Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана
Но книги задерживались в руках Куропёлкина минут на пять. Не то чтобы он их отбрасывал, нет, бережно клал рядом, уважал труд печатников, да и что было швыряться книгами, они-то в чём были виноваты? Тем более что, посидев минуты две с закрытыми глазами, снова брал доставленные ему тома. Но никак не мог сосредоточиться. Труднее всего воспринимал сейчас слова в «Анне Карениной». Листал, листал страницы, но так и не наткнулся на главы, из которых можно было бы понять, брал ли взятки Алексей Александрович Каренин.
Мысли его горбились и опадали, будто волны в семь баллов на подходе к Авачинской бухте. Слава Богу, не в шторм, а именно в семибалльности беспокойства. Взбаломучена была и душа подсобного рабочего Куропёлкина.
Иногда он вспоминал о башмаке с акульей пастью (зубы у акулы были, правда, из деревянных гвоздиков острием вверх). Башмак всё ещё стоял в прихожей. Попал он туда, и сомневаться не стоило, в сопровождении горничной Дуняши и явно был либо предупреждением, либо подсказкой, как повести себя при обострении нынешней ночи. Впрочем, мало ли чего добивалась на самом деле хитрющая горничная. Никакие обострения были теперь Куропёлкину не нужны, и он погасил в себе мысли о башмаке.
Ну, вонючий, ну, рваный, без сапожных парфюмов и аромазитированных вакс, он Куропёлкина не раздражал, пускай стоит, решил Куропёлкин. Башмак воняет, если кто незваный и возмутится, пусть зажимает ноздри и подносит к носу платок от Пака Рабанна (видел в рекламе).
Проказница Дуняша! Или провокаторша…
Завтра, решил Куропёлкин, попрошу её сварить суп из этого башмака и пусть дегустирует его.
Но получалось так, будто он оттягивает ритуал облачения себя в спецбельё, осмотра его технического состояния и подготовку его к безошибочной эксплуатации.
В спецбельё ему опять были определены футбольные трусы традиционного покроя (и длины), но на этот раз трусы он получил никакие не динамовские. А какого клуба и из какого города, неизвестно. Это Куропёлкина вначале встревожило. А потом он подумал, что, может быть, так и надо. Свежий клуб, свежая энергия, боязнь (у свежего ночного комплекта — боязнь опозориться, будет служить верным и старательным бойцом-охранником: «Рады стараться, ваше благородие господин Старший матрос!»). И так далее. Куропёлкин скоро убедил себя в том, что трусы являются частью формы команды «Луч-Энергия» из Владивостока. Чёрное с жёлтым. «Вы мужик — энергоёмкий!» — совсем недавно Куропёлкин услышал от кого-то. От кого? Не важно. Но как понимать — энергоёмкий? Это он много, что ли, в себя энергии втягивает? Или, напротив, сидит, вместив в себя множество энергий (из Тихого океана, например) и не знает, что с ними делать?
Не важно! Не важно! Куропёлкин натянул на себя совершенно-секретные тихоокеанские трусы.
В нетерпении натянул.
А потому и забыл о существенном.
И не сразу вспомнил об этом.
Да как тут не забыть, если он сразу же ощутил торжество нерушимой крепости! Он был теперь бастион Раевского. Он был неприступен. Ложные блажи исчезли. Он был холоден, как ледник Федченко.
И стал наконец-то спокоен. До того спокоен, что задремал…
82
Дремотное его состояние было нарушено стуком в дверь.
Камеристки Вера и Соня явились с розыском.
Тут-то Куропёлкин и вспомнил о существенном.
Именно камеристки имели право оснащать Шахерезада ночным спецбельём и сопровождать в опочивальню.
— Ба! — поморщилась Соня. — Башмак-то ещё сильнее воняет!
— Вот наш Евгений Макарович, — сказала Вера, — наверное, и угорел от своего башмака. А Нина Аркадьевна уже прикатила в господский дом.
— Я готов! — воскликнул Куропёлкин.
— Оно и видно! — усмехнулась Соня. — Но мы обязаны проверить соблюдение техники безопасности, качество по ГОСТУ и силу крепления сегодняшнего спецбелья. Снимайте трусы, Евгений Макарович.
Не получилось. Спецбельё приложилось к Куропёлкину второй кожей. Вера и Соня пытались освободить тело Куропёлкина от совершенно-секретной шкуры, но не вышло.
— Значит, действительно, — задумалась Вера, — спецбельё не китайское, а, как и уверяли нас, произведено нашей космической фирмой.
— И материал, видишь, — согласилась Соня, — из нанотехнологий для выходов в открытый космос. Слышишь, прямо звенит. Броня.
— Точно! — обрадовался Куропёлкин и пропел: «Броня крепка, и танки наши быстры, а наши люди — хули говорить!»
