Роберт Флэнаган - Черви
— Нет, конечно. Я просто спросил…
— Знаешь, сержант, что я тебе скажу? Ты, парень, со мной лучше не финти. Тебе, видно, не больно-то по нутру, как я дело веду. Ну и что из того? Я из-за этого истерик закатывать не буду. Тебе, видишь, больше по вкусу добреньким казаться, всякие там подходы использовать. Ну и пожалуйста. Кто же против? Действуй, как считаешь нужным. Разве я против? Только потом уж не жалуйся. Хочешь свернуть себе шею, будь любезен, старайся. Мое дело — сторона.
— И на том спасибо.
— Твое «спасибо» мне не нужно. Только ты знай край, да не падай.
— А где он, этот край? Далеко ли?
— Не знаю. Одно только скажу: не вздумай с ними вместе против меня что-нибудь затевать. Не вздумай! У меня и без того забот хватает.
— Да я и не собираюсь…
Магвайр поднял глаза — Мидберри смотрел ему в лицо. Ему действительно показалось, что старший «эс-ин» выглядит неважно. Под глазами набрякли мешки, белки были нездорового цвета, с кровью. «Наверно, все это оттого, — подумал Мидберри, — что мы вот уже сколько времени работаем в таком некомплекте. Каждый за двоих. Может, поэтому он и сорвался, избил этого Клейна? Может, поэтому, а может, и нет. Может, здесь просто так принято? И не только в нашем взводе, но и везде. Кто его знает».
— Ты, поди, считаешь, что твой метод лучше? Я спорить не мастак. Чего там разговоры разговаривать. Считаешь, так попробуй. Валяй хоть с завтрашнего дня. Добротой и жалостью. Давай! Я буду их в бараний рог гнуть, давить. В общем формовать из глины настоящих солдат. А ты валяй, жалей их, утирай сопли, по головке гладь. Чего хмуришься? Я серьезно. Так ведь тоже делают — вроде бы во взводе дна дяди: один злой, а другой добренький. Другой раз этакое даже благом оборачивается. Понимаешь, у скотов появляется вроде бы отдушина — добрая душа, которой можно поплакаться в жилетку, а она приласкает, пожалеет. Глядишь, и дело наладилось. Неплохой способ. Особенно для того, чтобы узнать, какая сволочь камень за пазухой прячет, начальству фискалить собирается или еще там что.
Мидберри опустил глаза, уставился в стоявшую перед ним пустую чашку, зачем-то помешал в ней ложечкой. «Вот же как все получается, — подумал он. — Вроде бы взял наступательный тон, даже испугался, что обидел старшего, ткнул его носом. А он вон как дело повернул. Повернул и вывернул. Ну и мастер! И как только он ухитряется все это проделывать. Сам, что хочешь, вытворяет, а как влип в историю, враз поставил все с ног на голову, и опять причина, оказывается, в слабости и неопытности помощника. Сам же он ни при чем».
— Ты ведь еще совсем новичок в этом деле, — убеждал его тем временем Магвайр. — А вот поработаешь маленько, так сам убедишься, что я прав. Увидишь, что лучше моего метода не найти. Это святая правда, убедишься. Пока же можно и поиграть. В доброго дядю и злого. Как, согласен?
— И то верно. Почему не попробовать…
— Вот и ладненько. — Магвайр поднялся из-за стола. — Значит, договорились. Ты, хочешь, посиди еще, а я уж потопаю. Пора скотину на плац выгонять. Застоялись, наверное. А ты меня в двадцать два ноль-ноль сменишь. Лады?
— Добро.
Мидберри подождал, пока за Магвайром закрылась дверь, потом и сам поднялся из-за стола, вышел из столовой. Неподалеку от дверей, на стоянке была припаркована его старенькая машина. Он сел за руль, дал газ. Очень хотелось хоть немного побыть одному, подумать. Машина двинулась в сторону пляжа…
Растянувшись на песке и закрыв глаза, Мидберри весь отдался приятной истоме. Горячее послеобеденное солнце медленно наполняло теплом успевшее уже устать с утра тело. Скоро на лбу и груди появились крохотные капельки пота, и вот уже он почувствовал, как пот тонкой горячей струйкой начал стекать с груди на живот.
«А может быть, — думал Мидберри, — я вовсе не годен для морской пехоты». Коль скоро они с Магвайром были антиподами, а старший «эс-ин», если судить по его послужному списку, считался образцовым морским пехотинцем, то, стало быть, он, сержант Мидберри, никак не может считаться образцом.
