Гийом Мюссо - Бумажная девушка
Билли улыбнулась. Я продолжил:
— …словно напитана и позолочена солнцем.
— Не переусердствуйте, а то получится рекламный ролик!
— Вам не угодишь!
Она свернула покрывало и направилась к машине, бросив по дороге:
— Короче, вы поняли принцип, это уже хорошо. Не забывайте о нем, когда будете писать следующую книгу. Сделайте так, чтобы я жила в мире, где есть цвета и вкусы, где фрукты — это фрукты, а не подделки из папье-маше.
* * *Сан-Диего-фривей
— Околеть можно! Закрой окно, а?
Мило и Кароль выехали час назад. Радио извергало новости политики. Чтобы не поднимать болезненные темы, оба делали вид, что увлечены обсуждением региональных проблем.
— Когда ты так вежливо просишь, невозможно отказать, — заметила Кароль, закрывая окно.
— Не устраивает моя манера говорить?
— Да, меня коробит твоя грубость.
— Извини, я простой человек и, в отличие от некоторых, не пишу романы!
Кароль ошеломленно взглянула на него:
— Это ты к чему?
Мило нахмурился, прибавил звук, словно не желая отвечать на вопрос, но передумал и ни с того ни с сего брякнул:
— У вас с Томом что-то было?
— Что?!
— Признайся, ты ведь всю жизнь влюблена в него!
Кароль ошарашенно поинтересовалась:
— Ты так думаешь?
— Конечно! Все эти годы ждешь, когда он наконец увидит в тебе женщину, а не лучшую подругу.
— Мило, пора завязывать с травой и выпивкой. Когда ты несешь такой бред, мне хочется…
— Чего тебе хочется?
Она покачала головой:
— Не знаю, например… вытащить из тебя все внутренности и наблюдать, как ты медленно подыхаешь, а потом клонировать эти жалкие остатки в десяти тысячах экземпляров и собственными руками уничтожить каждого из десяти тысяч клонов, да так, чтобы смерть была как можно более мучи…
— Ладно-ладно, — перебил он, — я понял основную мысль.
* * *Мексика
Хотя машина ползла как улитка, цель путешествия неотвратимо приближалась. Мы уже доехали до Сан-Игнасио, а наша развалюха тарахтела как ни в чем не бывало.
Впервые за долгое время я чувствовал себя хорошо. Мне нравились пейзажи за окном, нравился запах нагретого солнцем асфальта — эдакий пьянящий аромат свободы, нравились магазины без вывесок и остовы брошенных машин, глядя на которые казалось, что мы едем по легендарному шоссе 66.[50]
Плюс ко всему на одной из редких заправок я обнаружил две аудиокассеты, каждая стоимостью девяносто девять центов: сборник рок-хитов, от Элвиса до «Роллинг Стоунз», и пиратская запись трех концертов Моцарта в исполнении Марты Аргерих. Наконец можно начать приобщать Билли к радостям «настоящей музыки».
Но днем, когда мы ехали по довольно дикому участку дороги, не отделенному от полей изгородью, нам пришлось остановиться. Огромное стадо баранов устроилось на послеобеденный сон прямо посреди шоссе. Неподалеку находились несколько ферм и ранчо, но никто и не думал прогонять животных с дороги.
Билли жала на клаксон, высовывалась в окно и махала, пытаясь согнать стадо с облюбованного места, — безрезультатно. Оставалось сидеть и ждать. Тогда она закурила, а я решил пересчитать оставшиеся деньги. Из кошелька выпала фотография Авроры, и не успел я понять, что произошло, как моя спутница схватила снимок.
— Отдайте!
— Подождите, дайте посмотреть! Это вы снимали?
В этой простой черно-белой фотографии было что-то невинное и трогательное. Аврора сидела на пляже в Малибу в трусах и мужской рубашке, в ее глазах горел огонь, который я тогда принимал за любовь.
— Скажите честно, что вы нашли в этой пианистке?
— В смысле?
— Ну да, она красивая. И то если вам нравится этот типаж: «идеальная женщина с телом модели, перед которой никто не может устоять». Чем еще она вас привлекла?
— Прекратите, умоляю. Не вам, влюбленной в похотливого мерзавца, давать советы.
— Может, вас возбуждает ее образованность?
— Да, Аврора очень умна. Вас это, конечно, раздражает. Но я рос в дерьмовом районе, где ни секунды нельзя было побыть в тишине: беспрестанные крики, ругань, угрозы, выстрелы. И ни одной книги дома, только программа передач. Я даже не знал, кто такие Шопен и Бетховен, поэтому так обрадовался, встретив парижанку, которая говорит о Шопенгауэре и Моцарте, а не о сексе, наркоте, рэпе, татуировках и накладных ногтях!
