Терри Сазерн - Блистательный и утонченный
— Уф-уф, — многозначительно сказала она, покачала головой и вернула Ральфу почти полный стаканчик. — Нет, спасибо. Налей мне еще кока-колы, пожалуйста.
Ральф с видом комичного упрека добавил кока-колы в ее чашку, а Барби в свою очередь благовоспитанно отодвинулась в сторону бокового окна и, как будто оставив юношу на испытательный срок, уставилась на отдаленный экран, на котором в данный момент демонстрировался новостной блок двухнедельной давности. Пока что они сидели в относительной тишине — поскольку Ральф выключил маленький усилитель, который работник кинотеатра прикрепил к их окну, — как одна из сотен пар, каждая из которых, отдельно, в темноте, в безбрежном парковочном пространстве, приютилась и смотрела утратившие новизну, безмолвные, полные боли и горя мировые новости… постепенно начал капать дождь.
Ральф закрыл окно со своей стороны и, видя, что Барби не может справиться со своим окном, наклонился, чтобы помочь ей, и легко поцеловал ее в висок.
— О, начинается дождь, — сердито сказала Барби, замерев от проявления такого внимания. — А я не взяла шарф! О, как это ужасно!
— О, я не знаю, — сказал Ральф, — может быть, это и к лучшему. — Он стал энергично наводить порядок в машине, здесь и там поправил матерчатую крышу и закрыл крышку вентилятора. Он включил радио и отыскал на какой-то волне мягкую музыку, а Барби безнадежно смотрела на все это. В преломлениях света, идущего с экрана и отражающегося от панели радио, ее спокойное лицо менялось в полутьме, как будто высеченное скульптором-волшебником, отображая грани ее красоты, которые были постоянными и ускользающими одновременно, и казалось, в ее глазах пляшут маленькие огни.
— Но у меня ничего нет, — объявила она, — что я могу одеть на голову!
Оказалось, что в матерчатой крыше как раз над головой Барби была маленькая дырка, и еще до того, как Ральф успел внять ее жалобе, капли дождя стали падать на девушку. И стало понятно, что ничего не остается делать, кроме как перебраться на заднее сиденье. Ральф освободил пространство, подвинув свое кресло прямо к рулю, и когда Барби — осторожно пытаясь перебраться назад со стаканчиком в руке — протянула было стаканчик Ральфу, он поторопил ее делать этот маневр побыстрее, и даже в самом крайнем случае это было бы вполне осуществимо, поскольку у юноши были заняты обе руки — одной он удерживал откинутое кресло, а другой держал свой стаканчик, так что Барби благополучно перебралась. Она прикончила свой виски в один глоток, состроив жуткую гримасу, но тут же снова обрела вполне счастливый и довольный вид, как будто эта шалость полностью могла быть оправдана данными обстоятельствами.
И минуту спустя они уже уютно сидели рядышком, на заднем сиденье, и все вокруг, казалось, стало темнее и каким-то образом предполагало абсолютное уединение, и когда Ральф снова налил им выпить, на дальнем экране наконец начался фильм, «Грозовой перевал», но изображение раскололось, как и кадры на экране, под ручьями дождя, хаотически стекающими по лобовому стеклу, а из такой близкой мягко сияющей панели радио играла музыка, «Настроение индиго».
— Ты любишь танцевать? — спросил Ральф, не обращая внимания на фильм.
— Ммммм. Люблю, — мягко сказала Барби, глядя прямо перед собой.
Он взял ее за руку и робко сжимал ее. Она, казалось, приняла это как необходимую часть для просмотра фильма, но потом она один раз взглянула на него, быстро, улыбаясь с каким-то вкрадчивым намеком, и кивнула на экран.
Ральф, не отводя глаз от ее лица, положил другую руку на сиденье за ее спиной и на секунду наклонился ближе, чтобы поцеловать ее в губы, но девушка отвернулась и даже отодвинулась немного назад. Так что у юноши получилось поцеловать ее всего лишь в щеку, и она мягко позволила ему это сделать.
— Я люблю тебя, — сказал он нежно, а она уставилась на него своими огромными глазами с выражением тихого изумления.
И Ральф посмотрел в эти глаза, посмотрел почти с любовью. Затем, внезапно и сильно, он обхватил ее плечи руками, словно тисками, и прижал девушку к себе, левой рукой взял ее за подбородок и поцеловал так крепко и уверенно, что она смогла только хныкнуть сквозь сжатые зубы. Барби с неподдельным ужасом оттолкнула его руку, прикасающуюся к ее лицу, но рукой, которой он обнимал девушку, Ральф поймал ее отбивающуюся руку и быстро схватил за запястье.
