Перед всеми нами. Перед другими людьми!– В зеркальце оказался лишь покатый Жужунин лоб.– Закончили! Все! Я даже слышать про это не хочу!– и угодила в рытвину левым передним – казалось, это была просто лужа. Тряхнуло не сильно, но Женька зачем-то огрызнулась:
– Не дрова везешь!– и после свистящего, как у столетней курильщицы, вздоха: – Папа как-то сказал, что политики делятся на пришедших и пришлых.
– Жужуня, тебе надо пролечиться по полной программе!
– Типично пришлым оказался, например, Троцкий, примкнувший к большевикам незадолго до Октября, а через несколько лет уже начавший это свое критиканство – в тот самый момент, когда как раз наоборот следовало сплотить ряды. И тот же Бухарин, несвоевременно бросивший лозунг «Обогащайтесь!» – хотя, в принципе, папа его уважает… А вот Сталин при всей своей неоднозначности, он – пришедший. Пришедший сделать Россию великой державой. Тормози. Вон пельменная, на углу! Знаешь, я думаю, что вообще все человечество делится на пришедших и пришлых.
Саша въехала на какой-то заброшенный клок земли, заглушила мотор. Обернулась:
– Денюжка у тебя есть?
Женька выпятила обиженную губу:
– Бабуля хотела, чтобы ее прах развеяли в Одессе, на Ланжероне. И когда это уже произошло, я вдруг поняла, что она сама себя всю жизнь, всегда считала пришлой! Например, она совсем не замечала красоты природы, как не замечаешь мебели, если тебе в этой комнате ночевать всего одну ночь…
– В каком смысле произошло?!
– В прямом. Раз она этого хотела!
– Врешь!– Саша поймала ее за локоть, потому что она уже открывала дверь.– Сидеть!
Женька локоть свой вырвала. Саша рванулась и ухватила ее за шелковистые волосы, отчего она заверещала так пронзительно, что рука отпустила ее сама.
Дверцами они хлопнули почти одновременно. И стояли теперь под дождем. Он прыгал по серой, их разделяющей крыше.
– Ты специально!.. Чтобы меня побольнее уесть?
– Других забот у меня больше нет!– Женька открыла мужской черный зонт.
Саша вдруг увидела так, как если бы была там вместе с ней – засвеченный луной, будто мутная фотопленка, пляж, ветер, бухающий в парусиновые тенты, словно в уши, босую грудастую Жужуню с продолговатой капсулой в подрагивающих руках, страшно красивую от переполняющей ее феерической жути – ради этих обморочных, этих невозможных минут и затеявшую, и придумавшую все это!
– Тебя буддистка гундосая подучила! Что, скажешь, нет?!
– Бабуля там познакомилась с Авангардом. В парке. На Ланжероне. Она мне даже место на фотографии показала!
– Опять врешь! Она порвала все фотографии, мы с ней вместе их рвали, когда он женился на Катерине! Что ты наделала? Ты понимаешь, что ты наделала? Куда я пойду теперь? Где я буду плакать?!– Саша рычала, била по крыше ладонью, мотала мокрой головой.– Даже неандертальцы приносили на могилы цветы! До сих пор никто не знает, умели они говорить или не умели! А цветы на могилы носили! Ты – чудовище!
Женька пожала плечами:
– Если я окажусь не пришедшей, а проходящей, я тоже скажу своим детям, чтобы они этот… пепел, как пепел, развеяли!– и попятилась.– Так честнее! И Ясик говорит, экологичней.
– Ах, Ясик! Стой! Я кому сказала! Стой!
Остановилась – вполоборота – крутая скула, половинка кривящегося рта:
– А еще он говорит, что все владельцы автомобилей безнравственны, потому что из-за них в Москве невозможно, опасно дышать!
– Наплодил твой папаша уродов! Только и умеете поучать! А вы хоть кого-нибудь полюбите, вы попробуйте, как это!
Дворники бегали по стеклу, собирая дождь в мягкие складки – как у Олега на лбу,– коньяку бы сейчас и под одеяло! Можно даже с Олегом. Даже нужно с Олегом.
Сверкая ногами, Евгения перебегала дорогу. Саша вынула из багажника старое сине-красное пончо, лежавшее там в целлофане на случай, забралась в его льнущее, сухое тепло, оглянулась – Женька тянула на себя дверь пельменной.– Больше поплачешь, меньше пописаешь!– А еще у покойницы была в авангарде… в арсенале то есть… Господи, что же теперь ей в Одессу с цветочками ездить и по парку разбрасывать – как обезумевшей Офелии? Должно быть, и это входило в дурацкий, в иезуитский мамин план!
