Перихан Магден - Компаньонка
Бегу.
Подальше от них. Не так уж жарко, а на мне все мокрое.
У трапа стоит известный писатель, провожает жену. Значит, вчера она с корабля не ушла. Писатель с силой прижимает ее голову с копной волос к груди. Женщина закусила губы, но плакать не собирается. Она не из тех, кто льет слезы по пустякам.
Не собираюсь больше следить ни за кем ни секунды. Бегу к корабельному бару. Может, Дональд Карр там? Может, он спасет меня, просто взяв за руку?
За стойкой незнакомый бармен. Дональда здесь нет. Но почему? Он что, не слышит, как я его зову? Не чувствует?
Зато здесь любовник известного писателя и несколько новых пассажиров. Любовник сидит с таким видом, будто ему дали пыльным мешком по голове. Значит, он видел жену писателя! Но я по-прежнему на взводе и ищу себе жертву. Выбрав его, говорю: «Если хотите, выпьем вместе, а еще я могу рассказать вам сказку».
Он поджимает губы: «Большое спасибо! Я уже давно вырос из сказок». Меряет меня взглядом: неаккуратная, неприятная, мокрая женщина! Я ему противна. Но зато помогла отвлечься от того, что его гнетет.
— Собиралась рассказать вам сказку «Обманутый принц». Уверена, ее герой очень похож на вас. Ну да ладно. Продолжайте сидеть здесь и страдать. Насильно сказку не расскажешь!
Подняв руку на прощание, ухожу. Мне теперь очень холодно, но я рада, что все так складывается. Иду дальше. Хорошо бы сейчас чаю. Дональд, ты в кафе? Я найду тебя, и мне сразу станет гораздо лучше.
— Мы рано утром ходили в Марсель, все вместе. Мне на улицах всегда неспокойно. Они остались посмотреть достопримечательности, а мы постарались пораньше вернуться на корабль, — Норан задумчиво смотрит из-под полуприкрытых век на дно чашки. Сегодня она играет даму, полную сомнений. Только в чем она сомневается? Никто не знает, даже она сама.
Ей неприятно смотреть на меня в мокрой одежде, а может, она что-то почувствовала и боится, что я сейчас взорвусь перед ней, как блуждающая мина.
«Я хрупкая, очень хрупкая! Пожалуйста, осторожно со мной!» — сигналит ее вид.
Все мы хрупки, как Норан. Те, кто кажутся самыми суровыми, успешными, сильными, деспотичными даже, на самом деле хрупки так, что могут разбиться на мелкие осколки — а мы и не заметим. Тщательно мы ведем дневник лишь своих обид.
Можно иметь совершенную память на этот счет. Но не стоит наивно думать, что те, кто имеет славу и успех, ничего не чувствуют и не достойны сострадания.
— Я, — она смотрит на меня, и в ее руках дрожит чайная чашка, — в такое длинное путешествие отправилась, можно сказать, впервые. Если, конечно, не считать съемок.
Верно, съемки считать не надо. Там для тебя было все готово: костюмы, гримеры, декорации. Ты прекрасно знала, какую роль будешь играть. А сейчас суфлера у тебя нет, дублера тоже нет, сценария нет — ты чувствуешь себя, как улитка, у которой украли ее раковину: ты ведь не можешь знать заранее, что тебе говорить и что переживать.
— В Барселоне мы сойдем с корабля. Мне нужно как можно скорее начать готовиться к съемкам нового фильма.
— Ага.
С кем они ходили в Марсель? С кем?!
— Вы промокли, — наконец замечает она, растерянно оглядывая меня.
— Да, только что прыгнула в бассейн. Прямо так.
Не стану объяснять свой прыжок в бассейн — у него нет объяснения. На тебя что-то такое находит, и ты совершаешь дурацкие поступки. И вообще ведешь себя нестандартно. В жизни все странно устроено. С детства тебе говорят: «Будь как все». Когда ты взрослеешь: «Будь собой». А когда ты собой становишься, тебя хотят переделать обратно. Так сказать, исправить, сделать достойной и на уровне. Быть собой разрешают только тем, кто добивается этого права…
— Вы бы переоделись… — теперь она меня больше не боится и смотрит мне в глаза. Она все чувствует своей невероятной интуицией, но только и всего. Ни пользы, ни тепла, ни света — ни от нее, ни от ее красоты.
— Надеюсь, с ребенком осталась Мэри Джейн, — бросаю я.
— Нет-нет. Мы ходили с ними в Марсель: с Мэри Джейн и Дональдом. Они и сейчас там. Думаю, вернутся после ужина.
Все вспыхивает во мне. Теперь дрожу от холода. «Пойду-ка переоденусь», — говорю я. Меня сравняли с землей, как песчаный замок. Одним лишь известием. Значит, это и есть любовь? Состояние опьянения качествами и количеством одного человека? Это унизительно. Правда, самое наименее важное для меня сейчас — это как раз моя гордость. Думаю я в данную минуту только о нем — мне хочется, чтобы он сейчас был со мной. На мгновение даже кажется, что от этого будет легче, что я немедленно все забуду — пусть только он придет ко мне.
