Бриттани Сонненберг - Дорога домой
– Я их ненавижу.
– Они просто глупые дети.
– Почему они не насели на тебя?
– Наверное, потому, что у меня нет таких великолепных светлых кудрей, – ответила я – в этих словах прозвучало больше обиды, чем я хотела.
Я всегда завидовала волосам Софи. Именно они помогли ей получить роль принцессы, когда в Атланте мы с соседями затеяли постановку «Принцессы-невесты», тогда как я удовольствовалась ролью великана. Ее волосы были того же цвета, что у мамы, особенно на детских фотографиях мамы в доме Ба Ады (так мы называли мамину маму, жившую в Миссисипи). Но теперь я была очень довольна своими прямыми, как палки, волосами.
Мы немного постояли, глядя на пруд. По нему грустно плавали несколько уток в окружении пластиковых стаканчиков, окурков и целлофановых оберток.
– Китай – такая дрянь, – проговорила Софи. Я понимала, она ждет, что я ее поддержку, но почему-то воздержалась и промолчала.
– Что первое ты купишь в «Крогерсе»? – наконец спросила я Софи.
– Шоколадно-арахисовые пальчики, – немедленно отозвалась она. – А ты?
– Коробку медовых хлопьев.
– Чудачка.
Мы пошли назад, я мурлыкала себе под нос мелодию из рекламы этих хлопьев. С ней я чувствовала себя непобедимой, словно вызывая в памяти рекламный ролик хлопьев – мультяшный фермер идет по пшеничному полю и поет, а к нему слетаются птицы, – я делала все остальное – сад камней, тяжелые музейные двери, залы, в которых гуляло эхо, наших хмурых родителей – присутствовавшими здесь лишь наполовину, лишь наполовину реальными.
Я всегда полагала, что именно инцидент в Сучжоу побудил Софи обрезать волосы. По словам мамы, которая пошла с ней в парикмахерскую, то есть в хозяйскую ванную комнату одной французской леди, жившей в нашем доме, Софи всё просила мадам Клод подрезать их короче и короче. Мама разрешила ей, чего никогда не сделала бы в Штатах. Это был единственный плюс в пользу Китая – он действительно ослабил мамины правила. До Китая нам полагался один жалкий час в неделю для просмотра телевизора, по субботам, что всегда вызывало грандиозные споры между мной и Софи. Она предпочитала «Гарфилда», я – видеозаписи музыки кантри. Теперь мы могли свободно смотреть телевизор сколько пожелаем, хотя транслировали в основном паршивое австралийское телевидение, с куклами эму и программами семидесятых вроде «Каскадера», в которых какой-то парень разбивал автомобили, падал с гор, а потом поднимался оттуда с кривой улыбкой и говорил: «Никаких проблем». Еще нам позволили есть любые сухие завтраки, раньше приберегавшиеся строго для поездок к дедушкам и бабушкам в Индиану или Миссисипи. Мама даже согласилась купить игровую приставку «Нинтендо», это стало знаком, что она по-настоящему сломлена.
Когда мама и Софи вернулись с четвертого этажа – из салона-парикмахерской француженки, я едва не прыснула спрайтом, который пила. Хотя Софи всегда была девчонкой-сорванцом, занимавшейся спортом и избегавшей платьев, она крайне тщеславилась своими волосами. При виде Софи все первым делом отмечали эти длинные локоны. А при виде меня говорили совсем другое – неизбежное: какая я высокая. (Я вовсе не считала это комплиментом. Это все равно что назвать цветы на кусте роз красивыми или отметить, как высок этот куст. Кому какое дело, два в нем фута или четыре? Все знают, что значение имеет только роза.)
Не думаю, что Софи действительно просчитала всю эту затею с мальчишеским обликом. Ей пришлось смириться с поддразниванием в школе, но, как я сказала, она обладала способностью быть любимицей, что ее спасало, и не успели мы оглянуться, как другие девочки в ее классе тоже обкорнали волосы. Локоны Софи производили сенсацию только среди китайцев – во время наших воскресных прогулок по Шанхаю с мамой и папой или на банкетах, устраиваемых компанией. Китайцы теперь еще чаще трогали ее стриженые кудри. «У вашего сына красивые волосы», – говорили они моим родителям, и Софи страшно раздражалась. Она стала носить толстовки, надевая капюшон даже в самую жаркую погоду, идя максимально быстро, уткнувшись взглядом в землю.
