Геннадий Абрамов - Дай лапу

— Подожди, — сказал старик. — Так мы деток у нее побьем. Щенят. Не надо, внучек.

— А как же?

— Давай дядю экскаваторщика попросим.

— Давай, деда, давай, — подхватил мальчик.

— Ты отойди. В сторонке постой, ладно? А я схожу.

— Пусть он ее прогонит, деда, — жалобно попросил мальчик. — Пусть он ее прогонит.

— Не беспокойся, мой дорогой. Всё будет в порядке.

Опираясь о палку, старик, обошел горку вынутой земли, приблизился к экскаватору и стал показывать жестами, что хочет что-то сказать.

Ердяков, заглушив двигатель, резко открыл дверцу кабины.

— Ну? Чего?

— Здравствуйте, — начал было старик, приподняв шляпу.

— Из управы?

— Нет. Я на пенсии.

— Фу ты… а я думал начальство. Чего тебе?

— Там, знаете ли… собака.

— Кто?!

— Собака. Там, под полом.

— И чего?

— Убьете, задавите. Она ощенилась.

— Дуська, что ли? — спросил Ердяков.

— Не знаю.

— Длинноногая? Рыжая? С черным пятном под глазом?

— К сожалению, я плохо вижу. Не рассмотрел.

— Местная она, если Дуська.

— Как это — местная?

— Мужики, строители, подкармливали. С ними и жила. Дуськой прозвали. Откликалась.

— Будьте добры, прогоните ее, пожалуйста, — попросил старик. — Жалко, если погибнет. И внук мой сильно волнуется, переживает.

Ердяков вынул сигарету и закурил.

— Вообще-то, дед, некогда мне.

— Ну пожалуйста. Очень вас прощу.

— Ладно — пожалуйста. Вежливый больно. Айда, поглядим.

Он спрыгнул на землю.

Старик палкой, на которую опирался, показал внуку, чтобы он стоял там, поодаль, и не подходил.

— Точно, — сказал Ердяков, заглянув под пол. — Дуська, — и крикнул: — А ну, пошла! Пошла, говорю! Проваливай, слышишь!

— Ну как? Уходит?

Не ответив, Ердяков пошел пугнуть собаку с другой стороны.

Дуська настороженно следила за ним, но не двигалась.

— Вот зараза, — обругал собаку Ердяков. — Может, камнем ее шугануть?

— Мы с внуком думали об этом, — покачал головой старик. — Опасно. Щенят можно поранить.

— И шут с ними. Кому они нужны? Вшей плодить.

— Не надо камнем. Пожалуйста, не надо.

— Чего ты заладил, дед. Пожалуйста, пожалуйста. Я рядом кину, мимо.

Ердяков поднял камень, кинул.

— Лежит, лахудра.

— Не ругайтесь, пожалуйста. Там внук у меня.

— Ну, дед, ты даешь, — тряхнул головой Ердяков. — Еще разговаривать меня учить будешь.

— По-человечески вас прошу. Неужели нельзя без ругани? Собака матерью стала. Будьте, пожалуйста, помягче, повежливее. Эти четвероногие, знаете, всё слышат, всё понимают.

Ердяков грубовато рассмеялся.

— Скажешь тоже. Ну, уморил, дед, — он наклонился, и огрызком кровельного железа постучал по чурбакам. — Вылезай, милая. Вылезай. Хорош. Хватит дрыхнуть. Разлеглась. Щенков поморозишь, дурочка. Слышишь?… У меня обед скоро, а я тут колупаюсь с тобой.

— А может быть, залезть туда? — предложил старик. — Вы в армии служили? Лечь и немного проползти. По-пластунски.

— Ты придумаешь, дед. Там дерьма знаешь сколько?

— Почистим, не беда. Мы здесь рядом живем. Можно к нам зайти.

— Нет, уволь, — отмахнулся Ердяков. — Мне работать надо.

— Я бы, знаете, и сам попробовал, — сказал старик. — Но у меня нога побаливает. Согнуться не могу. Как бы потом вам меня вытаскивать не пришлось.

Ердяков быстро взглянул на старика, усмехнулся и отвел глаза.

— Вот, понимаешь, — почесал он в затылке.

И с неохотой, пересилив себя, опустился на колени и затем лег на пыльный твердый снег.

Сунул в проем голову, потом плечи. И, выругавшись, резко выполз обратно.

— Насоветовал, старый. Там гвоздей до чертовой матери. Не. Ну ее в болото.

Стоял, отряхивался. Вид у него был недовольный, сердитый.

— А если попробовать с другой стороны?

— Нет уж. Там одни стекла да коряги. Того и гляди брюхо себе вскроешь.

— Как же теперь?

— А никак, — выкинув сигарету, сказал Ердяков. — Вмажу ковшом по крыше, сама выскочит.

— А щенки?

— Брось ты, дед, нюни тут распускать.

— Живые, — вздохнул старик. — Жалко.

— Ну, не знаю. Мне работать надо, — Ердяков обстучал руками колени, стряхивая налипший мусор. — Пускай пацан твой слазит. Он юркий, прошмыгнет.

— Верно. Вить, Витя! — позвал мальчика дед. — Иди-ка сюда.

