Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета
Но ведь и третья сторона есть у проблемы. Если жена из дома никуда, то это не значит, что к ней никто не может прийти. Скорее даже наоборот — потребность в контактах сохраняется, она растет от этого круглосуточного заточения в четырех стенах при орущем ребеночке. Жена мэнээса — вот так, с большой буквы — Жена мэнээса, конечно, выше подозрений, и пятимесячный Обратно — не лучший фон для нежных сцен, но ведь младенец пока еще спит большую часть дня, и днем он особенно крепко спит.
«Только спокойно, — сказал себе в этом месте Юра, — тверже шаг, ребята, по земле московской мы идем, в пехоте служим мы крылатой и громко песенки поем-ем-ем!»
И вот ведь в чем острота положения — Наташка абсолютно уверена, что он раньше чем в без двадцати час домой не вернется, когда у него сеанс, свидание с железной троглодиткой никак не пропустит и что она, то есть Наташка, может принимать в этот день с утра до полуночи кого угодно. Малолетний Обратно не проболтается.
«В пехоте служим мы крылатой... Рота! В науке служим мы крылатой... Рота-а-а! В аптеке служим мы крылатой... Молодцы! И где прикажут упадем-ем-ем!»
Товарищ Жук прав. Нельзя превращать академический институт в детский сад. Вам в науку захотелось? Вы не чураетесь знаний и не стесняетесь приличной зарплаты? К тому же вам очень хочется понять, что в этой молекуле накручено? Тогда извольте не ныть, а работать, и ничего не ждите на блюдечке с голубой каемочкой. Жук вступит в игру, когда диссертация будет готова. Тут уж он будет действовать без подсказок и решительно — репутация фирмы, в которой не бывает неудачных работ, обязывает. И нечего у него сейчас отнимать драгоценное время, тем более что его и у Юры нет совсем.
Наташка была уже в последней стадии каления, когда Юра забежал, чтобы бросить портфель. Легкомысленный Обратно не чувствовал остроты ситуации, сосредоточенно теребил приготовленные для выхода штаны. Все у них нормально, все хорошо. Но делиться этими наблюдениями Юра не стал, потому что тотчас последовала бы фраза: «Тебе хорошо...»
Ему очень хорошо, ему жутко замечательно. Он бросил портфель, чмокнул Наташку («Извини, пожалуйста, Жук привязался. Одевайтесь и выходите, я сейчас поймаю такси»), схватил сумку с запасными вещами и побежал.
Ехать к Савельевым было недалеко, до «Аэропорта» — четыре остановки на метро, без пересадок, а что от Васильевых до метро, что от метро до Савельевых — одинаково, минут по десять ходу. Вся дорога — чуть больше чем полчаса. Но, поскольку в путешествии участвовал Обратно, метро отпадало.
Был холодный апрельский вечер. Разбрызгивая грязь, набитые автобусы вылетали из-за поворота, кренясь так, что, казалось, сейчас чиркнут тяжелым правым бортом по мостовой. Такие же набитые мчались им навстречу от метро. В маленькой церкви через дорогу кончалась всенощная, и женщины в белых платочках переходили по кирпичам лужу у ворот. Далеко впереди, у выезда на Ленинградское шоссе, сигналила желтая мигалка. Ничего зеленого не светило.
И хотя Юра стоя у автобусной остановки, последней перед метро, у которой они даже не притормаживали, напряженно вглядывался в те пятьдесят метров, которые оставались до поворота, ожидая, что оттуда выскочит зеленый огонек, и оборачивался на шум каждого мотора, приближавшийся сзади (хотя вероятность того, что свободное такси пойдет от метро, равнялась нулю), из-за того, что он понимал, что стоит здесь совершенно напрасно, он почувствовал, что беспокойство, которое владело им сегодня весь день, уходит. Он подумал, что в общем-то ожидал от разговора с шефом большего, хотя сам факт того, что сиятельный Жук вспомнил о жалком мэнээсе и удостоил его беседой, кое-что значит. Он понял, что весь день — с того момента, как секретарша сказала, что Викентий Борисович назначил ему аудиенцию, и до той минуты, когда Жук протянул ему руку, весь день он томился предчувствием какой-то радости.
Ну, например: «Знаете что? — скажет Жук. — Надоели вам эти спектры, я чувствую. Потому что все это — крохоборство и мартышкин труд, а никакая не наука. Есть у меня для вас тема интересная и срочная. Её можно (точнее — нужно) сделать за полгода. В случае успеха кандидатская обеспечена. Заказ особый, поэтому оборудование будете иметь какое пожелаете». Мэнээс млеет от восторга, но, стремясь сохранить остатки достоинства, лепечет, что ему жалко расставаться с любимым спектроскопом, но он, конечно, согласен, если так нужно.
