Всеволод Бенигсен - ГенАцид
Но главный вопрос был — что с ними делать? Те же «Бруски» были даже не довоенного издания, а 49-го года — серия «Библиотека избранных произведений советской литературы». Так что даже как раритет они представляли собой мало ценности. Еще в школьном возрасте Антон как-то взялся прочесть «Бруски» (случайно найденные на чердаке бабушкиной дачи), но вскоре понял, что не в состоянии пересечь это безвоздушное пространство. Это было все равно что пытаться по-собачьи переплыть Атлантический океан — проще утонуть, чем барахтаться в пустой надежде добраться до берега. Из всего романа ему запомнились только два женских образа: Клуня и Груша (видимо, из-за колоритности имен). Клуня была женой кулака, а Груша женой бедняка. Клуня (в соответствии с именем) была забитой, пугливой и покорной, а Груша, наоборот, чувственной, открытой и доброй. На этом воспоминания Антона о романе исчерпывались. Нет, какое-то время он еще перелистывал страницы в поисках каких-нибудь ярких образов или метафор, но все было так пресно и однообразно, что силы быстро покинули его.
В памяти осталось только то, что все люди, по-видимому, делятся на плохих и хороших, причем не просто плохих, а очень плохих, и не просто хороших, а очень хороших. Это концепция смутила Антона даже больше, чем неудобоваримый язык произведения, ибо он еще в детском саду усвоил, что на плохое и хорошее делится каждый отдельно взятый человек, а никак не вообще люди. Причем одна из этих половинок часто берет верх над другой. И если одновременно в нескольких людях побеждает плохое, то, объединившись, они превращаются в довольно бессмысленную, но крайне агрессивную массу. Впрочем, для «рожденного революцией» крестьянского писателя Панферова подобный взгляд был неприемлемо буржуазным, потому и выходили герои у него плоскими и скучными, как фигурки в тире.
Впрочем, бог с ними, с «Брусками». А также с «цементами», «печами», «вольницами», «кузницами» и прочей героической романистикой. Оставалось только верить в благоразумие властей, которые не посчитали подобные произведения «литературным наследием России» и не включили их в список для вызубривания — это было бы настоящим издевательством над людьми. Хотя кто его знает, может, где-то в каком-нибудь далеком селе сидит сейчас кто-то и бьется над клушами и грунями. При этой мысли Антон вздрогнул и поспешил вернуться к своим проблемам, а именно к проклятому спецвыпуску.
Ясно было, что спецвыпуска нет и вряд ли он где-то всплывет. «В конце концов, может, прав Бузунько — чего это я вдруг так на нем зациклился?» — подумал Пахомов и стал собираться домой, как вдруг словно озарение посетило его. Сначала он просто отбросил пришедшую мысль как пустую и нелепую, но потом задумался и резко вернулся к полке с подшивками. Там он схватил первую попавшуюся газету двухнедельной давности и начал жадно пролистывать ее. Затем другую. Затем еще одну. Он проглядел все газеты, которые выписывала библиотека, за последние две недели. И с каждым отброшенным в сторону номером его движения становились все резче и злее. Вскоре он уже просто швырял газеты направо и налево, как умалишенный, и было ясно — то, чего он искал, в них не было. А именно — президентского указа. Ни единого слова.
19
Катька сидела и заполняла извещения, не переставая думать о Митином письме. Она все еще взвешивала «за» и «против», пытаясь из разных вариантов вывести некий гибрид, который бы устроил все стороны. Но пока таким гибридом было только выжидательная тактика, иначе говоря, «ничегонеделание». Иногда Катька так глубоко уходила в свои размышлении о Мите и их совместном будущем, что уже забывала, где находится и что пишет. Пару раз спохватывалась и пересматривала уже заполненные извещения на предмет ошибок, которые при таком напряженном мыслительном процессе, естественно, не могли не появиться. Например, там, где нужно было указать телефон, по которому больные или отсутствующие по уважительной причине обязаны позвонить, Катька умудрилась вписать Митин телефон. Время начала собрания она тоже несколько раз перепутала, а однажды и вовсе вписала какое-то слово, которое даже сама не смогла разобрать.
В общем, надо было собраться с мыслями или, точнее, на время выкинуть их из головы. При такой конвейерной работе задумчивость грозит «ломанием дров». Катька отхлебнула из чашки чаю и засунула за щеку принесенную из дома шоколадную конфету — в «интересном» положении ее почему-то больше «пробивало» на сладкое, нежели на соленое или кислое. В тот момент, когда Катька закончила заполнять последнее извещение, в дверь кто-то постучал.
