Мария Донченко - Оранжевый туман
Меньше чем через сутки поезд тронулся с перрона Курского вокзала и понёс их на юг.
Четверо пассажиров занимали один отсек в плацкартном вагоне. Проводники бойко торговали чаем и продуктами за рубли и гривны, и молодым ребятам это казалось непривычным, они с трудом в уме пересчитывали валюту по курсу — никому из них в сознательном возрасте не приходилось бывать за пределами Российской Федерации.
Этого нельзя было сказать о Михаиле. Он как раз чувствовал себя в своей тарелке и к своим юным спутникам относился покровительственно, как опытный боец к малолеткам, которые, раскрыв рты, слушали невероятные истории из его бурной жизни, и лишь ему одному было известно, что из них правда, а что он присочинил для красного словца. Поезд ещё не успел выехать за пределы Московской области, а Михаил уже завёл знакомства в вагоне, и на подъезде к Туле уже вовсю распивал водку с попутчиками.
Ребята сидели с краю, поддерживая тосты, но особенно не вступая в разговор. Люба устроилась, обхватив руками колени, на пустующей боковой полке и, вполуха слушая Михаила, смотрела на проносившиеся за окном пейзажи.
В Орле на боковые места пришли пассажиры, и девушке пришлось переместиться на край своей полки, где сидела вся компания.
Перед Курском Михаила развезло, и он захрапел на верхней полке. У торговцев на перроне в Курске, где поезд стоял пятнадцать минут, Дима взял несколько бутылок пива, и они продолжили пить уже в своём кругу, пока и их не свалила усталость. Но долго им спать не пришлось — разбудила таможня.
…До девяносто второго года мало кто знал крохотный посёлок Казачья Лопань в Харьковской области, но теперь, благодаря своему расположению на пересечении российско-украинской границы с одной из крупных железнодорожных веток, станция приобрела широкую известность на просторах бывшего Советского Союза, а в самой Казачьей Лопани стала быстро развиваться привокзальная торговля — ведь, пока украинские пограничники перетряхивали вагоны, каждый пассажирский поезд стоял здесь больше часа…
Был поздний вечер. Люба слегка нервничала, она ехала через границу впервые, но Михаил, которого разбудил пограничный контроль ещё на российской стороне, и больше ему заснуть не удалось, спокойно и даже как-то сонно протягивал чиновнику в форме с гербом независимой Украины на жёлто-синем фоне и буквами «ДПС» на шевроне четыре паспорта и заполненные миграционные карты.
Их проверили быстро и даже не посмотрели вещи, которых, впрочем, у них было немного.
— Ну, теперь можно расслабиться и спать, — зевая, лениво проговорил Михаил с верхней полки, когда поезд наконец тронулся с места, постепенно набирая ход, и удаляющиеся огоньки станции Казачья Лопань медленно поплыли в темноте за окном.
— А почему «ДПС»? — спросила Люба шёпотом, стесняясь своего незнания.
— Державна прикордонна служба, — так же равнодушно ответил Михаил. — Потом расскажу ещё кое-что интересное, — добавил он, отворачиваясь к стене, и через минуту он уже храпел, отвернувшись к стене.
Проснулась Люба поздно. По обе стороны железной дороги тянулись украинские степи, иногда за окном мелькали сёла, но она не успевала их рассмотреть.
Михаил приводил себя в порядок, но вид у него всё равно был слегка потрёпанный.
После Мелитополя она впервые в жизни увидела море.
— Дима, — дёрнула она товарища за рукав, припадая к окну, — Море…
— Это ещё не море, — ответил Михаил, деловито пришивая к рубашке оторванную пуговицу и не поднимая глаз от своего занятия, — это лиман. Скоро настоящее море увидите.
Меньше чем через час они с восхищением наблюдали, как плещутся волны с обеих сторон от железной дороги о края узкой полоски земли, по которой, не сбавляя хода, идёт на юг поезд.
— Перекоп? — спросил Дима.
— Он самый, — кивнул Михаил.
К вечеру второго дня пути они были на месте.
Феодосия встречала их шумом и гамом привокзальной торговли и навязчивых посредников, предлагавших дёшево снять жильё у моря, принимая их за ранних отдыхающих. Если в Москве приближение массовых отпусков ещё не чувствовалось, то здесь курортный сезон уже вступал в свои права.
— У нас всё есть, — сказал ребятам Михаил, — проходим, не задерживаемся.
Он вёл их по перрону вперёд. Около отцепленного уже локомотива он крепко поздоровался за руку с загорелым человеком лет тридцати пяти в кепке-бейсболке, тёмных очках, камуфляжных брюках и белой футболке с синим рисунком — перечёркнутой в круге четырёхконечной натовской звездой.
— Евгений, — представился встречающий. — А ты случайно не Люба Измайлова? — поинтересовался он у девушки, в течение нескольких секунд пристально разглядывая её и морща лоб, словно пытаясь что-то вспомнить.
— Люба, — подтвердила она, — а Вы меня знаете?
— Не помнишь меня? — усмехнулся он.
— Если честно, не помню. Мы с Вами встречались?
— Я тебя вот такой видел, — он сделал жест рукой, отмеряя примерно метр от земли, — родителей твоих знаю. Я у вас дома почти пару недель отсиживался после Дома Советов. В октябре девяносто третьего.
