Марлена де Блази - Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман
Мне нравится символизм, даже когда в нем есть привкус высокомерия: дож, «кто и есть Венеция», думает, что может приручить море, сочетаясь с ним браком. А кто-нибудь нырял потом за его кольцом, или священник выдавал ему каждый год новое?
Глава 12
БЕЛОЕ ШЕРСТЯНОЕ ПЛАТЬЕ, ОТДЕЛАННОЕ МОНГОЛЬСКОЙ ОВЕЧЬЕЙ ШЕРСТЬЮ
Согласны ли мы, чтобы нас контролировали, или даем возможность более поэтического «приручения», — спорные вопросы не приводят к бешеным ссорам в браке между людьми постарше, ведь зрелые души понимают, что ссоры могут разрушить отношения. Люди постарше женятся по иным причинам, чем молодые. Возможно, это связано с тем, что в «молодом» браке мужчина и женщина живут каждый своей жизнью. Благодаря тому, что семейные оппоненты заняты карьерой, повышением своего социального и экономического положения, частотой и интенсивностью «аплодисментов» в свой адрес, они встречаются за столом или в постели, уставшие от внешнего мира. В более позднем браке, даже если супруги работают в разных областях, это все равно команда, помнящая, что они поженились, чтобы быть вместе. Я смотрела на Фернандо и не могла представить, почему он этого не понимает.
И еще я не могла понять, почему итальянцы обожают все усложнять. Каждый день они устраивают мешанину из чувств, обид, плохого настроения. А если случится что-нибудь серьезное, то впечатление такое, что открылся ящик Пандоры. Постоянная взвинченность для них — обыденная ситуация. Отправка письма или выбор томатов дает благоприятные возможности для драмы. Свадьба — отличный повод начать сходить с ума, причем всем миром. И не какая-нибудь свадьба, а свадьба, которую готовят за шесть недель, свадьба итальянца «определенного возраста» с иностранкой, тоже «определенного возраста», которая решила вырядиться в белое шерстяное платье с оборками в двенадцать дюймов из монгольской овечьей шерсти в присутствии столь высокого собрания. Свадьба — также благоприятная возможность для выяснения отношений. Возможность номер один: я хотела найти портниху и заказать ей это сказочное платье.
История Венеции всегда была связана с торговлей тканями. Посмотрите на работы художников-портретистов в период венецианского Возрождения. Свет и ткань бросаются в глаза; изображаемый предмет вторичен. Посмотрите на работы Веронезе, Лонги, Тинторетто и всех трех художников семьи Беллини. Посмотрите на работы Тициана. Слышен шелест движения желтого влажного шелка, чувствуются глубокие разрезы в бархатной шляпе гранатового цвета, опушенной собольим мехом. Венецианцы рассказывают свою историю через парчу, кружево и бархат, через ширину тканых обшлагов и золотой пряжи. Купеческие товарные склады и жилые кварталы, объединенные покровительством гильдии, позволяли купцу участвовать в каждом действии спектакля днем или ночью. Знатные персоны, вырождающиеся благородные семьи и зачастую нищие одевались в шелка. «Почему и богатые, и бедные одевались одинаково?» — вопрос, который задала мне старая дама, закутанная в горностаи, просиживающая каждый день на Пьяцетте. Венецианский вариант фразы «У них нет хлеба? Пусть едят пирожные!» выглядел так: «Без еды, но в шелках!»
Венецианские художники одевали святых в сатин и редко изображали без обуви. Их мадонны носили красно-коричневый, золотой или королевский голубой шелк. Чепцы, ювелирные украшения, корсажи на стройных фигурах немного уменьшали святость. Венецианцы не мучили себя вопросами, как может Богородица быть одета в тафту и накрутить рубиновое ожерелье на ногу Своего распятого сына? Венецианцы считали, что может. В конце все выродилось в карнавал, полный символизма и фальши, еще один эпизод истории.
Венецианцы всегда были способны удивлять, не утратили своих талантов и сегодня. Манерная принцесса по имени Венеция, в шелковом халате, пахнущая гвоздикой, могла бы выпрыгнуть из болота сумасшедших прихотей. Даже если бы несколько лет прошло с тех пор, как я понадеялась, что они не сочтут невероятной прихотью использовать для свадебного платья красивый отрез мягкой, именно белой шерсти, ни толстой, ни тонкой, вытравленной до состояния деликатного переплетения, вряд ли нашлась бы старая серебряноголовая мастерица, которая согласилась бы сшить мне длинное, тонкое белое платье.
Я рассудила, что сначала надо искать мастера и лишь затем покупать ткань.
В телефонных справочниках нашлись номера телефонов портных, но почти всегда ответ на вопрос звучал: «О, это была моя бабушка, бедняжка, она скончалась в восемьдесят первом» или «Моя тетя, бедняжка, она ослепла за пятьдесят лет шитья простыней и белья».