Мальчик по осыпающимся обломкам, ступая осторожно и робко, пробрался к ним, поздоровался с экскаваторщиком.

— Здравствуйте, — сказал, подойдя.

— Давай, малец, — предложил Ердяков. — Нырни. Сползай. Вот тебе прут. Ткни ее разок этой фиговиной, Дуську.

Мальчик, взглянув на дедушку, с места не сдвинулся и ржавый изогнутый прут в руки не взял.

— Надо под пол подлезть, Вить, — объяснил дедушка. — Другого выхода нет. Товарищ пробовал, но застрял, о гвозди укололся. Так что тебе придется. Согласен?

Мальчик попятился, оробел. Сник и голову опустил.

— Не бойся, малец, — подбадривал Ердяков. — Башку она тебе не отъест. Мы тут, рядом. Выдернем, если что. Пусть только попробует тронуть тебя, я ей тогда такого дрозда задам, век будет помнить. Давай, герой, давай.

— Ты, Вить, подползи и тронь ее палкой, — уговаривал старик. — Она и выйдет.

— А щенки? — глядя себе под ноги, несмело спросил мальчик.

— Может, она и щенков с собой унесет.

— Как же она их унесет?

— Молча, — нетерпеливо ответил Ердяков. — Сложит в авоську и унесет. Давай. Не тяни резину.

Мальчик взглянул на деда. Безо всякого желания взял прут и полез под пол.

Взрослые, наклонившись, следили, как он на локтях, перебирая ногами, медленно и с опаской подползает к собаке.

В метре от нее Витя остановился.

— Ну, чего ты? — рассердился Ердяков. — Ткни ее, ткни, не бойся.

Витя перевалился на левый бок, переложил прут из одной руки в другую и осторожно вытянул его перед собой.

— Ткни, ткни как следует.

— Она рычит, — сказал мальчик. — Я слышу.

— Пусть рычит, — командовал Ердяков. — Наподдай ей хорошенько.

— Не достаю я.

— Еще подползи.

Мальчик лег на живот, выставил локти и ползком подтянулся. Но тут собака вздыбила шерсть, дернулась к Вите, гавкнула, свирепо оскалилась и зарычала.

Витя испугался. Выронил прут и в страхе, суетливо перебирая ногами, выполз наружу.

Он весь перепачкался, брюки и куртка спереди и по бокам сделались бурыми от пыли, кое-где к одежде прилипли фантики, окурки, комья рыжей глины. Внук смотрел на деда виновато, растерянно, как бы прося прощения.

— Эх ты, — с осуждением сказал Ердяков и, махнув безнадежно рукой, пошел к экскаватору. — Ладно, раз так, — говорил сам с собой. — Мы ее сейчас ковшом по балде. Ничего, выскочит. Как миленькая. А то, ишь, разлеглась. Работать не дает. У меня обед скоро.

— Деда, — жалобно захныкал мальчик, тронув старика за рукав, — он пошел, деда, пошел, — и слезы выступили у него в глазах.

— Что ты, что ты, Витя, — успокаивал его старик. Он перчаткой отряхивал внуку куртку, шерстяную шапочку и брюки. — Не волнуйся, ударить ковшом я не дам. Там щенки. Я ему не позволю.

— Он ушел, ушел, деда. Не дай ему, деда, — говорил мальчик и всхлипывал.

Ердяков запустил двигатель. Сдернул ковш с земли, поднял и провел по воздуху над продавленной крышей вагончика.

Старик легонько подтолкнул Витю, чтобы тот отошел в сторонку, а сам торопливо влез на кучу битого кирпича возле словно обглоданной стены, прямо под нависшей стрелой экскаватора, и поднял вверх свой посох.

Ердяков закричал, высунувшись из дверки кабины:

— Ты где встал, дурья твоя башка? Зацеплю же, концы отдашь!.. Пенсионеры фиговые, развелось вас тут, плюнуть некуда. Отвали, старик! По-хорошему прошу!

Старик стоял и над головой размахивал палкой.

— Ну, тупой. Сейчас научу, раз не понимаешь.

Дернув ковш, Ердяков, провел его низко над головой старика, едва не чиркнув по шляпе, и остановил так, что ковш завис прямо перед его лицом.

— Уходи, деда! — крикнул мальчик. — Уходи, не надо. Я боюсь!

Старик стоял прямо, с побледневшим лицом, стиснув губы, вскинув палку над головой, и, не отводя взгляда, смотрел на отполированные зубья ковша. Он не отклонился, не сдвинулся ни на шаг, даже не переступил.

— Вот балбес попался.

Ердяков рывком распахнул дверцу и высунулся из кабины по пояс.

— Ты псих что ли, старый? Жить надоело? Тут и помереть надумал? — Он сплюнул и заглушил двигатель. — А ну отвали, говорят тебе! Не мешай работать!

— Я не дам вам ломать дом, пока собака внизу, — твердо сказал старик. — Вот как хотите, а не дам.

— Чего?

Ердяков спрыгнул на землю и подошел, клокоча от ярости. Лицо его вытянулось, стало грозным и злым.

— Ты какого… тут демонстрацию устроил, а? Я что, тебя льгот лишил?