Эмир Кустурица - Смерть как непроверенный слух
- Где в этой истории место для меня? – спрашивал Кера-вор, когда вспоминал стервятников, которые вились около Майи.
И я уехал в Сараево, почувствовав, что увижу „Амаркорд” как-нибудь потом.
Измученный бессоницей и табаком, через двадцать восемь часов пути я добрался до Сараево. В «Шеталиште» я был первым посетителем, официантка Борка принесла мне вареное яйцо, а я сидел на электропечке и грел себе задницу.
- Я смотрю, тебя и заграница не научила манерам! Ты чего, и в Праге на печке сидишь? А ну, слезай, испортишь мне печь!
- В Праге нет электропечей, деревенщина, там всюду отопление на газе из Сибири!
- Слезай давай, видишь, печка уже прогибается!
Официанты и официантки были в старой Югославии, как и полиция, привилегированной частью населения, рабочий стаж им засчитывался быстрее, и почти все они были стукачами. И не только потому, что официантки и подавальщицы, те, что доносчицы, чаще выходили замуж за полицейских, нет, они могли вообще не быть в списке оплаченных агентов УГБ, а доносили для удовольствия.
- И вот еще: Майя твоя, знаешь, гуляет с сыном того хирурга, Васильевича! Парень и не то чтоб уж супер, по мне-то ты интересней будешь!
- Хороший человек этот Васильевич. Помню, в шестьдесят первом году наложил мне гипс, когда я сломал руку, перенося Титаник, – делал я вид, что эта информация для меня ничего не значит.
- Все это несерьезно, не о чем тебе беспокоиться – сказала зашедшая в «Шеталиште» Амела Аганович, лучшая тогда подруга Майи.
- Этого Васильевича она посылает на Грбавицу за пирожными. Обожает она эти тортики и шампаньезы из кондитерской «Ядранка». А для тебя он неопасен, потому что Майе не пара.
- Да оставь это, Амела, мне оно больше неинтересно.
- Хорошо-хорошо, знаю, так просто тебе сказала.
Златан Мулабдич, Бад Спенсер „Шеталишта”, поднялся раньше всех и первым пришел в кафану. Дрался он редко, будучи человеком души шелковой, будто девичьей, но был опасен, если его разозлить. Однажды он избил двоих, потом дождался скорой помощи, и занес их вместе с медбратом в машину, потому что они так и не очнулись. Очевидцы утверждали, что когда скорая помощь, включив сирену, отправилась в больницу, он расплакался. Злая сел на наш стол, обнял меня, расцеловал, и сказал:
- Видел вчера твою Майю, - на что я пожал плечами, в смысле «ну а мне-то какое дело».
- Что вы пристали с этой Майей, люди, бросьте вы, я приехал вас повидать, а вы Майя то, Майя се.
Злая показал на мостовую через дорогу от „Шеталишта”, перед магазином «Новый дом».
- Дружище, вчера она прошла вон там, и все тут прямо со стульями поворачивались за ней следом. И ничего такого, даже женщины пялились, чувак. Так хороша!
- Ну а мне-то что. Что было, то прошло, брат.
Взял я номер телефона Амелы и пошел домой спать, чтоб возместить бессонную ночь.
А вечером я гулял по Титовой, и другим извилистым сараевским улицам. В конце концов, городской автобус отвез меня на Грбавицу, в кондитерскую «Ядранка». Сел в углу, заказал лимонаду, надеясь, что Майя пошлет этого Васильевича за шампаньезами и пирожными. Чтоб не подвергать сомнению майин вкус, съел семь шампаньезов, одно пирожное и подумал, что сейчас меня вырвет. Так оно, в конце, и случилось. Вышел наружу и проблевался. А снаружи было холодно, мерзнуть мне не хотелось, и младший Васильевич все не шел и не шел. Я вернулся в кондитерскую. Опять попросил лимонаду. Нигде никакого Васильевича. На его счастье, а может и на мое. Так он и не пришел, а меня понемногу отпустила нервозность. Внутри меня боролись герцеговинец и человек. Парень не виноват, говорил человек, а герцеговинец озабоченно качал головой, «Слышь ты, пока не рыпнешься, отвечаю, я тебя и пальцем не трону, ясно?»
Вообще-то я не уверен, что обошелся бы с ним нежно. Скорей, сказал бы ему что-нибудь вроде: «Э, кто на меня залупается, тому жизнь завершается, понял»?!
Нет, нехорошо, подумал я. Ведь он же должен ответить это: «Чего?», за которым последует, ясное дело, двойное «Чего, чего?». Наверняка это нас до что-нибудь да доведет. Лучше, подумал я, спрошу-ка я его: «Ну ладно, тебе че надо-то?»
Он, конечно, ответит: «Что, это мне-то чего надо?» - и когда скажет это «Чего, чего?» - уж тут я не выдержу и должен буду ему сказать : «Лучше не дергайся, малой, не то раскрошу тебя, как двоечник мел!!!»
Не знаю, успел бы он спросить какой такой мел, потому что вот тут я б ему и врезал.
В магазин зашел хозяин и посмотрел на меня с явным любопытством.