Банкеты были даже хуже, поскольку она не могла надеть капюшон. Тогда нам приходилось ходить на банкеты по меньшей мере раз в неделю. Папины партнеры по совместному предприятию устраивали их в его честь или чтобы отпраздновать какой-нибудь подписанный контракт. Банкеты тянулись вечность и состояли из миллиона перемен. Мы с Софи сидели там и пили кокосовое молоко или сладкий апельсиновый сок, ковыряя еду на своих тарелках. Некоторые блюда были бесподобными, например, креветочные клецки или паровая рыба с имбирем, но большинство содержало множество противных таинственных ингредиентов. В Атланте одной из наших любимых игр была «угадай по вкусу»: кому-то из нас завязывали глаза, а другая шла в кладовку и зачерпывала ложку вустерского соуса или кунжутных семечек или снимала начинку с печенья «Поп-тартс» и отправляла в рот первой. Единственным правилом, по настоянию нашей няни, не желавшей, чтобы нас стошнило, было – не смешивать продукты. Но тогда мы знали, что хранится в кладовке, поэтому все это завязывание глаз было вызовом, но не страшным по сути. В Шанхае же на банкетах ты и понятия не имел, что ешь: медузу, язык или чьи-то потроха? От переводчика толку обычно было мало, хотя он старался. «Бородатый попрошайка», объявлял он, или «жемчужное императорское морское ушко». Мама говорила, чтобы мы пробовали все понемногу, но после пары бокалов вина переставала за нами следить, и мы могли есть что хотели, сводя это обычно к многократным порциям жареного риса.
Как бы то ни было, но на этих обедах присутствовали папины китайские коллеги, а их жены гладили Софи по голове и называли очаровательным мальчиком. В Штатах, если бы мама или папа поправили их, то допустивший ошибку извинился бы и сказал: «Да, как глупо с нашей стороны, Софи – красивая девочка». Но в Шанхае начинали спорить, как будто ошиблись мама и папа. Я привыкла, что Софи привлекала больше внимания даже до переезда в Китай. Она всегда обладала чем-то, притягивавшим к ней людей. В Шанхае же я вдруг ощутила себя счастливицей, потому что никто не обращал на меня внимания. У меня появилось новое чувство – нужно что-то сделать, чтобы помочь Софи, избавить ее от этого. Я всегда была чувствительной, но ощущала, что динамика меняется. Сестра выдумывала предлоги, чтобы не ходить на семейные воскресные прогулки, и в целом стала более тихой.
Я мечтала, чтобы моя прежняя сестра вернулась. Мне не хотелось быть той, кто радостно болтает за ужином обо всем, что сделала за день. Это была ее территория. Я не знала, что сказать, когда мама и папа в отчаянии устремляли на меня взгляды. Только этим я могу объяснить, почему согласилась на план Софи.
Это произошло примерно через месяц после того, как она остригла волосы, в конце весны. В дверь моей комнаты постучали совсем негромко. Я делала немыслимое домашнее задание по математике. С переездом в Шанхай мне стало гораздо труднее успевать по математике и естественным наукам из-за корейских и тайванских учеников в моем классе, которые были в миллион раз лучше всех нас, и наша учительница, миссис Нг, сингапурка, сказала, что нам следует подтянуться до их уровня. Я катастрофически отставала и впервые в жизни получала «удовлетворительно» и «посредственно». Маме и папе я еще не говорила, хотя мама, вероятно, скоро узнала бы, поскольку она преподавала в четвертом классе в нашей школе и каждый день обедала вместе с миссис Нг в учительской столовой.
Софи приоткрыла дверь.
– Привет, – сказала она и вошла без спроса, я не обратила на это внимания.
В ее голосе прозвучала настойчивость и что-то от прежнего возбуждения, как в тот раз, когда она сговаривалась с соседскими ребятами в Атланте, вынашивая план украсть флаг у другой команды. Те игры всегда казались мне бессмысленными, дурацкий старый флаг никогда не вызывал у меня ни малейшего интереса, а изображать обратное было утомительно. Но Софи жила подобными вещами.
– У меня есть план, – объявила она и развернула мятый тетрадный листок, на котором нацарапала карандашом длинные списки под заголовками типа: «Припасы», «Билеты» и «Важные телефонные номера». Короче, план заключался в том, чтобы убежать из дома. Или, как возразила Софи, когда я так сказала, вернуться домой, поскольку Шанхай – не наш дом и никогда им не будет. По плану следовало попасть в аэропорт, купить билеты по одной из папиных кредитных карт и поселиться в Атланте у лучшей подруги Софи – Аны.
– Можешь ехать, – отмахнулась я. – Я остаюсь здесь.
– Не глупи, – сказала она.
– Даже не думай. – Я вернулась к своему домашнему заданию.
– Пожа-а-а-алуйста.
– Уходи отсюда.
– Ты мне нужна, – проговорила Софи, и я немного смягчилась, но ничего не ответила. – Я выгляжу недостаточно взрослой, – добавила она. – А с тобой получится.