Когда я дозвонилась до мастера, еще живущего и не ослепшего, он буркнул:
— Я не шью свадебных платьев.
— Я хочу сшить не свадебное платье, а платье, которое я могла бы надеть на свадьбу, — попыталась объяснить я.
Хотя это имело определенный смысл по-английски, литературный перевод на итальянский не получился, и неприветливый голос решительно пожелал мне всего хорошего.
Наконец я нашла портниху, женщину с задумчивым голосом, которая сообщила, что она шьет платья для венецианских невест с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать лет. Двух невест показали на пятом телевизионном канале, а две другие фотографировались для японских журналов. Стараясь не обмануть ее ожиданий, я снова пыталась донести идею «не свадебного платья, но платья, которое я могла бы носить в течение всей свадьбы», но никого не впечатлила. Мы назначили встречу.
Ее ателье располагалось на пятом этаже палаццо Орсеоло за Сан-Марко, с видом на док, где ожидающие гондольеры вместе курят, едят хлеб с мортаделлой и сажают клиентов. После драмы телефонных переговоров и трагедии, разыгранной с ассистенткой портнихи, которая не желала принять меня на десять минут раньше срока, я взбираюсь на башню Рапунцель. Портниха не шила свадебных платьев уже давно, поэтому выглядела много старше пятнадцати лет, зато ее ассистентке не дали бы и двенадцати. Они пригласили меня присесть и посмотреть альбом с моделями, пока я пыталась объяснить, что хочу гладкое шерстяное платье, из хорошей ткани, классического дизайна. Когда я описывала ткань, меня слушали внимательно. Портниха набросала эскиз на бумажной салфетке огрызком карандаша, в секунду возникло платье, шляпа, похожая на те, что носила Глория Свенсон.
— Нет, — сказала я, — проще, чем это, не капюшон и не шляпа. Ближе к стилю платья.
С меня снимали мерки, сотни мерок. От колена до лодыжки, прямо; от колена до лодыжки, наклонившись. Плечи, стоя; плечи, сидя. Окружность запястья, середина предплечья, локоть, при поднятых руках. Я чувствовала себя, как если бы меня измеряли для бальзамирования. Мне показывали застежку за застежкой, образец за образцом вычурных тканей, и когда я соглашалась на что-то, оказывалось, что у портнихи нет достаточного количества метров для платья или что торговый дом, который предоставлял ткань, закрыт на каникулы, так что она не может связаться с ними, и даже если она нашла бы контакт, она знает, что они не выпускали эту ткань многие годы и было бы неприятно получить ее «слева». Зачем она показывала мне то, чего я не могу получить? Потому что было бы забавно, если бы у нее оказалось пятьдесят ярдов ткани, которую я захотела бы купить больше всего на свете? Какое глубокое страдание испытала бы я тогда? Но я не нервничала, не испытывала боли, не страдала. Главное — сшить платье.
— Немного приятных волнений, — заговорщицки улыбалась портниха.
Мы остановились на куске кашемира, по ощупь тяжелом, как шелк. Он прекрасен, и его почти достаточно. Неловко спрашивать о цене — этим, конечно, можно оскорбить Рапунцель. Она пожелала, чтобы я вернулась через неделю для предварительного обсуждения, чтобы оценить затраты вместе с ее двенадцатилетней ассистенткой. Не могла бы я просто позвонить на следующей неделе?
— Синьора, будет лучше, если вы сможете прийти. Не правда ли, обсуждение по телефону немного абстрактно? — Меня опять поправляли.
Через неделю я взобралась в ателье, уселась и разглядывала богато украшенный конверт с моим именем, который лежал на маленьком подносе на столе. Должна ли я его открыть? Или ассистентка прочтет мне? Должна ли я взять его домой, прочесть и взобраться обратно, чтобы сказать «окей»? Портниха протянула мне конверт, и я смогла прочесть единственную строчку, написанную от руки: «Un abito di sposa» — семь миллионов лир, около трех с половиной тысяч долларов по текущему обменному курсу. За эти деньги я могла бы купить два платья из коллекции Ромео Джигли, и еще осталось бы на туфли от Гуччи и ленч у «Гарри» раз в неделю в течение года. Она заметила мое изумление. Я сказала, что цена много больше той, на какую я рассчитывала, поблагодарила за потраченное время и развернулась к выходу. Даже если стоимость услуг намеренно завышена, чтобы выяснить, сколько я могу заплатить — маленькая невинная хитрость, — все равно это шок. Я жалела о том, что потеряла драгоценную неделю. Спускаясь вниз и пересекая площадь, я не раскаивалась, что пятнадцатилетней и двенадцатилетней придется искать кого-нибудь другого, кто оплатит их содержание в течение трех следующих месяцев.