Теперь Люба начала смутно припоминать парня, который жил у них в квартире, но не могла восстановить в памяти его лицо — в сознании всплывал только категорический запрет отца говорить кому-либо в школе, что у них дома живёт Женя…
— Ладно, пойдёмте, — Евгений сделал неопределённый жест рукой, — устали с дороги?
— Не особенно, — ответил Михаил.
— Зайдём на квартиру или сразу в палаточный лагерь?
— Смотри, ты хозяин, тебе решать.
— Тогда проведу вас по городу, а к вечеру будем устраиваться, — кивнул Евгений, и ребята даже не совсем поняли, какое всё-таки принято решение. Они двинулись к остановке трамвая.
Город бурлил. Это было видно с первых шагов — и по разговорам на улицах, и по надписям на стенах, и по ярким плакатам, которые рвал ветер со столбов и остановок…
— Вот уже и НАТО к нам лезет, — проговорил Евгений, — вот они, результаты оранжевой революции… Молодёжь хоть знает, что у нас творилось в четвёртом году? — спросил он.
— Конечно, — ответил Дима, — следили внимательно. А Вы тогда за кого голосовали, если не секрет?
— В первом туре — за Наталью Витренко, — охотно ответил Женя, — боевая тётка, что и говорить. Её ребят увидите тут у нас. Во втором и третьем — за Януковича. А куда деваться было? Хоть на словах за дружбу с Россией. Весь Юг за него тогда голосовал, что Крым, что наша Одесса. Никого не знаю в моём городе, кто бы за этого урода диоксинового… Эх, — он махнул рукой, — а знаете, у нас в прошлом году пустили слухи, что с января будет с Россией визовый режим…
— Со следующего января? — спросил Дима.
— С этого. В смысле, шестого года. Я же говорю, слухи… Пока обошлось.
Тут Люба внезапно вспомнила об их коротком разговоре в вагоне после пересечения границы.
— Миша, — обратилась она, — помните, Вы в поезде хотели что-то интересное про украинских пограничников рассказать?
— Про украинских пограничников? — он слегка удивился. — В упор не припоминаю. Когда?
— После того, как таможню проехали. Я у Вас ещё спросила, как ДПС расшифровывается.
— Ну конечно, — ответил, вспомнив, Михаил, и в глазах промелькнула хитринка, — не про них, будь они неладны, а про границу российско-украинскую. Граница, скажу я вам, братья-славяне, она только с виду на замке, правда, Жень?
— Рассказывай, рассказывай, раз уж начал, — Евгений усмехнулся.
— Приходилось в этой жизни и мне, и Женьке ходить через эту границу пешком, — продолжил Михаил, — проще говоря, нелегально. В обход.
— И насколько это реально? — Люба, похоже, заинтересовалась всерьёз.
— Вполне, — ответил он, — места только знать надо, а так — ничего сложного. Места на карте покажу. Идёшь себе по лесу и идёшь. Главное — не отдаляться от железной дороги настолько, чтобы по-серьёзному заблудиться. За ночь от города до города без особого напряжения дойти можно.
— А если поймают? Что за это будет?
— Да ничего за это не будет. Там все кому не лень через границу шастают. В самом крайнем случае поставят штамп в паспорт — запретят въезд на Украину на пять лет. Но это если уж очень сильно не повезёт. А так — я ни разу не попадался, да и Женька тоже, да?
— Ага, — кивнул Евгений, — а в том же девяносто третьем я так и уходил. Тогда ещё, правда, хорошо ходили электрички через границу, это сейчас их почти нигде не осталось, может, конечно, на каких-то участках есть — точно не скажу даже… Но трясли на границе тогда уже вовсю. Никто ж ещё не знал, чем всё закончится, наши все прятались… Осень, помню, холодно, середина октября, дождь поганый, — он пустился в воспоминания, — а я в лёгкой куртке, да по грязи, по болотистой — как вспомню, пробирает до костей… Чуть воспаление лёгких не подхватил тогда. Но дошёл-таки, и до дома добрался. А вообще — спасибо твоим, Люба, родителям, что живой. Из Москвы тогда не так просто было выбраться участнику событий, да ещё и с украинским паспортом. Незалэжность, будь она неладна. Мать меня, помнится, похоронила уже — я ж по телефону звонить боялся… Крайний раз звонил третьего утром, когда только всё начиналось. Так, представьте, с третьего октября — и в первый раз домой позвонил с автомата, как границу перешёл, уже с украинской территории, число, кажется, девятнадцатое было. Мобильных тогда не было, ну а я с таксофона, с почтамта, всё, думаю, позади, хохлы искать не будут, больно им надо… Помню, рано пришёл, спросил у прохожих, где главпочтамт, и мёрз ещё на ступеньках, ждал, пока откроется. Заплатил за три минуты межгорода… Да, деньги тогда ещё были — не гривны, а купоны. Фантики с кучей нулей. Хорошо хоть поменяли в Москве немножко, где бы я там обмен валюты в шесть утра искал. Стою у кассы, отсчитываю заплатить за три минуты, а самого прямо таки трясёт… Мать меня уже и не чаяла живым увидеть… Вот оно как бывает. Да вы лучше расскажите, что в Москве творится? Идёт какое движение или всё начисто заглохло?
