Андре Моруа - Сентябрьские розы

В глубоком кармане спинки впередистоящего кресла имелась карта, меню и лист голубой бумаги, предназначенной для заметок пассажира. Он достал карандаш, положил этот листок на томик «Пармской обители» и почти бессознательно принялся писать на мотив грустной мелодии, которую напевала Лолита:

Придет минута расставанья,Но мной не будет позабытаЧерез года и расстояньяМоя Лолита!

Так он настрочил десяток куплетов.

«Я возвращаюсь в детство, – подумалось ему. – Как смешно и трогательно».

– Please fasten your belts,[52] – раздался голос стюардессы.

Самолет приземлился в Барранкилье. Взлетная полоса дышала зноем; одетый во все белое префект, предупрежденный министром, по-испански произнес приветственную речь. Фонтен, внезапно утративший способность понимать этот язык, думал: «Теперь со мной нет моей прекрасной переводчицы». Эти десять минут невразумительной беседы показались ему нескончаемыми. Вновь заняв свое место в самолете, он достал из кармана голубой лист бумаги и перечел то, что написал незадолго до этого. «Стихи влюбленного школяра, – подумал он. – Неужели я отныне подобен какому-нибудь заколдованному волшебницей сказочному персонажу, который внезапно вспоминает, кем был прежде?.. Боже мой, да какая разница, коль скоро это ребячество доставляет мне такую радость?»

Он попытался было опять погрузиться в чтение «Пармской обители», но каждая страница возвращала его к событиям этих дней, ярким и сладостным. Выйдя из задумчивости, он достал еще один листок бумаги и на этот раз написал:

Мгновенья счастья!Короткий сонЛюбви и страсти.Да был ли он?

Под дальним небомТебя узнал.В мечту и негуТвой голос звал.

Тот образ женскийВ ночной тишиЛишь отраженьеМоей души.

Тот вечер в Торке.Пустынный пляж…Неужто толькоМечта? Мираж?

В ночи ль безликой,При свете дня,Ты, Эвридика,Ведешь меня.

Неужто этоВсего лишь сон?В лучах рассветаПусть длится он.

Любовь наполнитВсю жизнь мою.Я буду помнитьТебя в раю.

Когда ему удалось облечь свою ностальгию в некую форму, он почувствовал умиротворение и закрыл глаза. Поскольку перед этим он провел бессонную ночь, ему все-таки удалось заснуть. Ему снилось, что он в Нью-Йорке, стоит в огромной аудитории, где ему предстоит читать лекцию, и в последний момент вдруг осознает, что совершенно не знает, о чем говорить. Он внезапно проснулся, охваченный тревогой. Хорошенькая стюардесса трясла его за плечо.

– My! You are a good sleeper! – говорила она. – This is Panama.[53]

В Майами ему пришлось сразиться с безжалостным американским таможенником из-за серебряного стремени.

– Мне это подарили в Перу… Это исключительно сентиментальная ценность.

– Yeah? – иронично вопрошал таможенник. – Sentimental, it is? But it’s also solid silver and an antic… Sentimental silver, a?[54]

В конце концов все уладилось.

XVI

Долорес Гарсиа Гийому Фонтену

Отель «Гранада»,

Богота

Я смотрела, как вы уезжаете, и глаза мои заволакивало слезами, когда внезапно самолет поглотил вас. Все было кончено… Прощай, твой прекрасный взгляд, прощай, твои чудесные слова. Я словно зависла в пространстве, как насыщенное дождем облако, меня переполняли тоска и грусть. Я кусала губы, и боль помешала мне разрыдаться. Приходилось что-то говорить, произносить банальные слова. К счастью, мне на помощь пришел Мануэль Лопес. Он взял меня за руку и с деликатностью, которую я не могу забыть до сих пор, отвел меня к машине и говорил о тебе, говорил очень тепло… И теперь я осталась одна в комнате со своей смертельной тревогой, со своим страданием. Возможно, напрасно я выбрала такой тон для письма к тебе? Но я страдаю потому, что люблю тебя, и благодарю Небеса за это страдание. Твоя вытянутая рука, твоя ладонь на моем плече, и этот последний взгляд, преисполненный любви… Да благословит вас Господь, дорогой Гийом, за все, что вы мне дали.

