Аласдер Грей - Бедные-несчастные

— Вы работаете в лондонской фирме «Довел и К°»?

— Я там в совете директоров.

— Вы приходитесь двоюродным братом лорду Пиброку?

—Да.

— Удивительно! Я подружилась с одним вашим близким другом, милым маленьким русским игроком, который шатается по немецким игорным домам в страшной нужде — он даже в тюрьме сидел, хотя и без особой вины. Самое странное, что я так и не знаю его имени; но вас он считает своим лучшим другом, потому что вы были к нему очень добры.

После долгой паузы мистер Астли медленно произнес:

— Не могу назвать своим другом лицо, которое вы описали.

Он взялся за ложку, и то же самое сделала озадаченная Белл Бакстер. Ужин мог бы пройти в полном молчании, если бы доктор Хукер не принялся развлекать меня историями из своей миссионерской жизни в Китае. Под конец мистер Астли, задумчиво помешивая кофе, сказал:

— Так или иначе, я знаю человека, о котором вы говорили. Моя жена русская, дочь русского генерала. Однажды я оказал некую помощь слуге ее отца — гувернеру, который смотрел за младшими детьми. С тех пор прошли уже годы.

Я сказала с укором:

— Он хорошая мудрая благородная душа! Он сделал для меня доброе дело без всякой выгоды для себя, он любит всех англичан благодаря вам!

— А…

Я не разозлилась бы так, если бы он сказал «Ого!» или «Э?», но этим «А…» он давал понять, что знает больше, чем кто угодно на свете, знает столько, что разговаривать бесполезно. Outchite назвал его застенчивым. Я думаю, он просто глуп и холоден. Я с облегчением поспешила к моему горячему-горячему Парню, которого можно так раскрутить, что он отдаст тебе все надежное тепло, в котором нуждается женщина. Но ты не унывай, Свечка. Твоя булавка по-прежнему поблескивает у Белл в лацкане дорожного жакета.

В отличие от мистера Астли, доктор X., похоже, всегда рад меня видеть. Он доктор не только богословия, но и медицины, и сегодня я попросила его осмотреть Парня, который все еще ведет себя как больной, хотя уже не так бледен и не дрожит. Во время осмотра я стояла за дверью каюты, но достаточно близко, чтобы слышать добродушный раскатистый бас доктора X., прерываемый ответами-выпадами Парня (так мне показалось); под конец он начал кричать. Выйдя из каюты, доктор X. сказал, что болезнь Парня — не телесного свойства.

— Мы разошлись во взглядах на искупление, — объяснил он, — и на неотвратимость адских мук; он счел мои суждения недопустимо либеральными. Но корень его бед не в религии. С ее помощью он пытается отвлечься от крайне болезненного воспоминания из недавнего прошлого — воспоминания, о котором он отказывается говорить. Вы не знаете, что это такое?

Я сказала, что бедняга опростоволосился в немецком игорном доме.

— Если дело только в этом, — сказал доктор X., — пусть себе хандрит сколько хочет. Обращайтесь с ним нежно, но не губите вашу цветущую молодость, отказываясь от приятного времяпрепровождения в обществе. Вы играете в шашки? Нет? Позвольте мне вас научить.

Превосходный человек.

Милый Бог, мы опять проплываем Греческие острова, где Байрон, пламенея, пел, и я очень рада, что груди жен там больше не вскармливают рабов1 ,а у меня сейчас был великолепный завтрак, за которым доктор X. и мистер А. затеяли грандиозный спор, и начал его мистер Астли! Мы были ошеломлены. В последние два дня я слышала от него только «Доброе утро», «Добрый день» и «Добрый вечер», так что мы с доктором привыкли уже болтать между собой, как будто его нет на свете. Но сегодня утром, когда мой американский друг объяснял мне, что череп у китайца меньше, чем у европейца, почему ему и трудно бывает выучить английский, вдруг:

— А вам легко было выучить китайский, доктор Хукер? — спросил мистер Астли.

— Сэр, — ответил, повернувшись к нему, доктор X.,-я жил в Китае не для того, чтобы учить язык Конфуция и Лао-цзы. Я пятнадцать лет служил в Федерации американских библейских обществ, которая, при поддержке нашей Торговой палаты и правительства Соединенных Штатов, поручила мне наставлять уроженцев Пекина в языке и вере христианской Библии. Примитивный жаргон беднейших кули (вы называете его пиджин-инглиш) я нашел более подходящим для этой цели, чем премудрости мандаринского наречия.

Мистер Астли мягко сказала:

— Испанцы, которые первыми колонизовали ваш континент, языком христианской веры и Библии считали латынь.

— Ту ветвь религии, которой я учу других и пытаюсь следовать сам, — возразил доктор X., — Моисей и Иисус проповедовали задолго до того, как римские императоры использовали и извратили ее ради суетного блеска земного царствования.

— Мистер, Астли, сэр! — сказал доктор X. строго. — Простым вопросом и косвенным замечанием вы исторгли у меня исповедание веры. Позвольте мне попросить у вас того же. Приняли ли вы в свое сердце Иисуса как вашего личного Спасителя? Или вы католик? Или поддерживаете государственную англиканскую церковь, где папой — королева Виктория?

— Когда я в Англии, — медленно ответил мистер Астли, — я поддерживаю англиканскую церковь. Благодаря ей Англия остается стабильной. По той же причине в Шотландии я поддерживаю шотландскую церковь, в Индии — индуизм, в Египте — магометанство. Британия не правила бы четвертью земного шара, не будь мы терпимы к местным религиям. Если бы наше правительство сделало католицизм официальной религией Ирландии, оно бы легко управляло этой непокорной колонией с помощью папских священников, хотя, конечно, ольстерцам пришлось бы выделить угол.