- Тебя как зовут, парень?
- Кустурица – ответил я.
- Да сиди-сиди… Пирожное хочешь? Я с твоим отцом лежал в интенсивной терапии. Долбануло нас обоих инфарктом! Отличный человек твой отец, пить то он как, перестал?
Я сказал:
- Ну да, разве что иногда, немного!
- Нельзя ему больше пить. Посмотри на меня, делаю лучшие пирожные в Сараево, но не могу к ним даже прикоснуться. Хреновая жизнь без шампаньеза, но жизнь есть жизнь. Лучше быть живым, чем мертвым, согласен? Передай отцу: «В наши года уже надо быть осторожней»
Надавал мне столько пирожных, что часть я оставил дома, а часть отвез с собой в Прагу. А отцу перед отъездом сказал:
- Тебе привет от Николы, - и он спросил:
- Какого Николы, кондитера?
- Того самого!
Отец меня спросил:
- И как там Никола, жрет небось свои пирожные? – а я сказал, что нет, боится, из-за инфаркта.
- Бог ты мой, если он будет неосторожен и станет есть сладкое, в котором куча холестерина, то долго не протянет. Как увидишь его опять, передай: «В наши года уже надо быть осторожней…»
Запах николиных пирожных приехал со мной в Прагу. Не смог я в Сараево добиться того, чего хотел, и стало ясно, что теперь стану думать про Майю не только по выходным. Когда я добрался до общежития, на окошке проходной висело объявление: Просмотр «Амаркорда» в двенадцать часов. Так что правильное было у меня предчувствие перед отъездом. В Сараево пропали мои выходные, так и не смог я проверить, наврал ли мне вор Кера, но воскресенье не пропало, посмотрю «Амаркорд». Уставший с дороги, за пару часов я выпиваю огромные количества кофе, а потом спешу в Клуб.
Толпа зрителей быстро рассаживалась на удобные места, а меня охватило какое-то праздничное ощущение. Будто должно совершиться что-то великое, волнующее. Никогда еще ни перед каким представлением меня не охватывал такой трепет. Холщовый занавес раздвинулся, и тотчас же музыка Нино Рота разрушила границу между фильмом и залом. В приморский итальянский городок пришла весна. Какая чудесная композиция, думаю я. Сквозь полет весеннего пуха, летящего над домами Римини, режиссер знакомит нас с городом. Мелкают кадры летящего пуха. Вот беззубый бродяга прыгает и хватает его, бормоча что-то на итальянском, мне слышно лишь – «Ла примавера» и… я засыпаю! Просыпаюсь, слышу аплодисменты, а на экране вижу титры! Слушаю музыку и растерянно оглядываюсь. Сразу же сна у меня не остается ни в одном глазу, и я виновато спрашиваю соседей:
- Чего, крутой был фильм, да?
- Ну ты даешь, как это можно - заснуть на Феллини?
- Устал я просто, сам не пойму, что за ерунда получилась…
- Это, братец, не ерунда, а попадос, - сказал мне один настырный поляк. Вышел я на улицу и потянулся, чувствуя себя паршиво. Нет, ну как это так я заснул прямо на начале великого фильма?
Целая неделя прошла с этим чувством вины. Слушая историю архитектуры, я каялся, историю эстетики – каялся, историю литературы, каялся.
Не помогли и лекции о Новом Завете, хотя мне нравились толкования сокровенных тайн и посланий.
Как же так могло получиться, спрашивал я себя, что ты, тупица, пропустил случай увидеть такое великое произведение искусства. И это в то самое время, когда формируется твой вкус, и очень важно быть вдохновляемым ценными произведениями. И, что еще хуже, перед коллегами мне стыдно не было. Их презрительный взгляд будто говорил мне: ага, конечно, дикарь балканский, спит на фильме Феллини. А мне, все же, казалось, что, пока я спал, что-то из фильма в меня перетекло.
Это как если взять две картинки из фильма и наложить друг на друга, чтобы изображения смешались. Такого объяснять я это не стал бы никому. Чтобы не смеялись, а то больно уж похоже на рассказ о том, как под голову вместо подушки кладут «Войну и мир» Льва Толстого, чтоб «перетекло» и не надо было тратить времени на чтение.
В один из этих унылых перерывов между сдвоенными парами истории архитектуры, я услышал ободряющую новость: копия фильма «Амаркорд» останется еще на неделю, а может и дольше, из-за огромного интереса чешских работников кино. Я сразу же почувствовал облегчение, исчезло чувство вины, но тут возникла новая комбинаторика. Новая дилемма. Если этот вор Кера и Амела не соврали, то на следующих выходных я должен увидеть Майю. Если она меня все еще любит, то грех ее не увидеть. А тут еще мне говорят, что она на Яхорине[21], и вокруг нее вертятся всякие ушлепки. И я забеспокоился - о том, что что-то совсем о ней не беспокоюсь. Ведь навострил уже к ней лыжи сын Бебы Селимович, известнейшей исполнительницы народной музыки. А, ну, тормозни-ка, сынок… Значит так, пятничный сеанс пропускаем, ну, не вопрос, забьем сеанс на понедельник.