Но это еще не предел мечтаний. «Знаете что? — может сказать все тот же маг и благодетель. — Молодому специалисту нужно расширять кругозор, а не забиваться с пеленок в узкую щель, именуемую научной темой. Как вы смотрите на то, чтобы съездить на пару лет, скажем, в Англию или в ФРГ? Ваши способности ученого не вызывают у нас сомнений, язык (ах да, немецкий — значит, к немцам) вы знаете в достаточной степени, с моральной стороны характеризуетесь положительно. К тому же на политзанятиях ведете себя активно. Не благодарите меня. Вы же знаете мой принцип: учитель должен раствориться в ученике».
Ну, это уже явный перебор. Ни в ком Жук растворяться не будет. Да и одного выступления на семинаре по «Материализму и эмпириокритицизму» для такой блестящей характеристики недостаточно. А что касается научных способностей, то скажите, пожалуйста, у кого их нет? Сейчас от научного работника требуется такой мизер, что им может быть любой, кроме откровенных дебилов. И почему государство должно тратить дефицитную валюту именно на него — Ю. Васильева? Поумнее, что ли, никого не найдут? Так что бог с ней, с заграницей, неплохо было бы, если бы Жук предложил хоть какой-нибудь наш симпозиум по специальности.
Но ведь нужно будет куда-то ехать. Скорее всего симпозиум организуют в каком-нибудь Занюханске, и Наташка, конечно, сразу выдвинет возражения: «Я не хочу оставаться одна. Кто мне будет помогать? Или ты хочешь, чтобы я с Обратно бегала по магазинам?» Симпозиум накроется. А было бы совсем неплохо попасть на какую-нибудь такую толковищу в Ленинград.
Прошлой осенью, еще до рождения Обратно, Юра был в командировке в Ленинграде. Тогда он только получил спектроскоп и не знал, как к нему подступиться, а в Ленинграде на таких уже работали вовсю. На одном ленинградском заводе Юру прикрепили к тихому и добросовестному Васе, и этот Вася десять дней без выходных вдалбливал в него методику. На одиннадцатый Юра сказал: «Писец! Дальше сам разберусь. Надо выпить за трудовые успехи».
Вася был не против, но сказал, что уже назначил свидание с женой, а позвонить ей на работу нельзя — не зовут. Поэтому заведение выбрали недалеко от того места, где они должны были встретиться.
Было это у черта на куличках; заведение весьма посредственное. Но до прихода Аллы они приняли под холодную закуску граммов по двести, и стало ничего. Потом Вася появился с рыженькой вертлявой девкой, которая для начала состроила Юре глазки. А он то ли сразу купился, то ли потому, что соскучился по женскому вниманию — Наташка была на восьмом месяце, но скорее всего просто потому, что двести граммов без должной закуски сделали свое черное дело, расшиковался, заказал шампанское, коньяк, фирменное филе.
Вышли они уже в двенадцатом часу совсем тепленькие. Темень в этих захолустных переулках была жуткая. Вася ушел вперед, за такси, а он остался с Аллой и у какого-то столба обнял ее. Что столб был, он хорошо запомнил, потому, что она шагнула назад, и он прижал ее к ребристому столбу и обхватил сзади руками, чтобы ей не было больно, а она, закинув голову, ответила влажными губами.
Потом все продолжалось в машине. Они сели на заднее сиденье, а Вася впереди. Юра сразу же нащупал ее колени, они раздвинулись, пропуская его руку, и сомкнулись. Подол Алла придерживала, чтобы не задирался. Но Вася все-таки увидел и сказал: «Портфелем бы хоть закрылись, черти!» — и передал им свой тяжеленный сундук. Он все рассказывал про свою работу.
Когда они наконец доехали, Алла сказала: «Пойдем к нам. Я сварю кофе», и Вася, который к концу дороги то ли задремал, то ли обиделся, подхватил: «Пойдем, старик. Это она здорово умеет!» Но Юра отказался — кто его, этого Васю, знает, может, он нарочно терпел в машине, чтобы дома устроить бенц. Да и ее поведение было подозрительным.
— Мы выйдем, Вася. А ты подержи машину, — сказала Алла, Юра полез вслед за ней. — Я попробую его уговорить.
Было сыро и холодно. Девятиэтажная башня стояла, уже совсем темная, под ногами еле угадывалась мокрая асфальтная дорожка.
— Ты боишься? — спросила Алла, когда они зашли в подъезд. — Он сейчас заснет и утром ничего не вспомнит.
— Давай утром, — сказал он, не в силах совладеть с собой, — скажи адрес.
— Позвони. У нас дома есть телефон, Я возьму отгул.
Она записала номер ему в книжку, и он, не прощаясь, выскочил на улицу. Такси Вася все еще держал.
Утром ему было противно и стыдно. Особенно стыдно за то, что деньги, которые он вчера истратил, предназначались на шмотки для ребеночка. Жили они тогда не лучше, Наташка эти самые тридцать рублей скопила черт знает какими хитростями. И он просадил их на малохольного Васю и его рыжую прости господи. Бедный Вася, она, наверное, на каждого встречного так вешается и специально придумала, что на работе ее к телефону не зовут, чтобы муж не мог контролировать, где она крутится.
