Алексей Санаев - Золотая книга. Пурана № 19
– Похоже. Но вы же понимаете, Савитри, что эта дверца не могла быть сделана местными жителями. Они бы и нишу в камне не смогли выдолбить, зубами разве что прогрызть.
– Понимаю.
Я встал, выключил фонарь и прислушался, но вокруг лишь умиротворённо шумел лес: жужжание цикад, шелест ветра высоко в кронах деревьев и чуть поодаль – одинокий стук ночной птицы. Я вновь присел рядом с Савитри. Ни один из нас не смел дотронуться до дверцы руками.
– Откроем?.. – наконец вырвалось у меня.
Золотое изображение быка было гладким и выглядело очень старым. Дверца же была закрыта плотно, подогнана под проём с идеальной точностью. Мы попытались поддеть её ножами, но лезвие не могло проникнуть в тончайшую щель между золотом и камнем. Дверца сидела крепко, хотя мы оба видели, что она не вмурована в камень.
– Разбить? – цинично предложила Савитри Пали, которой по должности вообще-то полагалось охранять быт и культуру Андаманских островов от посягательств горе-исследователей вроде меня. В её глазах играло выражение профессионального расхитителя гробниц.
– Вы с ума сошли! – зашипел я на неё. – Ни в коем случае! Такая вещь… Сейчас что-нибудь придумаем.
Однако придумать что-нибудь нам так и не представилось возможности. Как это обычно бывает с теми, кто сосредотачивает всё внимание на чём-нибудь одном, мы совершенно перестали смотреть по сторонам и даже не услышали шороха за нашими спинами. До тех самых пор, пока я не почувствовал на своём плече тяжёлую мужскую руку и не вздрогнул.
Двухметровый дикарь с чёрными от жевания бетеля[22] зубами, золотым кольцом в носу и звериным оскалом… Расписанная всеми цветами радуги физиономия с плоским носом и длинными, до плеч, мочками ушей, в которых висят полукилограммовые серьги. Одичалый капитан Шиваджи, подосланный спецслужбами Республики Бангладеш, чтобы убить нас всех и развесить наши черепа по лианам. Наконец, автоматчик спецподразделения полиции Пакистана, которая наконец-то выследила нас в этих джунглях в тот самый момент, когда мы почти достигли цели. Все эти люди живо представились мне в ту самую секунду, но ни одного из них я не увидел, когда резко обернулся и направил луч фонаря на лицо человека, возвышавшегося надо мной на фоне светлеющего неба.
Зато я увидел совершеннейшее изумление в светлых глазах профессора Летаса Гедвиласа за толстыми стёклами его фирменных очков в роговой оправе. И изумление это было вызвано не нашей встречей и даже не жуткими чёрными рожами, которые он увидел перед собой, а, скорее всего, тем, что в самый висок ему упиралось дуло длинноствольного пистолета в руке капитана Пали, и её палец напряжённо лежал на курке.
– Я что-то не очень… – по-русски произнёс профессор со своим отрывистым литовским акцентом, за который я готов был просто расцеловать его.
– Спокойно, Савитри! – схватил я за руку свою напарницу и по-английски воскликнул: – Это же наш литовский профессор! Живой!
Процедура знакомства заняла не более десяти секунд. За это время я успел объяснить Летасу, что Савитри – наш человек и никого убивать не собирается. Он посмотрел на нас как на сумасшедших, хотя чисто внешне можно было предположить только совершенно обратное.
– Бегите отсюда! – страшным шёпотом произнёс профессор, указывая рукой куда-то на юг. – Они в любую минуту могут сюда… Разве вы не видите?.. Рассвет!
Над поляной действительно занималась заря, и чёрные джунгли вокруг нас постепенно приобретали свои естественные оттенки зелёного. При этих первых признаках дневного света я ужаснулся, взглянув на Летаса: выглядел он поистине кошмарно.
Некогда аккуратно подстриженные рыжие усы теперь превратились в подобие мочалки, с застрявшими в них листьями и каким-то мусором растительного происхождения, а рыжая щетина занимала не меньше двух третей лица. Очки треснули в нескольких местах, а лицо покрылось слоем не то загара, не то самой настоящей грязи. Из одежды на профессоре была только узкая набедренная повязка, свитая из тонких лиан, что вследствие его упитанности производило довольно мрачное впечатление. Зато на нём каким-то чудом сохранились изорванные сандалии, аккуратно застёгнутые на все ремешки. Нет, всё-таки это был тот самый профессор, мой милый профессор Гедвилас!
– Никуда мы не побежим, – спокойно сказал я. – Я вас теперь не отпущу, Летас. Если уж и бежать, то вместе.
