Марина Ахмедова - Дневник смертницы. Хадижа
— Ты мамин сладкий, — говорила она. — Ты мамино счастье.
Асланчик успокоился. Он смотрел на меня из-за Надириного плеча, в его глазах стояли слезы.
— Давай иди, что-нибудь другое примерь, — сказала мне Надира. — Сейчас Асланчик заснет, пойдем на родник, чтобы все посмотрели, какие у тебя красивые одежды.
Надира смеялась. Ее лицо было счастливым.
Мы шли по дороге. Мне было приятно, когда от ходьбы шевелился подол моей длинной шелковой юбки. Она была такая легкая, такая приятная на ощупь. Я постоянно щупала ее двумя пальцами. На плече у меня висел кувшин. Надира тоже взяла один кувшин. Она шла в юбке елочкой — с тех пор как она сняла свою зеленую юбку, бабушка не покупала ей новых.
Я так громко смеялась от счастья, что все оборачивались на меня и замечали, какая на мне красивая юбка.
— Тише, тише, — говорила Надира, но я не могла остановить смех, он рвался из меня наружу.
Я мечтала о том, чтобы Махач прямо сейчас приехал. Чтобы он увидел меня из окна своего дома!
Мы прошли дом генерала. Он стоял тихий. Они еще не приезжали. Дошли до родника. Там уже собрались наши сельчанки. Мы поздоровались с ними. Они уставились на мою юбку. Я смотрела только на струю воды, которая наливалась в мой кувшин. Я делала вид, что не замечаю их взглядов, но я чувствовала их спиной. Какими они были сильными, полными зависти!
— Говорят, Хадижа учиться уезжает, — сказала Анна-Ханум — ее дом стоял в этом конце села. Наш сельчанин взял ее из соседнего села. Не зря говорят, что там все женщины вредные и еще какие сплетницы — даже больше, чем наши. Анна-Ханум такая сплетница, ужас! Бывает, бабушка с Салихой тоже сплетничают, но они же просто рассказывают друг другу разные истории про знакомых людей. А Анна-Ханум всегда про всех все плохое говорит. Она никогда ни про кого ничего хорошего не сказала. Очень у нее злой язык. Бабушка говорит, из-за злости она такая худая, как собака, которая сидит на цепи и ничего не ест.
— В университете будешь учиться, да? — спросила меня Анна-Ханум.
Вот так бывает в нашем селении. Ты еще сам не успеешь услышать про себя новость, а она уже уходит на другой конец. А кто ее передал, когда передал — неизвестно. Как будто новость сама улетает из твоего дома, а по дороге заглядывает во все дома по обеим сторонам села.
Я подняла кувшин и даже не почувствовала его тяжести. Во мне все колотилось. Не знаю, почему я так волновалась.
— Уезжает к Зухре, — сказала Надира, чтобы все не думали, будто бы я остаюсь без присмотра.
— Что учить будешь? — спросила Анна-Ханум.
Она смотрела на меня колючими глазами, но ее рот улыбался. Наверное, умирает от зависти, что я, а не ее дочка, буду учиться в университете. Я не поднимала на нее глаз.
— Языки… — тихо сказала я.
— На иностранный она поступает, — добавила Надира.
— Машалла, — сказали женщины.
— Там тоже бывает — восемь человек на место, — похвасталась Надира, и женщины закачали головой. — Там бывает же, одни девушки учатся, парней вообще нет.
— Астагфирулла, астагфирулла, — покачала головой Анна-Ханум. — В городе будет жить, такое место… Там сейчас что творится — вай-вай-вай. Столько шайтанов развелось. Не боитесь отпускать?
— Боимся, а что делать, да? Не жить, что ли, из-за них? — ответила Надира.
Женщины стали вздыхать:
— Такие времена. А что делать?
Не поднимая глаз, я провела взглядом по своим новым шлепанцам, по траве и посмотрела из-под ресниц вбок. Возле дерева на расстоянии стояли парни. Они смотрели в нашу сторону. Я снова перевела взгляд на шлепанцы.
— Слышали, да, что в Каспийске опять?
— Слышали, слышали, — закивали женщины. — Новости сегодня передавали.
— Жить спокойно не дают, — сказала Надира.
— Не дай Аллах… Не дай Аллах… — застонали женщины.
— Что делается… Аллах, что делается…
— Страшно жить, — сказала Анна-Ханум.
— Иншалла, нас не коснется, — сказала одна из женщин.
— Как не коснется? Не слышали, Шапири племянника убили же. Он с этими был.
— Вая! Как?!
— Вот так. Шапири сама ничего не подозревала. Родители даже не подозревали. Никто не подозревал. Подробностей я не знаю. Говорят, все в порядке было, родителей слушался, в мечеть ходил, и тут такое получилось. Как гром среди ясного неба.
— Не дай Аллах, не дай Аллах… — покачала головой Надира и закинула кувшин на плечо. — Побежим мы — гости дома.
Мы пошли назад, придерживая кувшины снизу.
