Андрей Портнов - Автово
С утра в день отъезда я подсчитал количество своих вещей и прикинул, что за один раз мне всё не перевезти. Поэтому, взяв в руки два чемодана, я поехал на Московский вокзал и сдал их в камеру хранения.
На этот раз билеты мы взяли в плацкартный вагон (а всё деньги, деньги), и мне выпало счастье ехать вместе с Чеченевым, Лариской и Васильевым.
В самый последний момент, когда все уже сидели на чемоданах, вернулись с экзамена Галя, Катя и Султан — уставшие, но довольные, что, наконец-то, всё уже позади.
Комендантша велела всем сдать ключи от комнат, а перед отъездом собраться в какой-нибудь одной. Не знаю, как это случилось, но этой одной и единственной комнатой стала наша родная 215-ая. Все дружненько перетащили сюда свои вещички, закрыли комнаты и юркнули к нам. Посидев перед дорожкой, мы решили начать перетаскивать вещи на вокзал. Не все, знаете ли, были такими умными как я, поэтому никто не догадался часть вещей перетащить ещё утром.
Я решил, что поеду с первым заходом, потому как не переношу ожидания. Из нас троих в комнате последним решил остаться Рудик. Он-то и должен был отдать один из наших ключей комендантше.
Я окинул нашу 215-ую прощальным взором и постарался, чтобы то, что я сейчас вижу не осталось бы навсегда в моей памяти. В данный момент комната представляла собой ужасающее зрелище — эдакий притон бомжей. Везде были разбросаны верёвки, нитки, тряпки, тесёмки, бутылки, стаканы и мои дорогие однокурсники.
Стараясь не думать о том, что осенью всё это придётся выгребать, я взял первые попавшиеся чемоданы и, сказав 215-ой «Bye, bye», вышел, чтобы зайти в неё теперь только через 2,5 месяца.
На Московском вокзале я с небольшой кучкой народа остался сторожить вещи. Где-то через 2–3 захода весь народ со всеми вещами уже был в полной боевой готовности. Теперь точно таким же макаром надо было перетаскиваться из зала ожидания, где мы были, непосредственно на перрон.
Зная по опыту, где должен находиться наш вагон, мы попёрлись на самый дальний край платформы.
До отхода поезда оставалось 40 минут, и его пора было уже подавать. Но пока ничего подобного не наблюдалось.
Также оставшись сторожить часть вещей с кем-то, мы молча озирались по сторонам, как вдруг заметили, что стоящая рядом проводница уже полчаса что-то пытается нам объяснить.
— … А я вам говорю, что вагоны неправильно сцепили, поэтому ваш будет в другом конце состава.
Видимо, мы, всё-таки, ещё не совсем отдышались, потому что так и не поняли смысл её слов. Проводница как-то странно на нас посмотрела и помедленнее повторила тоже самое. До нас, наконец-то, дошла её вразумительная речь, и мы возмутились:
— Как это? Сколько раз мы здесь посылки от родителей встречали, всегда этот вагон был здесь!
— Вы что, не поняли? Я же русским языком сказала, что вагоны сцепили неправильно, и вам надо идти обратно.
— Да не слушайте вы её, — сказал я, — ерунда всё это. Будем тут стоять! И всё тут!
И мы продолжали топтаться на одном месте.
— Ну, и дураки! — вдруг разозлилась проводница. — Я же добра вам желаю. С чего бы мне вас обманывать? Идите сейчас, а то потом хрен успеете! А я вас в свой вагон не пущу!
Мы ещё постояли немного, а потом вдруг резко плюнув на всё, взяли чемоданы и попёрлись обратно. Всем встречным нашим мы на ходу объясняли ситуацию и бежали дальше.
А вот на горизонте появились татары со своими баулами. Вернее баулы со своими татарами, потому что на первое место надо ставить то, что больше. Полностью уверенный, что они меня видят, я ещё издалека начал им орать, чтобы поворачивали обратно и, не глядя на их реакцию, продолжал мчаться к началу перрона.
Только придя на место, я обнаружил, что поезд так до сих пор и не подали. Это было удивительно, так как до отхода оставалось всего 15 минут.
За ухом кто-то громко рявкнул, я обернулся и увидел Гармашёва. Карл Маркс пришёл проводить нас и трогательно просил передать Лубенко небольшую посылочку.
За 10 минут до отхода подали наш родной 259/260. Что тут началось! Проводница теперь уже нашего вагона вывертывалась наизнанку и истерично орала о перемене мест вагонов. Теперь те, кто этого не знал, с дикими криками бросились на другой конец перрона, тараня на своём пути всё живое. Началась потрясающая давка. Народ тусовался, и все прямо таки отрывались от этого. Снова на горизонте показались татары, которые стойко протискивались сквозь льющуюся в одном направлении толпу.