Билли покачала головой:
— Звучит убедительно, но клюнули-то вы на ее красоту. Будь в ней на пятьдесят килограммов больше, она бы не произвела на вас такого впечатления, даже со всеми своими Моцартами и Шопенами…
— Может, хватит, а? Езжайте уже!
— Как? Думаете, наша колымага переживет столкновение с бараном?
Билли затянулась и снова пристала:
— Скажите, а милая болтовня о Шопенгауэре — это было до того, как вы потрахались, или после?
Я ошеломленно посмотрел на нее.
— Скажи я такое, вы бы тут же влепили мне пощечину…
— Да ладно, шучу. Мне нравится, как вы краснеете, когда смущаетесь.
«Неужели я создал эту девушку?»
* * *Малибу
Как и каждую неделю, Тереза Родригес пришла к Тому делать уборку. В последнее время писатель не хотел, чтобы его тревожили. Он вешал на дверь записку, в которой сообщал, что сегодня не нуждается в ее услугах, однако никогда не забывал оставить конверт с деньгами. Сегодня письма не было.
«Тем лучше».
Пожилая женщина не любила получать деньги просто так, к тому же она переживала за Тома, которого знала с самого детства.
Ее трехкомнатная квартира находилась на одной лестничной площадке с жилищем матери Тома и семьи Кароль. После смерти мужа Тереза жила одна, поэтому дети взяли привычку делать домашние задания у нее. Там было гораздо спокойнее, чем в семьях обоих детей: у одного мать-невротичка, разбивавшая семьи и коллекционировавшая любовников, у другой тиран-отчим, постоянно оравший на домочадцев.
Тереза открыла дверь и, увидев царивший в доме бардак, замерла на пороге, потом собралась с духом и принялась за уборку. Она пропылесосила, вымыла пол, включила посудомоечную машину, перегладила гору белья и привела в порядок террасу.
Три часа спустя, разобрав мусор и разложив пакеты по бакам, она наконец отправилась домой.
* * *В семнадцать часов мусороуборочная машина приехала за отходами обитателей Малибу.
Опрокидывая очередной бак, Джон Брэйди, один из мусорщиков, заметил почти новый экземпляр второго тома «Трилогии ангелов». Он отложил его, чтобы хорошенько рассмотреть в конце рабочего дня.
«Вау! Вот это вещь! Большой формат, красивая обложка под старину и куча цветных картинок».
Его жена уже прочитала первый том и теперь с нетерпением ждала, когда же выйдет вторая книга в карманном издании. Эта находка порадует ее!
Когда он пришел домой, Дженет буквально набросилась на роман. Она сидела на кухне, судорожно перелистывая страницы, и даже забыла вовремя достать из духовки запеканку. Позже, лежа в постели, она в том же бешеном темпе поглощала главу за главой. Джон понял, что на ласку надеяться не стоит. Он заснул в дурном настроении, виня себя в испорченном вечере, — не стоило приносить домой книгу, которая лишила его и нормального ужина, и радостей супружеской жизни. Постепенно он погрузился в объятия Морфея, который в качестве утешения подарил приятнейшее зрелище: его любимые «Доджерс» выиграли чемпионат по бейсболу, задав жару «Янкиз». Брэйди витал на седьмом небе от счастья, как вдруг его разбудил страшный вопль:
— Джон!
Он в ужасе открыл глаза. Лежавшая рядом жена орала как резаная:
— Как же так?
— Что? Что я сделал?
— Книга заканчивается на двести шестьдесят шестой странице! А дальше идут чистые листы!
— Я же не виноват!
— Уверена, ты специально это сделал.
— Ты с ума сошла!
— Я хочу прочитать продолжение!
Брэйди надел очки и посмотрел на будильник:
— Малыш, сейчас два часа ночи! Где я найду эту книгу?
— Здесь недалеко круглосуточный магазин… Джон, пожалуйста, купи мне нормальный экземпляр. Второй том еще лучше первого!
Мусорщик вздохнул. Он женился на Дженет тридцать лет назад, обещав «быть с ней и в радости и в горе». Сегодняшней ночью приходилось делить горе, ничего не поделаешь! В конце концов, он тоже не подарок.
Полусонный, он вылез из-под одеяла, натянул джинсы и теплый свитер и отправился в гараж за машиной. Остановившись у круглосуточного магазина на Перпл-стрит, он швырнул в урну бракованный экземпляр.
«Дурацкая книга!»
* * *Мексика
Мы были близки к цели. Судя по цифрам на дорожных указателях, до Кабо-Сан-Лукаса, конечной точки нашего путешествия, оставалось меньше ста пятидесяти километров.