— Ты видела, Анна-Ханум чуть от зависти не умерла? — весело спросила Надира, когда мы отошли от женщин на расстояние.
— Мало ей, — засмеялась я.
— Ты видела, как парни на тебя смотрели? — спросила Надира. — Чуть дырку глазами в тебе не сделали.
— Нет, не видела, я же на них не смотрела. Не заметила их даже. Зачем мне они?
Мы снова прошли дом генерала. И он снова был тихий. Когда они приедут, хотела знать я. Я боялась, что после того, как я уеду в Махачкалу, я больше никогда в жизни не увижу Махача.
— Надира, а ты мечтала когда-нибудь жить в городе? — спросила я.
— Не знаю, — Надира поправила кувшин на плече. — Я не помню. До замужества, наверное, мечтала. Но я не так мечтала, чтобы поехать и учиться. Я знала, что я не поеду, просто мечтала. Я хотела в район ехать на портниху учиться, я шить любила.
— Вай, ты шить любила?! Почему ты никогда ничего не шьешь?!
— Где время взять? Машинки швейной тоже же нету.
— А почему ты не поехала учиться?
— Отец не пустил. Сказал, замуж надо выйти. Потом время упущу, поздно будет. Я так плакала, две недели плакала, его умоляла. Он наотрез отрезал. Сказал, не поедешь или я тебя убью, и я не поехала.
— Ты теперь жалеешь?
— Раньше жалела, потом забыла. Где время взять, чтоб жалеть? Вот стану старой, женю сыновей, тогда буду жалеть о том, чего не случилось.
— Ты слышала про Шапири племянника? — Бабушка потянула чай из блюдца и причмокнула во рту сахаром. — Надира на роднике была, пришла, говорит, Анна-Ханум рассказывала, убили его.
— Слышала. — Тетя приложила пальцы ко лбу. Свет лампы падал на ее кольца. — Только крайним ухом слышала. Надо у Вагаба спросить, он знает.
— Что делается, — покачала головой бабушка. — Какие времена настали…
— И не говори…
— Что им не хватает, да?
— Не знаю, — вздохнула тетя. — Я Русика тоже специально побыстрее женила, в Москву отправила, чтобы, не дай Аллах, не связался с этими. Такие теперь времена. Деньги в семье есть, достаток есть, родители тоже все покупают — нет, чего-то им не хватает… Теперь ни родителям, ни родственникам их покоя не будет. Чуть что, сразу будут таскать.
— Жить страшно, — вздохнула бабушка.
— Я тебе клянусь, как я за Вагаба боюсь, — тетя понизила голос. — Вот клянусь тебе, ка-а-аждое утро на работу он идет, сердце у меня не на месте — туда-сюда, туда-сюда ходит, стучит, кровью обливается. Давление у меня поднимается. Тоже говорю, форму по возможности не надевай, в обычной одежде ходи. Мало ли что… Охота же теперь на них, валла, охота. Пока домой он не придет, мне та-ак неспокойно. Вот неспокойно мне, и все.
— Не говори, — вздохнула бабушка.
— А что делать? Жить надо…
— Не говори…
Они сидели рядом и пили чай вприкуску. Бабушка качала головой, тетя вздыхала. Свет лампы не доходил до них, и я видела на их лицах тень. Мне почему-то стало неспокойно. Мороз прошел по моей спине. И сердце, как у тети, заходило туда-сюда. Что со мной, не понимала я.
На улице уже потемнело. В соседних домах загорелся желтый свет. Ночная бабочка залетела в открытую дверь и летала вокруг лампы. В комнате было так тихо, что был слышен ее полет. Она налетала на лампу, стукалась об нее и снова кружила. Мне и это было слышно. Каждый раз, как бабочка ударялась о лампу, мое сердце тоже ударялось о ребра. Бабушка и тетя Зухра замолчали и тоже смотрели на бабочку. Ее полет отражался на стене. Они перестали пить чай и смотрели на нее не мигая. Так странно — они смотрели на одно и то же, а глаза у них были разные. Каждая думала о своем. Когда бабочка ударилась о лампу еще раз со всей силы, тетя вздрогнула, а бабушка моргнула. Мое сердце ударилось вместе с бабочкой, и его как будто что-то обожгло, ошпарило. Мы услышали, как бабочка упала на пол. Бабушка дернула плечами.
— Надо закрыть дверь, — сказала она. — Холод напустил. Хадижа, иди закрой.
Я встала и закрыла дверь.
* * *Я уехала через две недели. За мной приехала тетя Зухра, как и обещала. Надира подарила мне на счастье махровый халат. Его она получила в приданое десять лет назад, но ни разу не надела. Наши женщины часто хранят новые вещи в сундуке. Раньше они получали в приданое несколько платьев и носили их всю жизнь. Раньше же не было городских рынков, на которых можно все купить. Одежду шили сами. А теперь мода так быстро меняется. Полежит одежда в сундуке, и через несколько лет уже никто не захочет ее носить. Приходится гоняться за модой, а вещи из сундука за ней не успевают.
