Трейси Шевалье - Падшие ангелы

— Да нет, — тут же говорю я. — Нет у нее никакого братика. Тут все наоборот. Она избавилась от братика или сестрички, прежде чем они родились. Иначе это был бы незаконнорожденный. Ясно?

— Ой! — Лайви садится и смотрит на меня, глаза у нее по-прежнему больше некуда. Зря я ей об этом сказал. Некоторым людям лучше не знать о настоящей жизни, и Лайви из таких людей. — Ой! — снова говорит она и начинает плакать. И опять ложится в грязь.

— Ну все, Лайви, хватит, наша ма была очень аккуратна. Но ей нужно было время, чтобы прийти в себя.

— И что я скажу Мод? — рыдает она.

— Ничего ей не говори, — тут же отвечаю я — мне не хочется еще больше ухудшать то, что и так плохо. — Ей ничего об этом знать не нужно.

— Но она не может жить со своей матерью при таких обстоятельствах.

— Почему?

— Она может переехать и жить с нами. Я спрошу маму. Уверена, она разрешит, особенно когда узнает причину. — Лайви прекращает рыдать.

— Ничего не рассказывай ей, Лайви, — говорю я.

Тут я слышу крик наверху и поднимаю голову.

Мать Лайви смотрит на нас, а из-за ее плеча выглядывает Мод. Айви Мей стоит сама по себе с другой стороны могилы.

— Лавиния, что ты делаешь? Почему ты там лежишь? — кричит ее мать. — Немедленно вылезай!

— Привет, мама, — спокойно произносит Лавиния, словно и не плакала только что. Она садится. — Вы меня искали?

Мать Лайви опускается на колени и начинает рыдать — не тихо, как плакала Лайви, а шумно, со всхлипами.

— Все хорошо, миссис Уотерхаус, — говорит Мод, поглаживая ее по плечу. — Лавиния в порядке. Она сейчас поднимется, да, Лавиния? — Она поедает нас взглядом.

Лавиния улыбается странной улыбкой, и я знаю, что она думает о маме Мод.

— Не смей ей говорить, Лайви, — шепчу я.

Лайви ничего не отвечает, даже не смотрит на меня. Она быстро взбирается по доскам и исчезает из вида, прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще.

Айви Мей кидает в могилу комок глины. Он падает у моих ног.

Когда они уходят, наступает тишина. Я начинаю набивать землю в пустоты вокруг гроба.

Появляется наш па и садится у края могилы, свесив вниз ноги. Я чую запах спиртного.

— Ты мне будешь помогать или как, наш па? — говорю я. — Уже можно подавать лоток.

Наш па качает головой.

— Нет толку целовать девчонок вроде нее, — говорит он.

Значит, он видел.

— Почему нет? — спрашиваю я.

Наш па снова качает головой.

— Эти девицы тебе не ровня, парень. И ты это знаешь. Ты им нравишься, потому что ты не такой, как они, вот и все дела. Они даже могут позволить тебе поцеловать их разок. Но дальше этого у тебя дело не пойдет.

— Я и не хочу, чтобы оно куда-то пошло.

Наш па начинает смеяться.

— Конечно не хочешь, парень. Конечно не хочешь.

— Хватит, наш па. Хватит, и все! — Я возвращаюсь к своей земле — это легче, чем разговаривать с ним.

Лавиния Уотерхаус

Наконец-то я приняла решение.

Мне было плохо с того самого момента, как Саймон мне все рассказал. Мама думает, я простудилась там, в могиле, но это не так. Я страдаю от нравственного отвращения. Даже поцелуй Саймона — о котором я не скажу ни одной живой душе — не может компенсировать ужас этой новости о Китти Коулман.

Когда они пришли за мной на кладбище, я едва могла смотреть Мод в глаза. Я знала, что она сердится на меня, но я и в самом деле была не в себе и не могла говорить. Потом мы вернулись назад к библиотеке, и мне стало еще хуже, когда я увидела мать Мод. К счастью, она меня не заметила — в нее вцепилась эта ужасная женщина, местная суфражистка, как мне сказала Мод. (Не понимаю я всей этой возни вокруг голосования. Политика — такое скучное дело. И зачем женщине вообще голосовать?) Они шли домой под ручку, разговаривая вполголоса, словно были знакомы всю жизнь, а на меня вообще не обращали внимания, что было как нельзя кстати. Нет, в самом деле, наглость матери Мод просто поразительна, учитывая, что она натворила.

С того дня я чувствовала себя неловко в обществе Мод и некоторое время и вправду была слишком больна, чтобы видеться с ней или ходить в школу. Я знаю, она думала, что я просто притворяюсь, но мне было очень тяжело. Потом, слава богу, закончилась четверть и Мод поехала к тетушке в Линкольншир, так что я могла некоторое время с ней не встречаться. Теперь она вернулась, и тяжесть моего знания стала еще невыносимее, чем прежде. Я не могу скрывать от нее эту тайну. И не только от нее — от всех. И от этого мне так плохо.