Гедвилас панически оглянулся. В джунглях было по-прежнему тихо.
– Да вы ничего не понимаете! Мне нужно быть с ними! Они усыпят вас! Там, в километре к югу, слева от тропинки, вы увидите банановые заросли – там моё укрытие, вы его найдёте. Ждите меня там, я приду, как только солнце… И никуда не высовывайтесь! И не пейте местной воды! Всё, ни слова… Бегите!
Мы рванули в кусты. В самый последний момент я оглянулся. Профессор присел на корточки и внимательно разглядывал дверцу на округлой поверхности камня.
– Летас! Что там внутри? – почти крикнул я, указав на чёрный камень.
– Как что? – Он удивлённо обернулся. – Семнадцатая страница Золотой Книги, неужели не ясно?!
Мы сидели в банановой роще уже несколько часов. Шалаш Летаса, оборудованный и замаскированный с прибалтийской тщательностью, мы обнаружили почти сразу, хотя внешне заметить его без наводки было бы невозможно: он представлял собой нечто вроде гнезда, свитого посреди мощных зарослей. Здесь у профессора хранились верёвка, свитая из каких-то эластичных прутьев, дикая тыква, очищенная от мякоти и наполненная пресной водой, а также довольно большой и острый железный шип неизвестного происхождения. Поклажа Гедвиласа показалась мне даже более аскетичной, чем наша, оставленная на северной оконечности острова.
Кроме еды, здесь не было ничего, только вот – что вполне логично – гроздья этих самых бананов, которые яркостью своего зелёного оттенка могли успешно соперничать с окружающей листвой. Савитри Пали некоторое время с серьёзным лицом убеждала меня, будто именно так в Индии выглядят спелые бананы и мне просто необходимо их попробовать, но я резко ответил в том смысле, что уступаю первенство даме, и она загрустила. Ещё через час выяснилось, что мой запас русских пословиц и поговорок подходит к концу, и она выучила их все без исключения, умудряясь даже более или менее чётко произносить согласные фонемы. Савитри четыре раза продемонстрировала, как она может собрать и разобрать свой пистолет за одиннадцать секунд, однако после моего вопроса «А за два часа можете?» не на шутку обиделась. Наконец, когда солнце уже перевалило через зенит и стало спускаться к западу, я обучил свою спутницу играть в «камень – ножницы – бумага» на раздевание, но так как раздеваться нам было уже некуда, то пропадал и весь волнующий смысл этой игры, совершенно неуместной на острове Сентинель.
К этому времени мы обсудили уже все более или менее разумные версии поведения Летаса Гедвиласа и переходили к неразумным.
– Он поступил на службу в пакистанскую разведку, – убеждённо блеснула своими огромными глазами Савитри. – Сюда высадился взвод их морской пехоты, но он не хочет лишних жертв и потому удалил нас от святилища. Сейчас эти мусульманские свиньи заберут золотую страницу и поминай как звали. Твой профессор – предатель, надо было сразу его убить.
Я засмеялся:
– Вот вы азиаты, лишь бы кого-нибудь убить! Летас – научный работник, его не интересует ничего, кроме его исследований, никогда бы он не стал сотрудничать ни с какой разведкой. И потом, неужели работа в пакистанских спецслужбах предполагает необходимость бродить почти голым, подпоясанным лишь набедренным жгутом? Это что за униформа?
– А что думаете вы?
– Он жертва, – проницательно предположил я. – Он скитается по острову точно так же, как и мы. Вот, оборудовал себе схрон, скрывается здесь от местных жителей, ждёт своего часа, чтобы стянуть злосчастную страницу из чёрного камня и удрать отсюда.
– Ага, – злорадно откликнулась Савитри, – только почему-то никак не может её стянуть, да? И потом, зачем же он тогда остался там, у храма, а не убежал с нами прятаться в бананы?
На эти вопросы, как и на многие другие, я ответить не мог. Оставалось только сидеть в кустах, мучаясь от голода и безделья, и ждать возвращения Гедвиласа.
Он явился только часа через два или три после заката – точного времени мы уже не могли сказать, потому что улеглись спать, не в силах больше маяться дурью. Профессор наткнулся в темноте на мои ноги, интеллигентно выругался по-русски и бесцеремонно растолкал Савитри, устроившуюся дремать у меня на плече.
– Ну? – немедленно спросила она, вскакивая.
– Ну, – в тон ей ответил Летас Гедвилас, – сейчас всё расскажу.
После получаса сбивчивого и невнятного рассказа профессора, во время которого он ни одну фразу не произносил до конца, Савитри полностью согласилась со мной: рассказчиком наш литовский друг был на редкость неудачным, причём как на русском, так и на английском языке.
