Барбара Квик - Девственницы Вивальди
Понимая, что ей снова пришла охота победокурить, я вовсе не хотела связываться с ней — давно ли меня выпустили из карцера! Но поскольку предложение Марьетты совпадало с моими собственными намерениями, я поставила поднос на траву и погналась за ней по лугу. Притворяясь, что играем в салки, мы с визгом и хохотом все расширяли круги, удаляясь от места пикника.
Неожиданно Марьетта оставила игру и уже всерьез понеслась к темным лесным зарослям.
Мне никогда раньше не приходилось столько бегать, тем более когда под ногами вместо твердых булыжников — упругая почва. Я пыхтела позади Марьетты, приотстав на несколько шагов, а она, более быстроногая, уже достигла кромки леса и вскоре скрылась среди буйно разросшейся зелени, похожей на живую стену.
Мои глаза не сразу привыкли к полумраку. Я потеряла Марьетту из виду и шла на звук ее шагов. За деревьями мне почудились силуэты людей. Когда я оправилась от замешательства и присмотрелась повнимательнее, то увидела невдалеке некоего дворянина с двумя слугами. Марьетта сломя голову неслась к нему, простирая руки. Незнакомец вышел на прогалину, где солнечные лучи пробивались сквозь густой полог ветвей. Я разглядела у него черные волосы и румяные щеки, пухлые губы и горящие глаза. Он вполне мог служить натурщиком для одной из картин Себастьяно Риччи, изображающих древних богов.
Человек обнял Марьетту, и тут она обернулась ко мне, взглядом словно бы прося у меня поддержки.
Я же от зависти и недоверия только покачала головой.
— Делай что пожелаешь, Марьетта! — крикнула я ей. — А я умываю руки!
С этими словами я отвернулась и поспешила дальше в чащу.
Я попала в лес впервые в жизни (разумеется, подумалось мне, если я случайно не родилась на материке и меня еще младенцем не несли через лес). Здесь было и страшновато, и красиво одновременно; к тому же вид хорошенькой Марьетты в объятиях красавца дворянина забавно взбудоражил мое восприятие.
Зрение и обоняние приобрели невиданную остроту; казалось, я слышу, как дышат листья, как снуют по веткам птички и разные мелкие букашки. Конечно, в Библии попадались упоминания о лесах и оазисах — и, как любая воспитанница Пьеты, я провела немало времени под двумя скрюченными гранатовыми деревьями и пальмой, что росли в нашем дворе, — но я понятия не имела, что большие скопления деревьев столь чудесно пахнут. Листва и кора, их испарения наполняли воздух ангельским благоуханием.
Я действительно была уже не прочь облегчиться, но боялась, как бы Сильвио не застал меня в неподходящий момент. Выйдя на полянку, я решила остановиться и подождать его. Помню, что в тот момент меня мучила мысль, водятся ли на Торчелло львы или другие твари, которые с удовольствием полакомились бы мной. Я вознесла молитву Богородице, прося у нее защиты. Меж тем Сильвио, очевидно, задерживался, поэтому я отыскала укромный кустик и присела, расправив вокруг юбки. Следя, чтобы струя не попала мне на башмаки, я вдруг рассмеялась — настолько приятно было здесь мочиться, среди стволов и зелени, росы и цветов.
Едва я успела поддернуть панталончики, как рядом раздались чьи-то торопливые шаги. Обернувшись, я увидела подбегающего Сильвио, с раскрасневшимся и слегка встревоженным лицом.
— Я уже думал, что тебя слопал лев!
Засмеявшись, я побежала ему навстречу — признаться, мне стало как-то не по себе. Я обвила его руками — ну да, это был он, только все еще одетый женщиной, — и положила голову ему на плечо.
— Я так рада, что ты меня отыскал! — призналась я и следом прошептала: — А что, здесь есть львы?
— Я вырос в той же самой каменной душегубке, что и ты, сестренка, и слышал те же самые истории. В Древнем Риме, думаю, львы были.
— Пошел этот Древний Рим ко всем чертям! — Не помню в точности, какое ругательство у меня тогда вырвалось. — Скажи лучше, что тебе удалось узнать о медальоне! Говори скорей, Сильвио, пока нас кто-нибудь не застукал!
— Или не сожрал!
— Брось свои шуточки!
Я взяла его руки в свои и только в этот момент разглядела, какие тонкие и длинные у него пальцы. Мне вдруг показалось страшно несправедливым, что мальчикам в Пьете не позволяют учиться музыке.
— А я думал, тебе нравится, как я шучу. — Он потянул меня вниз, и мы оба уселись на траву, соприкасаясь коленками. — Вот что я выяснил, Аннина…
Я прикрыла глаза и взмолилась Богородице, чтобы новости, которые принес Сильвио, были желанными для меня.
