Михаил Барщевский - Вокруг меня
А так не бывает. Если когда-то тебе везет, то когда-то должно не повезти. Проработав судьей четверть века, она понимала, что жизнь все дает поровну. И счастье, и несчастье. Всем и всегда. Успокаивала себя — стараясь жить по совести, она тем самым умасливала судьбу. Но мысль о неизбежности несчастья все чаще портила настроение в самые неподходящие моменты.
Сейчас момент был подходящим. Рожала единственная дочь. Рожала преждевременно — на восьмом месяце. И у судьбы появился шанс поквитаться — ребенок мог родиться мертвым. А она так хотела внука. Именно внука, мальчика, будущего мужчину. Продолжателя рода и фамилии. Она была уверена, что зять не посмеет перечить и у внука будет ее фамилия. Хотя бы потому, что тогда все двери для него будут открыты.
Дочь не могла забеременеть четыре года. Так что второй попытки родить может и не случиться. А на УЗИ обещали мальчика. И вот — его может и не быть. Месть за удачную жизнь.
В приемный покой вышел врач, что-то сказал и ушел. Прошло несколько минут, пока до ее сознания дошло, что, во-первых, от него разило перегаром. Во-вторых, он сказал что-то неприятное. Даже не так — пугающее. Вроде возникли проблемы, но они их решают, и все будет хорошо.
Ох, как она не верила этим „все будет хорошо“. Но врач ушел, и спросить, что происходит, было не у кого.
В Бога Нина Николаевна не верила и на исповеди не ходила. Раньше ей, члену партии, народному судье, в церковь ходить не разрешалось, да и не тянуло. Сейчас стало можно, но и модно, А ей делать что-либо „по моде“ противно. Для разговоров по душам с самой собой времени всегда не хватало. Впрочем, Нина Николаевна знала, что больших грехов за ней не водится, а заниматься самокопанием не хотелось.
А почему бы и нет? Сейчас подходящий момент. Она понимала, что проиграла, оставалось сидеть и ждать. Ждать ответа на вопрос „проиграла что?“.
Несчастье стояло рядом. Оно неотвратимо. Внука она не увидит. Это ясно.
И вдруг Нина Николаевна обозлилась. Обозлилась на себя, на покорность судьбе. Почему она решила, что судьба приготовила несчастье? За что?! Она не сделала ни одной подлости, хотя профессия и время, в которое работала, в советские времена, изо дня в день подталкивали к подлостям. Простым, понятным, абсолютно оправдываемым обстоятельствами подлостям. Вернее, поступкам, естественным для сохранения самой себя. Но не делала она этого. Не де-ла-ла!
Нина Николаевна слегка успокоилась. То ли для того, чтобы убить время, то ли для проверки уверенности в праведно прожитой жизни она стала методично вспоминать заслушанные ею дела. Она понимала, что вспомнить все дела нереально. Но, как любой судейский человек, будь то судья, прокурор или адвокат, знала, что достаточно напрячь память — и судьбы, прошедшие перед ней, начнут всплывать в памяти.
Прошло несколько часов. А может, и много меньше. Она сидела полузакрыв глаза, и перед ней, будто на слайдах, высвечивались лица людей. Иногда это были истцы либо ответчики, иногда адвокаты либо прокуроры, иногда свидетели. Каждое дело, которое вспоминала Нина Николаевна, ассоциировалось с чьим-то лицом. То плачущим, то улыбающимся, То хитрым, то растерянным. То озлобленным, то умиротворенным.
Совесть нигде не зажигала красной лампочки. Может быть, еще и потому, подумала Нина Николаевна, что ей повезло — она почти не слушала уголовные дела. Там ей, да еще в те времена, пришлось бы кривить душой с утра до вечера.
Вспомнила испещренное морщинами лицо старушки, судившейся уже бог знает по какому поводу. Старушка пыталась дать ей взятку. Пришла на прием, сидела в кабинете, что-то сбивчиво причитала-рассказывала. Потом перекрестилась, достала из кармана пальто свернутый в трубочку носовой платок. Странно, бабулька аккуратненькая, но вся „поношенная“, а платочек — белоснежно-чистый и новенький.
Почему память удерживает такие мелочи?
Достала старушка платочек, положила на стол. Еще раз перекрестилась, развернула и, по-собачьи глядя снизу вверх, закивала головой и протянула две трешки. Двадцать процентов пенсии, сразу подумала Нина Николаевна. Господи, нищета-то какая! И растерялась. Ну разумеется, вызывать милиционера и составлять протокол о попытке дать взятку в голову не пришло. Даже просто отчитать бабульку казалось жестоким.
А та все кивала головой и причитала;
— Возьми, доча, возьми.
Нина Николаевна не обладала кротким нравом. В детстве, да и в ранней юности мечтала стать актрисой, занималась в драмкружке. Вспомнила, чему учили, и, стараясь скрыть смех и подступившее раздражение, как могла мягко, сказала:
— Уберите.
