Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака
Худые, бледные, прыщавые девятиклассники стояли с той стороны раздатки, маленькой группкой. Дети у нас, в основном, из многодетных семей. Из социально неблаго получных, а половина — вообще сироты. Сироты официальные и неофициальные. С оформленными документами и с неоформленными.
Девятый класс, подростковый возраст. Денег у них нет. Вся их еда — только отсюда, из столовой.
Этим, что ни дай — всё сметут.
— Вкусно, ребятки? — слащавым голоском обратилась к ним Люба.
И получила ожидаемый ответ.
— Вот видишь! — и она повернулась ко мне. — Видишь, всё в порядке! Иди лучше, Натальюшка, пообедай!
В это время к раздатке подошла старший воспитатель, или просто — «старшая», как её все называют у нас. Светлана Сергеевна.
— Здравствуйте всем! — сказала она бодрым голосом. — Наталья Петровна, вы не обедали? Пойдёмте, пойдёмте вместе!
И я прошла с ней в комнатку для избранных персон. Для администрации. На пороге я обернулась и сказала им обеим — и «шефе», и кладовщице:
— Я завтра приду с утра. Без меня — не разделывайте мясо. Я хочу его сама посмотреть и взвесить. А также масло. В кашу, утром — не закладывайте без меня. И сегодня на ужин — я тоже приду, масло заложу в кашу. И порционное масло — взвешу. Имейте в виду.
Глава 3
Светлана Сергеевна прошла к столу впереди меня. Светлана Сергеевна — красивая женщина. Высокая, белокурая. Ей — лет около пятидесяти, и характер у неё твёрдый. Твёрдый — в том смысле, что эта женщина всегда твёрдо знает, что ей нужно.
Это не значит, что она всегда следует к своим целям твёрдо и прямолинейно. Нет. Иногда она подбирается к тому, чего хочет, очень мягко. Она мягко стелет, но спать бывает — по-разному.
Частенько воспитатели приходят ко мне поплакать, «от Светы», или мерить давление — после разговоров с нею.
Болтают про неё, что ей самой очень хочется быть директором. Но я, обычно, не прислушиваюсь к этим разговорам.
— Правильно вы их, правильно! — сказала «старшая», когда мы остались за столом вместе, вдвоём. — Правильно вы их, Наташа. Давно пора их пошерстить. Совсем уже за-воровались.
— Я раньше как-то и не думала, что так всё ужасно… Самой противно… — Я не могла успокоиться после своих резких слов. Тяжело они мне дались… Не умею я требовать, не умею…
— Правильно, ты раньше их почти не проверяла, — продолжала «старшая». — Ни кухню, ни кладовую.
— Да ведь не было же такого безобразия. Нет, ну брали, конечно…
— Брали, и брали всегда…
— Брали. На ведь и порции не были такими страшными.
Правильно, — сказала старшая. — Времена были другими. Всего было много, и всем хватало. И нашим, и ва вашим. Хватало — и приготовить вкусно, и в карман положить щедро. А теперь — время другое. Им хочется в кар ман так же щедро класть, как и раньше, а нету. Вот они и начали тянуть от детей, напрямую. И это происходит уже давно.
— А я — как-то и не видела… не замечала…
— А вы, Наталья Петровна, простите меня за прямоту, всегда ходили по интернату — в розовых очках. Или — в голубых. Или уж — не знаю, в каких. Вы же из них…
— Из кого?
— Сами знаете, из кого. Из тех, кому «положено». Это мне — что когда перепадёт, а вы? Вы ведь, сознайтесь… в доле?
Мне стало страшно. Всё, что говорила старшая, было правдой. Я «дружила» со всеми и розовые очки не собиралась снимать. Мне было тепло, уютно и сытно в них, в моих розовых очках.
И доля у меня была, доля не малая — плата за мои розовые очки…
— Вы же знаете, Светлана Сергеевна… Да, вы правы… Только это всё — в прошлом. Кажется, мои розовые очки дали трещину.
«И потом, я же крестилась год назад, — подумала я про себя. — Стала книги читать, писания святых. Вот какая у меня подготовка была — для снятия розовых очков».
— Есть десять заповедей, — сказала я, — и одна из них: «не укради». Короче, я уже несколько месяцев не в доле… Поэтому я могу теперь их проверять. Никто уже не может мне тыкнуть в нос, что я сама беру.
— Ну что ж, удачи вам. Удачи тебе, Наташа.
— Давайте вместе! Ведь вы — тоже имеете право! И закладку проверять, и выход готовой продукции. Если нас будет двое, мы уже будем — такая сила!
Светлана Сергеевна посидела немного, отставив от себя тарелку с недоеденным, очень жирным и вкусным пловом, положенным из особой кастрюльки. Потом она как-то особенно посмотрела на меня и сказала.