— Фи, Евгений Макарович! — воскликнула Соня. — Да что же вы такое поёте? Как можно с такими словами появляться в опочивальне Нины Аркадьевны?
— А что же в них дурного? — рассмеялся Куропёлкин. — Это мотопехотные слова, и флотские! В ту ночь решили самураи… а наши их… (удержался от уточнения флотскими словами)… Это гимн броне! И спасибо, что вы меня ею снабдили!
Камеристки посчитали необходимым всё же — для игры в совесть — хоть кое-как, хоть на глазок проверить надежность спецкомплекта. Но оттянуть и на сантиметр от тела Куропёлкина космический материал не получилось. Оставалось проверить состояние подсобного рабочего и его брони на ощупь. Проверкой камеристки, да и сам Куропёлкин остались довольны.
И повели его в господский дом.
Башмак по-прежнему вонял. И будто бы ухмылялся.
83
Нина Аркадьевна появилась в опочивальне в половине одиннадцатого.
Оживлённая, весёлая, помолодевшая.
Праздничная.
Вчера Куропёлкин не разглядел её новую стрижку. Сегодня разглядел.
На Купчиху, позволявшую себе посещать ночной клуб «Прапорщики в грибных местах», она никак не походила.
Не могла такая женщина, пусть и не поднося к глазам перламутрово-театрального бинокля, наблюдать за провинциально-местечковыми мучениями даже поручика Звягельского и троих волосатогрудых звёзд ночного театра господина Верчунова. Такую тонко-нежную, просвещённую женщину должно было бы тянуть на концерты в Большой зал Консерватории с участием Спивакова и Башмета. Или — в худшем случае — на представление цирка «Дю Солей».
Наверняка и вульгарный акробат Эжен Куропёлкин был ей теперь противен.
По справедливости.
А как преобразовались движения и повадки Нины Аркадьевны!
Истинно — Нинон!..
Исчезла начальственно-механическая резкость пластики Хозяйки, дамы из Форбс-списка, нынче движениями своими Нина Аркадьевна напоминала Куропёлкину забавную и вовсе не кусачую зверушку, из породы то ли кошачьих, то ли куньих. Даже и выгибы спины зверушки не были злыми и уж тем более чему-то или кому-либо угрожающими.
«И замечательно! — подумал Куропёлкин. — И слава Богу!»
Ко всему прочему.
«Броня крепка, и танки наши быстры, а наши люди…» Уточнение Куропёлкину снова не потребовалось. Главное, что броня действительно была крепка и боеспособна. И следовало высказать благодарность космической промышленности за доброкачественное изделие.
Куропёлкин слышал, что «Буран» испекали в Самаре. Вот спасибо и Самаре.
Не дожидаясь массажных услуг камеристок и втирания ими целебных благовоний, Нина Аркадьевна направилась к койке приготовленного Куропёлкина, и на этот раз не только взлохматила его вихры, но и чмокнула его в лоб. Облобызала.
«Броня крепка…» — принялся успокаивать себя Куропёлкин.
— Как хорошо, что я дома! — радостно воскликнула Звонкова.
И прежде чем предоставила своё тело рукам камеристок, снова подошла к лежанке Куропёлкина, снова погладила подсобного рабочего по головке и облобызала, теперь, как показалось, с особым чувством. Сказала, всё ещё переживая нынешнее событие:
— Нынче прекрасный день! Если бы вы знали, Женечка, какой успех мы с вами имели на симпозиуме! Оригинальность мышления, чуть ли не научного! И прочее. Суждения наши под названием «Взгляд на русскую поэзию нулевого десятилетия» будут опубликованы в каком-то академическом сборнике. Ты молодец, Женечка!
И снова — ласковая женская рука на голове Куропёлкина.
«Броня крепка!» — чуть ли не вышептал Куропёлкин. Броня и впрямь была крепка и боеспособна. Это хорошо. Неужели его и в самом деле переведут из Шахерезадов в советники?
Разволновался не один лишь Куропёлкин. Похоже, смутились и наверняка ко многому привыкшие камеристки. Они явно засуетились, заторопились, возможно, в намерении быстрее освободить госпожу от своего присутствия.
И не мешать.
«Да она пьяная, что ли? — подумал Куропёлкин. — Ну, если не пьяная, то подвыпившая… Имела, стало быть, основания для радостей… Вот если накурилась или приняла дозу, тогда хуже…»
В принципе Куропёлкину было всё равно теперь, пьяная она или принявшая дозу. И так, и эдак могла продолжить куролесить. Или, напротив, сейчас же свалиться и заснуть. Но, пожалуй, вариант с наркотой был бы ему куда неприятнее, нежели нынешние алкогольные удовольствия госпожи Звонковой. В наркоте был беспросвет, а беспросвет в жизни Нины Аркадьевны был для Куропёлкина нежелателен.
