Алла Борисова-Линецкая - Дневник горожанки. Петербург в отражениях
Меня познакомили с Дианой Голубковой… Она отдала мне свою коллекцию, и мы делали на ее основе выставку фотографий. Я надела белое платье, маску, колпак… и вдруг мы поняли, что это будет спектакль. Так появился спектакль «Белая история». Это платье дало толчок…
И в жизни то же самое. Вот надела платье с ботинками, а потом выяснилось, что оказывается это модно. Украшения я теряю. Ношу только те, которые мне возвращали, потому что знают — вот такой будильник только Фиссон может надеть…
— У вас очень яркий образ. А затеряться в толпе, стать незаметной, вам никогда не хотелось?
— Я не думаю, что мне бы хотелось бешеной популярности, чтобы за мной гонялись поклонники и поклонницы. Я уже осознаю, что так жить невозможно. Нет, я спокойно захожу в магазины, и когда ко мне подходят и говорят, не мог ли я вас где-то видеть, я говорю — нет. Человек верит и уходит. А за рулем вообще можно одеваться и выглядеть как угодно.
— Да, я читала, что вы — лихач.
— Нет, неправда, я не нарушаю, насколько это возможно в нашей дорожно-ремонтной ситуации. И вообще женщины рискуют меньше мужчин. Моя задача такова: издалека дать всем понять, что за рулем женщина. Поэтому я эффектно и ярко крашусь, а машина у меня огромная, и водители ведут себя вежливо. Даже джипы уступают мне дорогу. Никто меня не подрезает…
— Но вы снялись в новом сериале «Небо и земля». И скоро вас все будут узнавать на улицах, никуда от этого не деться…
— Ну, на видеокассетах уже вышел фильм Татарского «Ниро Вульф», где снялся весь наш коллектив. Так вот, если кто-нибудь из зрителей узнает нас там — просто можно давать премию. Вычислить там меня очень тяжело. Мне вообще очень нравится кино, оно такое непредсказуемое… Результат может быть ошеломительный.
— Я вот думаю, какое у вас удачное амплуа… Вам совершенно не страшен возраст.
— Хотелось бы верить… Я, когда закончила Театральный, пришла на Ленфильм, и там отвечала на вопросы древней анкеты. Вопросы были такие: «Участвовали ли вы в партизанском движении?» И я стала отвечать в этом стиле. Я, например, писала, что владею стрельбой из танка, а амплуа мое — «комические старухи»…
— У вас, по-моему, много мужского в характере.
— Наверное. В юности я была очень рыхлая, инфантильная… Но окружение воздействует, идет какое-то осознание себя… Но я недовольна.
— Чем?
— Собой. Я бы хотела совмещать деловые качества и все остальное. Люди бизнеса, с которыми мы сталкиваемся на корпоративных праздниках, меня поразили. Нет, они уже не работают по 24 часа в сутки — они прекрасно осознают, что бизнес не должен вредить семье, их жизни, здоровью… Это так противоположно нашему актерскому стилю… Хотелось бы совмещать. Но спонтанность — это великая вещь, и женское начало нужно сохранить. И в офисный костюм я бы не переоделась. Жесткий стиль пугает мужчин, и страшно стать чужой близкому человеку вроде бы в стремлении развиваться… А он вдруг увидит другого человека. Если кто-то начинает меняться, а второй не принимает это — страшно. Или оба меняются в разные стороны, и тогда нужно разойтись. Это не катастрофа, но если мы не хотим потерять друг друга, нужно пытаться понять…
— У вас получается?
— Пытаемся. Как сохранить в себе женское начало и соответствовать сегодняшнему дню — вот самый большой феномен, секрет, который хотелось бы узнать…
Как это странно — вдруг ощутить себя ребенком, радующимся разноцветным мыльным пузырькам… На спектакле «Белая история» они летят и летят с неба, прямо на голову Наташе. И остается только включаться в игру, хлопать в ладоши, и не забывая о бренности бытия, радоваться жизни. Так, как умеет радоваться жизни и играть актриса Наталия Фиссон.
2003
Яков Гордин: «Бродский существовал вне правил»
В городе в очередной раз отмечали День рождения Иосифа Бродского. 24 мая ему бы исполнилось 64 года. А 40 лет назад поэт был приговорен к пяти годам ссылке за «тунеядство».
Город запомнил его молодым, талантливым и опальным. Все остальное — слава, все мыслимые и немыслимы почести свалились уже там, за железным занавесом.