— Тэ! — набросились они нам меня. — Ты чё, сказать что ли не мог, что надо поворачивать? Идёт, главное, мимо нас, и хоть бы что.
— Да я, вообще-то, сказал, а то, что вы глухие — это не моя проблема.
— Ничё ты нам не сказал, — разбушевался Марат…
Не желая дальше с ним спорить, я начал влезать в вагон. Проводница, которую бесстыдно затолкали в её купе, орала оттуда благим матом и призывала всех к спокойствию.
— А вот, наконец-то, и наше купе, — сказал я, плюхаясь на жёсткую доску, именуемую сиденьем.
— А где Гармашёвская сумка? — спросил меня Рудик.
— Да вот она, в вашем купе, — указал я на какую-то серенькую сумку, которую видел первый раз в жизни. Почему я подумал, что она Гармашёвская — сам не знаю.
Тут стали загружаться татары, которые принудили Гармашёва следить за оставшимися на перроне вещами. К их величайшему удивлению, на их месте сидела гигантских размеров овчарка с мужиком и испугано смотрела на беснующуюся вокруг толпу. Марат принёс посылку для Лубенко, которая оказалась обыкновенным ящиком с какой-то рассадой. На кой чёрт Лубенко нужна была эта рассада, и какие такие редкостные экземпляры передавал ему Гармашёв, нас не интересовало, но озадачило.
Наиль разбирался с собакой, которой сразу стало плохо от всё прибывающей информации, а мы раскидывали вещи по всем полкам.
Наконец, поняв, что от неё хотят, собака схватила мужика в охапку и побежала в другой конец поезда, так как оказалась одной из тех, кто не слышал отчаянных криков проводницы и перепутал вагоны.
Не знаю, как всё это случилось, я сейчас и сам не могу в это поверить, но весь этот базар произошёл за 10 минут и поезд отправился вовремя. Всё-таки, в критических ситуациях люди действуют намного быстрее.
Прямо перед самым отходом проводница уже пинками выкидывала провожающих на платформу, как вдруг по всему вагону разнёсся дикий и доисторический вопль: «КНИ-И-ЖКУ-У-У-У-У-У!!!».
Не уверенная, что после этого рейса она живой и без комплексов доберётся до дома, проводница пропустила вперёд рычащего Гармашёва, который махал нам какой-то книжкой и пытался нам же её всучить. Это был ещё один презент для Лубенко.
Со своей стороны нисколько не сомневаясь, что его голосовые связки не нарушились, Гармашёв, считая свою миссию законченной, гордо вышел из вагона, а у нас в ушах до сих пор стоял этот потрясающий многооктавный крик.
— Ну, слава Богу! Тронулись! — сказал кто-то, а поезд уже набирал свой ход…
— А что, интересно, передаёт Гармашёв Лубенко? — спросил сам себя Рудик, который и понятия не имел о лежащем рядом ящике с рассадой.
Ехавший рядом с ним Марат с удивлением смотрел, как Рудик ковыряется в его серой сумке, в которой находились его съестные запасы.
— Курица, яйца…варёные, — с удивлением, граничащей с полной прострацией, бормотал Дима, выкладывая продукты на стол, — Ничего не понимаю. А зачем это Лубенко? В Астрахани что — повальный голод?
Марат, сначала онемевший от такой неслыханной наглости, которая тем более исходила от Рудика, наконец-то, очухался и, заикаясь, произнёс:
— Д-д-има! Эй! Т-ты чего по моим сумкам шаришь?
Также хладнокровно и стараясь, по крайней мере, с виду, не показывать особенного удивления, Рудик посмотрел своими печальными глазами рыбы-солнце на Марата, взмахнул своими длинными ресницами и плавно произнёс:
— Ба-а-а! Твоим? А я думал, это — Гармашёвская…
Вот, наконец, и родная пыльная Астрахань. Вот мы в окно поезда наблюдаем бегущую за нами по перрону толпу родителей, стремящихся задушить в объятиях своих ненаглядных чад. Вот и первая встреча…
Неделю спустя мы все встретились в Рыбвтузе, чтобы переговорить насчёт предстоящей практики. С большим интересом мы выслушали почти чертыхающегося Лубенко, который был несказанно удивлён тем, что ему так никто и не передал эту проклятую рассаду.
Оказывается, нас должен был встречать его сын, который по какой-то причине к прибытию поезда умудрился опоздать. В результате Рудику, у которого было меньше всего вещей, всучили этот злосчастный ящик и велели при первой возможности отнести его Лубенко.
Сейчас же Димы по каким-то причинам не было.
Только недели через две мы узнаем, что Рудик вспомнил про ящик и явился в Рыбвтуз, чтобы передать любимому куратору, мягко скажем, не совсем свежую, а точнее полностью завядшую рассаду. Очень жалею, что меня не было там в этот момент…
