Джеймс Болдуин - Комната Джованни
Мне стало не по себе. Я тряхнул головой, изображая недоумение:
– Что ты такое говоришь?
– Как что? Я говорю о своей жизни. Теперь у меня есть ты, чтобы заботиться о тебе, кормить, мучиться из-за тебя, надувать тебя и любить: у меня есть ты, чтобы тебя терпеть. С этих пор у меня будет сколько угодно времени, чтобы сетовать на долю женщины. Но меня уже не будет ужасать, что я перестану ею быть.
Она посмотрела мне в глаза и засмеялась.
– О, я найду себе другие занятия! – воскликнула она. – Останусь интеллигентной, и буду читать, спорить и думать и всё такое прочее, и буду изо всех сил стараться не думать твоими мыслями. А ты будешь доволен, потому что всё это приведёт тебя к мысли, что у меня просто ограниченный женский ум. И если будет на то Божья воля, ты станешь любить меня сильней и сильней и мы будем довольно счастливы.
Она снова рассмеялась.
– Не морочь себе этим голову, милый. Предоставь это мне.
Её весёлость была заразительной, и я опять встряхнул головой и рассмеялся вместе с ней.
– Ты просто прелесть! – сказал я. – Я тебя совсем не понимаю.
Она продолжала смеяться.
– Ну вот и прекрасно, – сказала она. – Мы уже плаваем в этом как рыба в воде.
Мы проходили мимо книжного магазина, и она остановилась:
– Можем зайти сюда на минутку? Я ищу одну книгу. Довольно тривиальную, – добавила она уже в магазине.
Было забавно наблюдать, как она расспрашивает хозяйку магазина. Я лениво поплёлся к самым дальним полкам, где спиной ко мне стоял мужчина, перелистывающий журнал. Когда я остановился рядом с ним, он закрыл журнал, положил его и повернулся. Мы сразу узнали друг друга. Это был Жак.
– Tiens![142] – воскликнул он. – Вот ты где! А мы уже начали думать, что ты вернулся в Америку.
Я засмеялся:
– Я? Нет, я всё ещё в Париже. Просто был занят. – Потом, заподозрив что-то ужасное, я спросил: – Кто это мы?
– Как кто? – удивился Жак, улыбаясь с настойчивой двусмысленностью. – Твой малыш. Кажется, ты бросил его одного в этой комнате без всякой еды, без денег, даже без сигарет. В конце концов он упросил консьержку позволить ему воспользоваться телефоном в долг и позвонил мне. У бедного парня был такой голос, будто он только что вынул голову из газовой плиты. Если бы, – заметил он со смехом, – у него была газовая плита.
Мы посмотрели друг на друга. Он умышленно хранил молчание. Я не знал, что сказать.
– Я бросил какие-то продукты в машину, – продолжал Жак, – и помчался к нему. Он утверждал, что тебя надо искать в Сене. Но я успокоил его, сказав, что он знает американцев не так хорошо, как я, и что ты не утопился. Ты просто исчез, чтобы подумать. Теперь я вижу, что был прав. Ты размышлял так много, что теперь должен знать, что думали другие до тебя. В особенности же, – заключил он, – тебе надо потрудиться почитать что-то из маркиза де Сада.
– Где сейчас Джованни? – спросил я.
– Я всё-таки вспомнил название отеля, в котором остановилась Хелла. Джованни сказал, что ты ожидал её приезда со дня на день, и я дал ему блестящую идею позвонить тебе туда. Он только что вышел для этого. И сейчас вернётся.
Хелла подошла к нам с книгой в руках.
– Вы уже встречались, – сказал я в замешательстве. – Ты помнишь Жака, Хелла?
Она помнила его, как помнила и то, что он ей не нравился. Вежливо улыбнувшись, она протянула руку:
– Как поживаете?
– Je suis ravi, mademoiselle,[143] – промолвил Жак.
Он знал, что Хелла его не любит, и это забавляло его. Чтобы подогреть её неприязнь и ещё потому, что действительно ненавидел меня в эту минуту, он низко нагнулся к протянутой руке и в одно мгновение стал вызывающе и отвратительно женственным. Я наблюдал за его маневром, как наблюдают за приближением неминуемой катастрофы с расстояния во много миль. Он игриво повернулся ко мне.
– Дэвид прячется от нас, – промямлил он, – с тех пор как вы вернулись.
– Да? – сказала Хелла, подойдя ко мне и взяв меня за руку. – Это очень дурно с его стороны. Я никогда бы этого не допустила, если бы знала, что мы прячемся. Хотя он никогда мне ничего не говорит.
Она улыбнулась. Жак посмотрел на неё:
– Без сомнения. Ему хватает с вами более захватывающих тем, чем то, почему он скрывается от старых друзей.
Мне хотелось во что бы то ни стало уйти, пока не пришёл Джованни.