Гийом Фонтен Долорес Гарсиа

Отель «Пьер»,

Нью-Йорк

Сегодня утром я получил твое первое письмо, Лолита. Столько воспоминаний при одном лишь взгляде на твой почерк! Я вновь вижу твое лицо, тонкую талию и эту складочку нахмуренных бровей, которая даже среди людской толпы кажется некой связующей нитью между нами, тайной и сокровенной.

В Лиме, мне незнакомой,Повстречались с тобой.Ты – моя Перикола.Да простит меня Бог!

И в Боготе прекраснойСтала статуей ты,Безрассудной, прекрасной,Воплощенье мечты.

И когда выходилаИз бассейна ко мне,Ты была как УндинаВ океанской волне.

Но Ундина МедузойОбернулась потом…

Стоит ли продолжать?.. Или же это недостойно тебя – и меня тоже? Как я сожалею, что не решился поехать в Медельин и провести там с тобой две недели. Ты бы постучала в мою дверь и спросила: «Я могу побыть здесь немного?» В наших комнатах стояли бы огромные снопы орхидей, и я бы пополнял запасы воспоминаний на зиму. Ах, Лолита!

Долорес Гарсиа Гийому Фонтену

Получила два твоих письма, Гийом, одно из самолета, другое из Нью-Йорка. Писать легко и просто. И все же мне кажется, будто в руках у меня все счастье мира. Со дня твоего отъезда меня не покидала тревога, и вот твои письма вернули мне надежду. Ты рад, что совершил это чудо, no? Это божественное пришествие слов из твоей души прямо в мои глаза, эти чувства, которые не могут быть притворными, вот что ощущаю я в этих листках. Должна признаться тебе: я столько раз читала и перечитывала твои стихи, что выучила их наизусть. Возможно, это ребячество, но так оно и есть… «Ундина…» Я вновь пережила это мгновение, и меня словно переполнила красота, осенившая этот день. Подумать только, все это было! Это редчайшая привилегия, Гийом, пережить подобные часы, и мы были избраны. Hasta pronto, tesoro. Я существую, потому что я люблю, и если бы ты был суров со мной, я могла бы умереть. Я смотрю на собственное тело, преображенное этим чудом, и ласкаю свое лицо, ведь оно принадлежит тебе. Сейчас я отнесу это письмо и уже заранее завидую его участи. Думай обо мне, как я думаю о тебе. Это все, что я могу просить у тебя.

P. S. Неужели я так хороша?

Гийом Фонтен Долорес Гарсиа

Я уже вовеки не забуду,Что Лолита сделала со мной,Ты мне подарила это чудо:Осень жизни, ставшую весной.

Но сентябрьских роз горька планида:Суждено им скоро облететь.Как боюсь я декабря, Лолита,Как хочу я больше не стареть.Нью-Йорк, 19 декабря, воскресенье, полное одиночества, страстных мечтаний, сожалений и тоски.

Долорес Гарсиа Гийому Фонтену

Я в одиночестве проделала этот долгий путь по пустынной дороге из Боготы в Лиму. Я искала на себе твой взгляд. У меня было ощущение, что я играю некоего персонажа: страдающего, несчастного, измученного, персонажа, который не должен был бы найти свое воплощение на сцене, и я пыталась сыграть его хорошо, без излишней аффектации. Не сомневаюсь, что ты понимаешь меня. Сейчас я уже вернулась в Лиму. Позвонил грустный молодой человек, потом Эрнандо Таварес пожелал узнать, как прошло твое путешествие, затем звонила милая Марита Мигес. Сколько вещей и сколько людей будет мне отныне напоминать о тебе! Пиши мне, Гийом, пиши свои письма, tiernas y enamoradas[55], и помни, что здесь, в этом странном и таинственном городе, живет женщина, чья жизнь переменилась благодаря чуду любви.

Гийом Фонтен Долорес Гарсиа

Лолита, завтра я возвращаюсь во Францию. Вчера в Филадельфии состоялась моя последняя лекция. Я говорил о Корнеле. В действительности же я говорил о нас. Ах, если бы ты была со мной! Правда, ты не присутствовала бы на этой лекции. Ты отыскала бы здесь, в Филадельфии, какого-нибудь драматурга, чье влияние было бы столь же сильным, что и мотор его «кадиллака»… Это я злюсь, потому что сердце мое полно тобой. Я так полюбил твои письма, «tiernas y enamoradas». Твой французский прекрасный, потому что очень простой. Я «ласкаю свое лицо, ведь оно принадлежит тебе», как хорошо сказано…