— Кто там? Войдите, — крикнула она, хотя уже заранее знала, кто это: последние два дня к ней повадился ходить Сериков, спрашивая, нет ли для него какой корреспонденции.
— Здравствуй, Катя, — сказал Сергей (это был, конечно, он).
— А-а, здравствуй, здравствуй. Есть у меня для тебя кое-что, так что… — Катя сначала хотела закончить фразу классическим словом отечественных письмоносцев, а именно «пляши», но подумала, что, учитывая содержание письма, подобная веселость сродни просьбам поплясать при получении «похоронки». — Так что… эээ… держи, — более прозаически закончила она фразу.
— Да? — прохрипел Сериков, вытаращив глаза. Казалось, он сейчас задохнется от нахлынувшей радости.
— На!
И Катька протянул Сергею письмо. Сериков схватил письмо, поблагодарил Катьку и выбежал из комнаты, на ходу разрывая конверт.
Катька медленно затворила за ним дверь, вздохнула и собрала заполненные извещения.
Теперь их надо было разнести. «Эх, была б Танька, сейчас бы за час управились, а так неизвестно еще, сколько провожусь, — подумала Катька. — Ну, хотя бы Митьку повидаю, если он дома, конечно».
На улице стояла теплая и безветренная зимняя погода. Катька бойко перебегала от одной калитки к другой, от дома к дому, от забора к забору, почти потеряв счет времени из-за бесконечных мыслей о Митином письме. Иногда, правда, садилась перевести дух — пятый месяц давал о себе знать. Приберегая дом Климовых на конец, как откладывают сладкое на десерт, Катька решила забежать к Таньке в продмаг. Та была в хорошем расположении духа, несмотря на большую ссадину на лбу.
— Чего это у тебя? — удивилась Катька. — Валерка, что ли?
— Что? А-а, это. Да нет, так, ерунда.
Танька провела указательным пальцем по красной полоске над переносицей и с какой-то глупой гордостью добавил:
— На читке у дяди Миши шкрябнул кто-то. Позавчера. Слыхала?
Катька после читки у тетки Агафьи никуда не ходила, так как Митя по-прежнему предпочитал учить свое дома, а литература Катьку интересовала не настолько, чтобы с таким пузом по гостям шастать.
— Ничего себе, — снова удивилась Катька. — И тебя, значит, приложили. А я думала, только мужики дрались.
— Ага. Видала б ты, как Галка своим Толстым размахивала. Жанна д'Арк отдыхает. А вчера пошли с Валеркой к Гришке на читку, так там и вовсе ледовое побоище вышло. Начали спорить по поводу поэзии, ну и снова подрались. Гришке снова бровь рассекли, а она у него с дядьмишиной потасовки только-только зажила. Невезучий прям такой. Валерке тоже досталось. А вообще весело было.
— Чего ж тут веселого? — не переставала удивляться Катька. — Сплошные телесные повреждения.
Танька пожала плечами, мол, кому что нравится.
— А ты куда сейчас?
— Да извещения вон снова разношу. Собрание завтра в клубе намечается. Будет вроде предварительного экзамена.
— Тю, — присвистнула Танька. — Так завтра ж уже тридцатое. Какой смысл?
— А я почем знаю? Мне велено, вот и разношу.
— Ясно. Ты про Митьку-то слыхала?
— А что? — встревожилась Катька.
— Уезжать собрался. Прям эпидемия какая-то. Пахомов с Нинкой первого января в Москву податься решили. Теперь и Митька с ними за компанию. А он тебе что, ничего не говорил?
— Нет, — удивленно протянула Катька и тут же спохватилась. — Наверное, не успел просто.
— Ага, — хмыкнула Танька. — Не успел. Вчера цельный день всем про это уши прожужжал, а тебе не успел.
Катька закусила губу. «Вот ведь гад, — подумала она. — Я тут страдаю, мучаюсь, вся прям извелась — показывать ему письмо или не показывать, а он втихаря от меня смыться надумал».
Заметив побледневшее лицо почтальонши, Танька решил сгладить свою резкость.
— Да ты близко к сердцу не бери, Кать. Может, правда не успел. Он же, сама знаешь, себе на уме. Может, это.
хотел тебе сюрприз сделать.
Но тут же про себя подумала: «Опять я чего-то не то ляпнула. Какой уж тут сюрприз? „Привет, милая, я уезжаю"?»
Катьке слово «сюрприз» тоже не понравилось, но все эти словообразования ее мало трогали — ее больше интересовали факты. А факты были упрямыми, как и сам Митька.
— Ладно, Тань, — сказала, вставая со стула, Катька. — К тебе вон покупатели пришли, а мне пора извещения дальше разносить.