– Мы ещё не ужинали, – сказал я, пытаясь улыбнуться. – Надеюсь, ещё увидимся.
Я сознавал, что этой улыбкой умоляю его сжалиться надо мной.
Но в это мгновение дверной колокольчик, извещающий о приходе каждого покупателя, прозвенел и Жак сказал:
– А вот и Джованни.
И действительно, я чувствовал, что он неподвижно стоит у меня за спиной и смотрит на нас, чувствовал, как Хелла вздрогнула, как сжалась всем своим существом, что – при всём её самообладании – не могло не отразиться у неё на лице. Джованни заговорил низким от бешенства, облегчения и невыплаканных слёз голосом.
– Где ты был? – крикнул он. – Я думал, ты погиб! Думал, что тебя сбила машина, что тебя бросили в реку. Что ты делал все эти дни?
Как ни странно, я нашёл в себе силы улыбнуться. Это спокойствие потрясло меня самого.
– Джованни, – сказал я, – я хочу представить тебе мою невесту. Мадемуазель Хелла. Мосьё Джованни.
Он заметил её до того, как закончил кричать, и теперь дотронулся до её руки с окаменелой, потрясённой вежливостью и уставился на неё своими чёрными недвижными глазами, будто никогда до этого не встречал женщины.
– Enchanté, mademoiselle,[144] – произнёс он, и голос его был холодным и мёртвым. Он быстро взглянул на меня, потом снова на Хеллу. На какое-то время мы все четверо застыли так, будто позировали портретисту.
– Думаю, – сказал Жак, – что, поскольку теперь мы оказались все вместе, нам следует чего-нибудь выпить. Очень быстро, – обратился он к Хелле, предупреждая её попытку вежливого отказа и беря её за руку. – Старые друзья сходятся вместе не каждый день.
Он заставил нас выйти таким образом, что они с Хеллой оказались сзади, а мы с Джованни впереди. Колокольчик порочно звякнул, когда Джованни открыл дверь. Вечерний воздух ударил нас подобно языку пламени. Мы пошли от Сены в сторону бульвара.
– Если я решил уехать, – сказал Джованни, – то хотя бы говорю об этом консьержке, чтобы она знала, куда пересылать почту.
Я сразу вспыхнул, с досадой. Я заметил, что он побрит и что на нём чистая белая рубашка с галстуком – галстуком, явно принадлежащим Жаку.
– Не знаю, на что ты жалуешься. Ты же сразу смекнул, куда пойти.
Но он взглянул на меня так, что гнев мой улетучился и мне захотелось плакать.
– У тебя нет сердца, – сказал он. – Tu n'est pas chic du tout.[145]
Больше он не сказал ни слова, и мы продолжали идти молча. Позади нас я слышал шёпот Жака. На углу мы остановились и подождали, пока они нас догонят.
– Знаешь, дорогой, – сказала Хелла, подходя, – ты оставайся и выпей, если хочешь. Я не могу, правда не могу: я плохо себя чувствую.
Она повернулась к Джованни.
– Пожалуйста, простите меня, но я только что вернулась из путешествия по Испании и едва успела присесть с того момента, как сошла с поезда. В другой раз, обещаю. Но сейчас мне действительно надо выспаться.
Она улыбнулась и протянула руку, но он, казалось, не видел этого.
– Я провожу Хеллу в отель и вернусь, – сказал я. – Только скажите, где вы будете.
Джованни грубовато рассмеялся:
– Всё в том же квартале, понимаешь? Легко найти.
– Мне очень жаль, – сказал Жак Хелле, – что вам нездоровится. В следующий раз, надеюсь.
Он наклонился к её всё ещё безотносительно протянутой руке и поцеловал во второй раз. Потом выпрямился и посмотрел на меня.
– Как-нибудь ты должен привести Хеллу поужинать у меня, – сказал он и сделал гримасу. – Вовсе не следует прятать от нас свою невесту.
– Вот именно, – сказал Джованни. – Она очень мила. А мы, – продолжал он, улыбнувшись Хелле, – тоже постараемся быть милыми.
– Ладно, – сказал я, беря Хеллу под руку, – увидимся позже.
– Если меня не будет, – сказал Джованни нагло и в то же время чуть не плача, – когда вернёшься, значит, я дома. Ты ещё помнишь, где это?.. Недалеко от зоопарка.
– Помню, – сказал я и начал пятиться, словно выбираясь из клетки. – Я скоро вернусь. A tout à l'heure.[146]
– A la prochaine,[147] – откликнулся Джованни.
Я чувствовал, как они смотрят нам в спину. Хелла долго молчала. Возможно потому, что она боялась, как и я, сказать что-либо.
– Терпеть не могу этого человека. У меня от него мурашки по коже.
Немного помолчав, она добавила:
– Я не знала, что вы часто виделись, пока меня не было.