— Я — не могу пока. В прямую борьбу я пока не могу вступить. Но я твой союзник, Наташа. Если что, я поддержу. Потом, ты ведь должна главное понимать. Рыба гниёт с головы. С головы! А ты и она — это разные весовые категории.
Я посмотрела на Светлану Сергеевну. Она впервые говорила со мной об этом. И она была права.
— Ты должна это понимать, если хочешь добиться чего-нибудь.
— Я особо ничего не хочу добиваться. Чтоб не воровали в наглую, только и всего. Чтобы плов не был таким страшным, как сегодня. Я не собираюсь никого свергать с пьедестала.
— Ну-ну. А кто будет это определять: в наглую они воруют, или не в наглую? Или ты думаешь, что можно вылечить хвост, не откручивая головы?
Теперь уже пришла моя очередь смотреть на Светлану Сергеевну. Мои розовые очки трещали…
Светлана Сергеевна поднялась и величественно пошагала из кухни.
— Девочки, спасибо! Большое спасибо! Всё очень вкусно! — сказала она таким же, как и до обеда, бодрым и радостным воспитательским голосом.
— Спасибо… — буркнула и я, себе под нос, и побежала в своё, медицинское крыло.
Глава 4
Все эти тайны «мадридского двора» были мне, признаться, не по нутру. Всё-таки хорошо, что я врач, и у меня есть моё дело, в котором отсутствуют подобные сомнения и колебания. Я пошла смотреть больных в изоляторе.
Там у меня лежали трое. Двое — с бронхитом, и одна девочка с высокой температурой, и болями в животе. Её положили утром, без меня. Воспитательница привела.
Я начала с этой девочки, с Анютки. Боли были не сильными, и пока — совершенно мне неясными. Аппендицит? Нет, не похоже. Симптомов раздражения брюшины не было.
Я решила немного подождать, не отправлять её сразу в больницу. Может, проявятся эти боли. Или понос начнётся, или просто простуда такая. Завтра закашляет, и сопли потекут.
Я принесла Анютке жаропонижающее, принесла табле-точку ношпы.
— Укройся, Анютка, — сказала я, — и. постарайся уснуть. Я к тебе ещё приду.
Терпения, терпения дай мне, Господи. Терпения и внимания, чтобы не пропустить ничего.
Как же это терпение нужно, когда ты остаёшься с больным наедине, и надолго. Чтобы не паниковать, не бояться. Доверять себе и, главное, Богу доверять.
Господи, вразуми меня, чтобы я поступила правильно, и не навредила больным моим…
Паника — страшная вещь Я раньше работала под началом такой паникёрши-заведующей. В детском отделении, в стационаре. Вот уж мастерица была! И себя запугивать, и больного — в панику вгонять. И больного представляла всегда в три раза тяжелее, чем он был на самом деле.
Потом, после того, как мы с мужем уехали, я ещё целый год вздрагивала.
Мало того, что паника, так ещё и вечная «презумпция виновности». Ещё ничего не произошло, а мы все уже виноваты. Подчинённые, конечно.
Каким же надо быть неуверенным в самом себе, чтобы так третировать подчинённых, своих коллег?
А здесь у меня — всё совсем по-другому. Здесь я — сама себе хозяйка. Предпочитаю справляться сама, до тех пор, пока это возможно. Оставляю и бронхит, и ангину, если не очень тяжёлые. Мне ведь ещё и жалко их, этих детей. Одним, без родных, не сладко им в больнице. А навещать их тяжело.
Обычно воспитатели берут весь класс и — пешком, через весь город. Навещать. Пишут директору заявление, чтобы выписать продукты. Выписывают пару пачек печенья, пару банок сгущёнки, или килограмм яблок. Берут в кладовой и несут в больницу. А выпишут больного — надо санитарку посылать, чтобы забрала.
Вот я и кручусь — лечу сама. Балансирую, так сказать.
Медикаменты у меня пока есть. Правда, тоже — всё меньше и меньше, год от года. Но пока хватает. И на бронхит, и на ангину, и на понос.
Бывает, конечно, что и «Скорую» вызываю. Только стараюсь пореже.
Но в общем-то я — фигура трусливая и зависимая. Забилась в свой угол, смотрю себе детей, гоняю своих вшей, мажу свою чесотку. Никого не трогаю, и меня никто не трогает… Разве хватит у меня силёнок — порядок навести в пищеблоке?
И СЭС нас беспокоит, конечно, но не сильно. Больше — формально.
У нашего директора — и СЭС прикормлена. Надо смотреть правде в глаза. Надо, надо. И в эту сторону — мне тоже надо теперь смотреть.
Никогда от нас СЭС не уезжает с пустыми руками. Когда бы не пришли, им сейчас же — мини-банкет, или макси-обед. И уже бежит Тамара с коробками, грузит им в машину. А, бывает, и так приезжают, и ко мне даже не заходят. А сразу — к директору, и сразу — коробки, коробки.