Старушка охнула, перекрестилась и зарыдала. Нина Николаевна поняла, что эта история надолго, а дома малюсенькая Машка и надо быстрее бежать.
Как там Машка? Сколько она уже рожает? Три часа. Это нормально. Еще час можно не волноваться.
От старушки надо было избавиться быстро и по возможности гуманно. Ее осенило.
— Бабушка, вы эти деньги заберите и поставьте на них в церкви свечку. За здоровье моей дочери. Ее Машей зовут.
Старушка замерла. Видимо, ждала от судьи чего угодно, но не такой просьбы. Просидев несколько мгновений в столбняке, бабулька деньги убрала, вскочила и попятилась к двери.
Нина Николаевна заметила оставленный на столе платочек и, взяв его, протянула старушке.
Та вернулась, аккуратно сложила платочек, убрала в карман и сказала:
— Коли ты, доча, в Бога веруешь, то я спокойна. Господь тебя наставит. А свечки я поставлю, не беспокойся.
Повернулась и с достоинством вышла из кабинета.
Бог должен пожалеть ее внука. Получается, она, даже не веруя, ставила ему свечки.
Нина Николаевна вернулась в реальность, посмотрела вокруг себя и, никого не увидев, кроме охранника, спящего на диванчике рядом с железной дверью, стала листать память дальше.
Опять лица. Радостные, расстроенные, хитрые, надменные, озлобленные, растерянные. Отчаянное. Да, одно отчаянное лицо. Нина Николаевна всегда помнила это дело. Часто рассказывала о нем друзьям, иногда молодым судьям и студентам.
И как она могла сегодня забыть? Нина Николаевна почувствовала, что уверенность в себе, жизненный кураж опять покидают ее.
Она таки проиграла. Беда вновь стала неотвратимой. Но почему?! Она ни в чем не виновата. Она не могла поступить иначе. Даже если бы пожертвовала собой и вынесла другое решение, прокурор бы опротестовал его. Другой судья, пересматривая дело, вынес бы такое же решение. Ей не в чем себя упрекнуть.
Молоденький паренек с приятелем на отцовской машине катался по городу с девчонками. Тем захотелось пива. Остановились у магазина, залезли туда, взяли коробку печенья, пиво, сигареты и уехали. Через несколько минут их задержала милиция. Дальше все по расписанию — уголовное дело, суд, приговор. Приговор, кстати, неплохой — два года „химии“. Ребят, конечно, из комсомола поперли, но жизнь в общем-то сломали не до конца. Они даже московскую прописку могли восстановить. По тем временам — дешево отделались.
А к Нине Николаевне попало гражданское дело. Иск отца об исключении автомобиля из описи. Он как орудие преступления — краденое ведь на нем увозили — судом по уголовному делу был конфискован.
Простое дело, обычное, рутинное. Одно „но“. В суде отец предъявил свою сберкнижку. Там четко было видно, как он откладывал на машину по десять-пятнадцать рублей в течение многих лет. Каждый месяц в аванс и в получку.
Нину Николаевну как током ударило. Тот мужчина был врачом. Попыталась успокоиться — какое это имеет значение? А вдруг тот врач принимает сейчас роды у Машки? Именно он берет в руки ее мальчика. Посиневшего, чуть живого. И от врача зависит жизнь внука. А он держит его, ухмыляется, радуется возможности поквитаться с ней, судьей, за злосчастную машину и ничего не делает…
Не может быть. Ему тогда было лет сорок, и прошло лет двадцать. Хотя… Нет, тот врач, что выходил к ней, совсем молодой, Машкин ровесник. Двух врачей ночью в летнем городе, в простом районном роддоме быть не могло. Она почему-то не сомневалась. Но предчувствие беды усилилось.
Нина Николаевна попыталась вновь надавить на себя — она ни в чем не виновата. Сын управлял машиной по доверенности, значит, правомерно, с согласия отца. Это — факт. Машина для подвоза краденого использовалась. Тоже — факт. А за полгода до того вышло постановление пленума Верховного суда по этому поводу. Случай хрестоматийный — машина подлежала конфискации.
Она тянула дело больше года, откладывая под надуманными предлогами. Гнала его из памяти, назначала слушание на самую отдаленную из возможных дат. Не могла она смотреть на несчастного врача. Потерявшего надежду на удачную карьеру сына, потерявшего машину, которая была для него не средством передвижения, а единственным доказательством успешности в жизни. Нина Николаевна не могла понять, почему она именно так воспринимала отношение врача к машине. Наверное, домыслила, досочинила. Она и сейчас помнила свою уверенность в том, что машина для него была не просто машиной. Не просто дорогой вещью. Это символ его существования. Нина Николаевна видела это по глазам, понимала по тому, как, каким голосом, почти влюбленно он говорил о проклятом автомобиле.