У него и раньше не раз возникали подобные сомнения, дело даже зашло так далеко, что в день подписания контракта на новый срок он уже почти решился подать командиру роты рапорт об увольнении. Да и после того не рая возникало чувство, что он, пожалуй, выбрал для себя не ту карьеру. Не потому, конечно, что имел что-то против корпуса морской пехоты и существующих в нем порядков, а скорее всего из-за неуверенности в своей собственной пригодности к этой службе. Он отлично понимал, что при всех своих ограничениях военная служба необходима. Эту точку зрения он всегда отстаивал, когда приходилось встречаться с Биллом — мужем его сестры. Билл был проповедником в методистской церкви и напрочь отрицал необходимость военной службы как таковую. Когда Мидберри приезжал по праздникам домой, они с Биллом спорили с утра до вечера.
— …Ну как же ты можешь, — горячился Билл, — верить в бога и в то же время работать сержантом-инструктором. Ведь ты же учишь людей убивать себе подобных. Есть ли больший грех для верующего человека, о господи!
Они сидели с Биллом за столом. Обед уже закончился, мужчины пили кофе. Сестра Мидберри — Филлис — помогала матери убирать со стола.
— Но я же вовсе не учу их убийству. Мы обучаем их только искусству защищаться, самообороне. Не исключено, что в этом деле я, может быть, и не всегда бываю добрым христианином, но, по-моему, беды в этом особой нет. Я разве спорю против того, что надо возлюбить ближнего и все такое? Ну, а если этот ближний вломится ко мне в дом, нападет на маму или Филлис? Что, так и глядеть на него с любовью? Или молиться? «Ах, братие, господь ведь завещал нам „не убий“! Так, что ли?
— Зачем же передергивать? Никто ведь так не ставит вопрос. Можно найти какие-то иные средства. Как-то по-другому…
— Да брось ты, Билл. Какие еще там средства?
— Как какие? Всякие. Может быть, попытаться убедить дурного человека. А может, и придется схватить со стены охотничье ружье да и всадить ему картечь в лоб…
— Вот так здорово! По-твоему, значит, выходит, что всадить картечь в лоб это по-христиански?
— А как же! Мы ведь не отрицаем человеческие эмоции и чувства. Все дело лишь в том, как они проявляются…
Мидберри пожал плечами.
— Да только твой пример, Уэйн, — продолжал Билл, — не совсем к месту. Ты ведь говоришь о прямом нападении. В таком деле любой вправе действовать по обстоятельствам. Возьми вон хоть апостола Петра…
— Ну вот, ты уже и взялся за проповедь…
— Я? Даже и не думал.
— Как же не думал. О чем же тогда толкуешь? Всякий раз, как у нас заходит разговор и ты видишь, что тебе уже нечем крыть, ты тут же начинаешь читать мне проповеди. Приплетаешь своего апостола Петра и иже с ним…
— Да ладно уж тебе. Согласен, оставим апостола в покое. Просто я хотел сказать, что вспышка гнева в какой-то критической ситуации и спокойное, хладнокровное обучение людей убийству — это далеко не одно и то же.
— Вот заладил! Да я ведь совсем о другом. Еще раз говорю, представь себе, что в твой дом вломились бандиты, напали на твою семью, надо спасать ее. Что ты станешь делать?
— Не знаю. Я же тебе сказал, что не знаю. Может, схвачусь с ними. А может, и нет. Ничего наперед сказать не могу. Ничего!
— А если их будет несколько? Что ты один сделаешь? Да еще если ничему не обучен. Ни ножом, ни ружьем пользоваться не можешь. Что? Нет, милый мой, если уж заранее не научился драться, грош цена такому защитнику.
Филлис вошла в комнату, неся на подносе большой пирог с тыквой. Сильно располневшая во время беременности, она с трудом нагнулась, чтобы поставить блюдо на стол и нарезать пирог на ровные куски.
— Ух ты, красота-то какая. Да еще с тыквой, — обрадовался Мидберри. Он очень любил этот пирог.
— Ну и ладно, — примирительно отозвался проповедник. — Дело твое. Просто жаль, что ты на это всю жизнь потратишь. Всю жизнь учить людей убивать себе подобных! Не заметишь, как и сам превратишься черт знает во что. Души-то не останется, все умрет.
— Да будет уж тебе…
— Нет, верно. О душе хоть подумай.
— Ну вот, опять проповедник заговорил.
— Мальчики, — вмешалась мать, — хватит уж вам. Лучше я вам кофе подолью. — Не ожидая ответа, она наполнила чашки, пододвинула каждому тарелку с куском пирога.
— Эй, Эрл! — крикнула она в сторону кладовки, находившейся за кухней. — Пирог уже на столе. Иди!
— Сейчас, — раздался голос отца. — Уж и не подождешь минутку…
— Да ведь не я одна. Все мы тебя ждем. Поторапливайся…
— А я ищу новый манок. Уток приманивать. Хотел Уэйну показать.
— Да ладно, пап. Потом покажешь. Пирог остынет.
— Ну, а если не будет войны, — снова завел разговор Билл. — Что тогда? Вот вы наготовите убийц, научите их всяким там приемам. И что же? Куда их всех тогда девать? Делать-то что, ответь мне. Они ведь больше ничего и знать не знают, как только людей убивать. А?