Распрощавшись с Норан, иду к себе в каюту. Ноги ватные, кровь отлила от головы. Принимаю душ и переодеваюсь. Во мне разгорается злоба: что за пропускная способность у этого мужчины! Вот уж предмет общего пользования! Как же ты умудряешься быть с двумя женщинами одновременно? Выбраться утром из моей постели и отправиться с этой шлюхой в Марсель? Что же это за аппетит такой, что за размах?
Я не в состоянии ничего делать: даже чтение газеты сейчас может вывести меня из себя. Это все отвратительно. Это пучина, это — болото… Тут нет даже той эстетичности страданий, которые человек причиняет сам себе. Есть унижение, есть стыд, а еще надежда — отвратительно настойчивая надежда: может, он думает обо мне; он, конечно, придет; он в пути, он в пути…
Кидаю в чемодан все подряд. Перевернув ящики, комом запихиваю в него все вещи. Мы все еще в Марселе. Я должна убраться, исчезнуть. А если я все неверно поняла? Он что, может не прийти на свидание, которое сам назначил? Как же он объяснит мне, почему пошел в Марсель с Мэри Джейн, когда утром не нашел меня рядом? Он мог оставить записку! А может, он оставил, да я не нашла?
Яростно (и с любовью!) обыскиваю все углы каюты. Но записки нет. Ну и наплевать. Слова девчонки звенят у меня в ушах. Паршивая гадина! Именно из-за нее меня унизили, бросили, забыли! Словно бы становятся реальными все гадости, о которых она думает. Всю мерзость, которая у нее в голове, она приносит в мою жизнь.
Ее голова, сердце, душа так заняты мной, что все, о чем она говорит, происходит на самом деле. Она ломает своими мыслями мою судьбу. Своими ручонками она наводит порчу исподтишка, и я, как восковая кукла, становлюсь жалкой и беспомощной в ее руках. Она — причина всех моих бед. Пока ее дьявольская любовь висит, как нимб, над моей головой, меня никто другой любить не сможет! Никто даже подойти ко мне не сможет!
Решаю немедленно пойти к ней и заставить ее заплатить за все, что она мне сделала. Выскажу ей все гадости, которые только смогу придумать. Я ее уничтожу. Она превратила меня в фурию. А еще она напугала меня, подавила мою волю. Она загоняет меня в угол своими выдуманными страданиями, обидами. Она заставляет меня обороняться — обороняться, нападая. Она убила во мне все доброе. Она замучила меня своей любовью! Теперь моя очередь ответить ей. Она запомнит сегодняшний день. Запомнит, что такое расстраиваться. Запомнит, что значит, когда тебя причиняют страдания. Запомнит!
Яростно открываю дверь ее каюты. Она поднимает лицо от холста и смотрит на меня своими лучистыми глазами. Она рада меня видеть! Она за работой, у нее в руке кисти, палитра… Иду к ней.
Начала новую картину.
— Труппа карликов-акробатов! — говорит она.
На картине карлики с огромными головами раскачиваются на трапециях. Кажется, они сейчас прыгнут на меня. Наглые, хищные, сильные. Твои картины — такое же уродство, как ты сама. Прекрасное уродство.
— Нравится? — спрашивает она.
Ее голос спокоен, полон гордости. Она занята своим делом: у нее нет ни времени, ни желания тратить силы на ерунду вроде меня. Все, что она переживает, она использует для дела. Ей не мешают трудноразрешимые проблемы. Если что-то нельзя получить — она купит.
Я готова взорваться. Эта соплячка — как корова, которая из-за переизбытка жира на боках топчется на одном месте. Моральная уродина, которая постоянно переживает одни и те же проблемы, но выбросить их из системы своих представлений не в состоянии.
Она вытирает руки:
— Я хочу попросить у тебя прощения. У меня не было никакого права…
Почему-то сдерживаюсь. Только перебиваю:
— Не извиняйся. Если будешь извиняться, напомнишь мне обо всем. А мне сейчас не очень хорошо. Пойдешь со мной в бар?
— Пойду. Только я решила бросить пить. Противно, что я вытворяю от выпивки и от лекарств. Больше не хочу позорить себя… лишь чтобы наказать своих близких. Я хочу стать более самодостаточной. Научиться держать себя в руках. Любовь ведь нельзя завоевать скандалами, любовь нельзя выпросить. Если уж она приходит, то приходит сама, правда?
Раны ты бередить умеешь, детка. И правда, любовь приходит сама. Я грустно киваю. Карру я не нужна так, как он мне. Он воспринимает меня как редкий экземпляр женщины. Он со мной ради интереса — и только. Его тупой башке просто интересно, и все.