Его друзья, соратники, враги — рассеяны по свету. В Петербурге принято в эти дни приходить в музей Ахматовой. Анна Андреевна по сей день «опекает» Джозефа.
Накануне дня рождения поэта мы встретились в музее Ахматовой с другом Бродского, главным редактором журнала «Звезда» Яковом Гординым.
— Яков Аркадьевич, можете вспомнить какой-то яркий эпизод, характеризующий Бродского в юности?
— В 58 году я вернулся с целины. С Бродским я уже был знаком и однажды привел его в университет на заседание студенческого научного общества (СНО). Я там делал доклад о поэзии 20-х годов. Началось обсуждение. Иосифу было тогда 18 лет, он решил выступить в прениях и начал свое выступление с цитаты из книги Троцкого «Литература и революция». А Троцкий был под строжайшим запретом, его книга была изъята и уничтожена, так что выступление Иосифа привело в совершеннейший ужас нашего профессора, который понимал, что нужно немедленно реагировать, иначе неприятностей не оберешься… Начался скандал — я описал его в своей книге «Перекличка во мраке» (книга Я. Гордина «Перекличка во мраке. Иосиф Бродский и его собеседники» издана в Санкт-Петербурге в 2000 году — А. Б.). Причем наш профессор пришел в такое волнение, что постоянно путал фамилии Бродский и Троцкий. И кричал: «Троцкий — вон из зала!»
Это очень характерный для Бродского эпизод. Он просто жил по другим правилам. Он ведь знал, конечно, что Троцкий фигура нон-грата и вовсе не хотел бросать кому-то вызов. Просто прочитал книгу, и ему показалось, что это кстати. Он существовал вне правил, что и раздражало безумно и тех, кто был прикосновенен к власти и тех, кто не был, но предпочитал жить по правилам.
Бродский не провоцировал власть, он просто жил, как жил. И вот с этого эпизода, по-видимому, и начались его отношения с госбезопасностью. Конечно, его взяли на заметку, стали прослушивать телефон, и под этим оком недреманным он жил до ареста и после.
Таких эпизодов (может быть не столь откровенных) было много, это был его стиль.
— Но ведь он не один так жил — те, кто его окружали, жили в том же стиле?
— Да, мы были людьми сравнительно свободными, но, конечно, многое зависело от характера, от воспитания, от семьи. Наш круг практически был однороден. Мы не принимали эту действительность, но с разной степенью интенсивности. В книге я писал об одном памятном для меня вечере. Мы были с компанией у приятельницы — Елены Валихан, в том самом доме с темно-синим фасадом, воспетом в «Стансах».
«Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду…» Бродский сказал мне тогда одну фразу, причем речь шла не о политике, а об отношении к миру, к обществу. Он сказал: «Это морская пехота научила тебя не лезть на рожон». Ему было важно понять, почему его приятель не разделяет его максималистских по отношению к миру позиций.
Потом он перешел на позиции стоицизма — недаром у него есть стихи о Марке Аврелии… Но, конечно, он был не один такой. Это был круг людей, которых сейчас жизнь разбросала по всему свету. Один, например, живет в Париже, занимается переплетным делом, многих я потерял из виду…
— Дмитрий Бобышев очень ревниво говорит о Бродском…
— Ему не следовало бы вообще говорить о Бродском, учитывая некоторые особенности их отношений. И это не ревность, это зависть.
Он написал книгу, и мне неприятно это говорить, но, на мой взгляд, книга — злобная, лживая. Его мучает само существование Бродского как культурного феномена.
— Может быть дело в том, что его судьба затмила судьбы многих поэтов, которые существовали рядом. Например, Евгения Рейна?
— Нет, это не так. Рейн — большой поэт, он совершенно самодостаточен. Он — сам по себе.
— Скажите, какие мифы о Бродском не очень соответствуют действительности?
— Существует, например устойчивый миф о Бродском — космополите. О Бродском, выросшем на западной культуре. Это не так. Конечно, он активно впитывал западную культуру, как все большие поэты, и сращивал ее с русской… Но если даже проследить количество скрытых и открытых цитат из русской поэзии, которые есть в его ранних и поздних стихах, — видно, из какой почвы он вырос.
Бродский — не западный поэт, он — поэт, который перешагнул некий рубеж. Экспансия западной традиции в русскую литературу, новизна этого литературного явления вызывает подобные домыслы.