Маме я ничего не говорила, потому что не могу ее так шокировать. Я очень люблю папу и маму. И даже Айви Мей. Они простые люди, в отличие от меня, а я, напротив, сложная. Но я по крайней мере знаю, что они — люди честные. У нас нет скелетов в шкафу.

Я должна что-то сделать. Не могу сидеть сложа руки и смотреть, как в пороке, смердящем из самого сердца дома Коулманов, погрязнет и дорогуша Мод. И вот сегодня днем, после трех недель душевных мучений, я села в своей комнате и измененным почерком написала следующее письмо:

Уважаемый мистер Коулман!

Мой христианский долг — сообщить Вам о Неподобающем Поступке, который имел место в Вашем доме и касается Вашей жены. Сэр, спросите у Вашей жены об истинной природе ее болезни в этом году. Я думаю, Вы будете потрясены до глубины души.

Я пишу это как человек, которому небезразлично нравственное благополучие Вашей дочери, мисс Мод Коулман. Только ее интересы подвигли меня написать Вам.

С глубочайшим почтением

Искренне Ваш

Сегодня вечером я потихоньку выйду из дома и просуну письмо под их дверь. И тогда мне наверняка станет лучше.

Ноябрь 1906

Дженни Уитби

Прежде всего в доме оказалась грязь непролазная. Мне пришлось вылизывать его от первого до последнего этажа, а потом пройтись еще раз. Одно только хорошо, что у меня не было времени думать о Джеке. Да еще миссис Бейкер была искренне рада видеть меня снова. Я думаю, она этими временными горничными сыта по горло. А от них — от этих приходящих — проку никакого.

Потом еще мои сиськи. Каждые несколько часов они набухали и молоко, предназначавшееся для Джека, проливалось прямо на меня. Мне приходилось подкладывать ватные подушечки и все время их менять, но даже и тогда меня вполне могли засечь. К счастью, хозяйка ничего не видела — да она вообще ничего не замечает. Но раз это таки случилось, когда я чистила камин в комнате мисс Мод и та вошла. Мне пришлось быстро прижать к себе комки ваты; хорошо, что я была в угольной пыли и всякой грязи, — использовала это как предлог, чтобы выйти. Она все же посмотрела на меня каким-то странным взглядом, хоть ничего и не сказала. Она так рада моему возвращению, что жаловаться не будет.

Не знаю, что ей известно, — миссис Бейкер думает, что немного, что она все еще невинная овечка. Не знаю — иногда я ловлю на себе ее взгляд, временами вижу, как она смотрит на мать, и думаю: она совсем не дурочка.

Ее мать — вот кто странная так странная. Я вернулась на цыпочках, страшась встречи с ней после того нашего прощания. Я думала, ей будет неловко со мной, но, когда я появилась, она сжала мою руку и сказала:

— Как я рада, что ты вернулась, Дженни. Входи! Входи! — Она привела меня в дневную гостиную, где беспокойная маленькая женщина, некая мисс Блэк, вскочила и тоже пожала мне руку.

— Дженни — наше сокровище, — сказала хозяйка, обращаясь к мисс Блэк. Ну, я от этого покраснела, думая, что она поддразнивает меня. Но она вроде была вполне искренна, словно начисто забыла о моем шантаже.

— Я только отнесу вещи к себе в комнату и сразу начну, — сказала я.

— Мы с мисс Блэк замышляем всякие великие дела, правда, Каролина? — сказала хозяйка так, словно и не слышала меня. — Ты нам наверняка сможешь помочь.

— Ох, не знаю, мадам. Может, я лучше принесу вам чаю?

— Скажите, Дженни, — обратилась ко мне мисс Блэк, — что вы думаете о суфражистском движении?

— Бывало, и с упряжью приходилось иметь дело, — аккуратно сказала я, не зная толком, что ответить.

Мисс Блэк и хозяйка рассмеялись, хоть я ничуть не шутила.

— Нет, я имею в виду право голоса для женщин, — объяснила мисс Блэк.

— Но женщины не голосуют, — сказала я.

— Женщинам не разрешают голосовать, но они должны иметь право голоса — такое же, как и мужчины. Мы за это и боремся, понимаете? Неужели вы не чувствуете, что у вас такие же права, как у вашего отца, брата, мужа, что вы тоже должны выбирать тех, кто правит этой страной?

— Нет у меня никого. — Про сыновей она не сказала.

— Дженни, мы боремся за твое равенство с мужчинами, — сказала хозяйка.

— Это очень любезно с вашей стороны, мадам. Так что вам подать — чай или кофе?