— Вы хуже, чем атеист, мистер Астли, — сказал доктор X. суровым тоном.

— Атеист, по крайней мере, твердо знает, во что он не верит. Для вас же просто нет ничего твердого и незыблемого. Вы беспринципный человек — человек без веры.

— Не то чтобы совсем без веры,-промолвил мистер Астли. —Я мальтузианец и верую в евангелие от Мальтуса.

— Я полагал, что Мальтус — это англиканский священник, который спятил на почве роста народонаселения. Вы хотите сказать, что он основал новую религию?

— Нет, новую веру. Для религии нужны конгрегации, священники, молитвы, гимны, особые здания, догматы, ритуалы. Моя ветвь мальтузианства во всем этом не нуждается.

— Ваша ветвь, мистер Астли? Их, выходит, много?

— Да. Всякая система доказывает свою силу, подразделяясь, — взять, например, христианство.

— Укол! — воскликнул доктор X. со смехом. — С вами приятно скрестить шпаги. А теперь, сэр, расскажите о вашей разновидности мальтузианства. Обратите меня!

— Оставайтесь лучше как вы есть, доктор Хукер. Моя вера не сулит никакого утешения бедным, больным, жертвам несправедливости и умирающим. И у меня нет никакого желания ее распространять.

— Вера без надежды и милосердия? — вскричал доктор X. — Так отбросьте же ее, мистер Астли, она явно заморозила у вас в жилах всю кровь! Гоните ее вон. Привяжите к ней камень и-за борт. Обретите веру, которая согревает нам сердце, привязывает нас к ближнему и открывает перед нами блаженное будущее.

— Не люблю опьяняющих напитков. Уж лучше горькая правда.

— Мистер Астли, вы, я вижу, одна из тех печальных современных душ, которым материальный мир кажется жестокой машиной, перемалывающей чувствительные сердца и зрячие умы. А не приходило ли вам в голову, что вы можете ошибаться — да, ошибаться, клянусь Богом! Наша чудесно многообразная Вселенная не могла бы взрастить сердца и головы, подобные нашим, если бы Творец всего сущего не предназначил их для этой планеты, не предназначил планету для них и все для Себя!

— Ваш взгляд на мир как на место, где Бог взращивает человеческие овощи для своего личного потребления, мог бы прельстить садовника, доктор Хукер, — сказал мистер Астли, — но не меня. Я человек деловой. А вы, миссис Парринг, во что-нибудь верите?

— Это вы насчет Бога, я правильно поняла? — спросила я, польщенная тем, что он ко мне обратился.

— Правильно, миссис Парринг! — воскликнул доктор X. — Большинство людей это понимает правильно, в отличие от мистера Астли. Но даже и он дитя Господа, хоть сам себя таковым не признает, — а уж вы-то и подавно Его дитя. Вера, надежда и милосердие, сияющие в ваших ясных глазах, не оставляют в этом сомнений. Скажите нам, прошу вас, миссис Парринг, как вы разумеете Отца нашего небесного?

С тех пор как мы болтали с outchitel в немецком сквере, у меня не было случая поговорить о громадных больших обычных странных вещах, потому что Парня такие разговоры мучат. И вот теперь эти двое умных мужчин хотят услышать от меня обо ВСЕМ! Слова полились потоком.

— Все, что я знаю об этом боге, — сказала я, —я услышала от моего собственного Бога-моего опекуна Боглоу Бакстера. Он говорит, что бог-удобное название для всего и вся: ваш цилиндр и ваши мечты мистер А стли, небо ботинки Зеленый берег Лох-Ломонд борщ я расплавленная лава время идеи коклюш блаженство парь-бы мой белый кролик Флопси и клетка, где он живет, — что угодно из словарей и книг, какие есть и какие будут, добавляет свое к богу. Но самое лучшее в боге — это движение, оно взбалтывает мир и делает из старого новое. Движение превращает дохлую собаку в червей и маргаритки, муку масло сахар яйцо и столовую ложку молока в печенье «абернети"*, сперматозоид и яйцеклетку в крохотную растение-рыбку, из которой получится младенчик, если мы не позаботимся, чтобы этого не было. Но движение и боль причиняет, когда твердое тело бьет по живому и мягкому или живые бьют друг друга, и чтобы нас не убило до смерти, пока мы сами не износились от времени, у нас развились создались появились выросли созрели глаза и мозг, которыми мы видим предвидим удары, чтобы от них уклоняться. И как великолепно крутится вся эта божья круговерть! Три дня назад я задумалась, как усовершенствовать одесский порт, и не смогла ничего выдумать. Я знаю, что не всегда было так. Я читала „Последние дни Помпеи“, и „Хижину дяди Тома“, и „Грозовой перевал“ и понимаю, что история полна всяких гадостей, но история прошла, и сегодня уже люди не обращаются друг с другом жестоко, только иногда делают глупости в игорных домах. В „Панче“ пишут, что без работы сидят одни лентяи, так что самым бедным, должно быть, нравится быть бедными. И у них есть то утешение, что другие смеются, на них глядя. Я знаю, конечно, что иногда случаются всякие несчастья, но ведь жизнь продолжается. Мои родители погибли в катастрофе на железной дороге, но я их совсем не помню и даже не плачу о них почти никогда. Они, наверно, уже были старые, им и так-то немного оставалось жить. Еще мне говорили, что я где-то в другом месте лишилась ребенка, но я знаю, что о моей маленькой дочке есть кому позаботиться. Мой опекун даром лечит больных собак и кошек, так что о потерянной девочке уж точно можно не волноваться. Какую же горькую правду вы имели в виду, мистер Астли?