Внезапно подвинувшись ближе, Ральф зажал левую кисть девушки между их телами, и теперь, когда ее крепко держали за обе руки и подбородок, Барби была абсолютно беспомощна. Ее дрожащие губы оставались непреклонными под его губами, и вся она содрогалась, стараясь вырваться, словно в конвульсиях, одетая в смирительную рубашку: она не могла сделать ничего, только извиваться и лягаться коленями, и она извивалась в разъяренном отчаянии, но только несколько мгновений. Затем она сдалась, вяло, в безнадежном истощении, а юноша поцеловал ее долго и сильно, исследуя губами ее губы, гладя ее пальцами по щеке, пытаясь разжать зубы, как будто хотел влить ей в рот лекарство.
Правой рукой Ральф обнимал Барби за шею и плечи, и этой же рукой он держал ее собственную за запястье, рядом с ее головой, в то же время своими пальцами он нежно поглаживал ее ухо и волосы. Она все еще не размыкала зубов, но глаза ее сейчас были закрыты — как показалось, почти безропотно, — и Ральф, без сомнения, принял это за хороший знак и продолжал целовать ее с неослабевающей силой, с возрастающим жаром, нежно покусывая ее губы, пока, наконец, глубоко вздохнув и почти рыдая, она не разжала зубы, все больше, полностью открывая рот; и когда он в свою очередь ослабил хватку на ее запястье, а затем доверительно отпустил, девушка решительно обвила этой рукой вокруг его шеи, прижалась к нему, словно ее желание было еще больше и неистовей, чем его собственное. И он тут же отпустил ее подбородок и положил руку ей на грудь. Барби резко отвернула лицо, одновременно отдергивая руку с его шеи и схватив его за эту ужасную руку
— Пожалуйста… — взмолилась она и умоляюще уставилась на юношу, но он немедленно наверстал упущенное преимущество, снова поймав ее за подбородок и за руку, и продолжал долго, нежно, глубоко целовать ее в губы. И когда в этот раз она снова ему ответила и он снова опустил руку ей на блузку, он больше не освобождал ее запястья, и единственная вещь, которую она могла сделать, — это снова оторвать от него губы.
— Ральф, пожалуйста. Пожалуйста. Ты поранишь мне руку! — Ее голос звучал на грани паники и слез, и — она отвернулась, — а юноша целовал ее шею и уши, печально шепча ей:
— Барби, я так тебя люблю… — И говоря это, он расстегнул центральные шесть пуговиц на ее блузке и, лаская ее грудь, протиснул руку под блузку.
— Нет. Нет, нет, — взмолилась она и снова забилась, словно в конвульсиях, пытаясь освободить свою левую руку, зажатую между их телами, и теперь, когда ее рот был свободен, испуганно всхлипывала. Но Ральф быстро схватил и, настойчиво прижимая той рукой, которой он обнимал Барби, приблизил к себе ее голову и медленно повернул к себе ее лицо с прижатой к нему ее собственной рукой, которую, как мы знаем, он, как в клещах, держал за запястье около щеки. Барби напрягала все силы, чтобы предотвратить это, и на миг, вероятно, действительно забыла о своей тревоге, оставалась только реальная, физическая сила сопротивляться, как это могло показаться — показаться, потому что юноша делал это так медленно… как будто из стратегических соображений долго, медленно истощал ее силы и энергию, которые могли бы пригодиться ей на более поздних, решающих стадиях сопротивления их любви. В течение этого утомительного маневра в попытке сузить пространство между их головами лицо Барби искажалось гротескными гримасами напряжения и многообещающего усилия, но, притянутая на последние несколько иначе, она снова ослабла и закрыла глаза, понадеявшись, что у нее есть еще шанс. И она снова окончательно израсходовала все силы, и, благородно проиграв, она опять была осыпана поцелуями.
Между тем другая рука Ральфа была не занята, только осторожно лежала на ее груди, под блузкой, поверх отделанного кружевом лифа, который он ласкал нежно, почти что умиротворенно, как будто пробуя не испугать маленького милого воробышка, загнанного туда, ожидая… И его губы снова покрыли ее, до того, как он попытался добраться до самого изысканного гнездышка, — и он сделал это наконец, с непреклонной нежностью. Но его новая попытка была встречена потоком настоящих слез, видимо, потому что у него получилось. Девушка — влажно и грустно — всхлипывала сквозь поцелуи, ее тело обмякло и стало снова безжизненным, кроме губ, которые тихонько дрожали, когда она плакала, а Ральф целовал ее — ее щеки и глаза — с настоящей, огромной любовью.
— Ральф… пожалуйста, не делай этого. О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