— Этот медальон оставили в заклад одному ростовщику из гетто, в Banco Giallo.44
— Куда обычно обращается фон Регнациг?
— Да. В гетто всего три ломбарда; они называются по цвету расписок, которые там выдаются: красных, зеленых и желтых — Rósso, Vérde и Giallo. Все вельможи захаживают туда.
— Не тяни!
— Я не тяну. Медальон изначально заложили под ссуду — обычное дело. Его не так давно принес какой-то молодой господин: видимо, вконец поиздержался. Он был в маске и имени своего не назвал. А потом явилась дама, zentildonna. Это была его родственница; она выплатила заем и забрала медальон.
— Ради всего святого, кто эта дама?
— Она тоже была в маске, — покачал головой Сильвио. — Ростовщик смог сказать только, что, судя по ее голосу, эта особа достаточно молода, хотя и не юная девушка. Так вот, она выкупила залог и заплатила немного сверху — для того, чтобы медальон доставили тебе. И подчеркнула, что сделать это надо скрытно. Ростовщик пообещал, что найдет способ.
Важность этой новости крайне взволновала меня — знатная дама! Правда, потом я поняла, что ничуть не приблизилась к разгадке, кем могла быть та незнакомка и где ее искать.
— И он больше ничегошеньки тебе не сказал? Бедняга Сильвио, вот тебе и вся награда за труды!
Наверное, в моем голосе вместо благодарности сквозила досада.
Он снова помотал головой, но прибавил:
— Есть еще кое-что…
— Ну?!
Он взял мои руки в свои и поцеловал их.
— Тут мы должны продвигаться осторожно, милая моя Аннина, потому что не только твое будущее, но, возможно, и мое тоже зависит от наших действий. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Та дама обмолвилась ростовщику, что ей его рекомендовали как человека порядочного и честного.
— И что мне это дает?
— Видишь ли, рекомендовала его Ревекка.
После этого мы не стали дольше задерживаться. Сильвио пообещал выпытать у Ревекки как можно больше и, пока его не хватились, убежал к остальным слугам, которых Фоскарини отправил обслуживать пикник.
Я же что было духу припустила к башне и вскоре уже входила в старинную церковь, где гулко отдавался голос нашей провожатой и слышались перешептывания моих неугомонных подружек — они, без всякого сомнения, с большей охотой погуляли бы на свежем воздухе.
Затесавшись в задние ряды, я старалась унять дыхание и делала вид, что внимательно выслушиваю пространные объяснения по поводу мозаики на дальней стене, представлявшей картину Страшного суда. Вверху ее помещались адские муки, слева внизу — праведники, а в правом нижнем углу — грешники. Мне показалось, что это изображение как нельзя лучше живописует мое положение.
— Где ты была? — прошипела мне на ухо Бернардина. — И где эта шлюха Марьетта? Ла Бефана уже спрашивала про вас обеих!
— Ходила по большой нужде.
— А ее взяла задницу подтирать?
— Фу, Бернардина, как мерзко!
— Это вы мерзкие — и ты, и она — с вашими интрижками и тайными свиданиями!
— Я не ходила ни на какие свидания!
Бернардина всхрапнула от смеха, что вовсе не приличествовало благовоспитанной девушке.
— А твоя лучшая подружка и подавно! То-то так старательно мыла у себя между ног!
Наша провожатая бубнила по-прежнему:
— В первые годы одиннадцатого века базилика была перестроена епископом Орсо Орсеоло, позже ставшим патриархом Акуилеи.
— Она не лучшая моя подружка!
— А если не она, так кто же тогда? Верно, это звание по чести принадлежит твоей саксонской постельной напарнице!
— Silènzio!45 — пророкотал откуда-то спереди голос маэстры Менегины.
Ее возглас произвел воистину магическое действие: группа воспитанниц расступилась наподобие Красного моря, и посредине образовался коридор, в конце которого, к своему ужасу, оказалась именно я. Мне тут же захотелось за кого-нибудь спрятаться, сделаться незаметной.
Поглядев, как действует ее голос на подопечных, Ла Бефана медленно направилась прямо ко мне. Наконец она подошла вплотную, так что мне стала хорошо видна бородавка у нее на подбородке, из которой, словно обезглавленные цветки, торчали две черные волосины.
Наступила тишина, потому что все вокруг затаили дыхание. Ла Бефана тоже не сразу заговорила, а лишь молча сверлила меня взглядом, словно глаза у нее обладали особой способностью проникать в подноготную вещей и находить там самую позорную правду. Затем она улыбнулась, но от такой улыбки мне сделалось не по себе. Все эти годы, что она отбрасывала на все свою черную тень, никто не слышал от нее ни одного приветливого слова.
