Уильям Тревор - Пасынки судьбы
— Я ей сказал, что Декурси от нее без ума, и у нее загорелись глазки. Она видела его в зеркале, когда он смотрел на нее через перегородку.
А может, тебе надоело таскаться со мной по городу и ты молчала только из вежливости? «Мы могли бы съездить в Кил ни, — как-то предложил тебе я. — Я бы очень хотел показать тебе Килни». Улыбнувшись, ты сказала, что с удовольствием поедешь, если только это не будет для меня тяжело. «С тобой мне все легко», — подумал я, но промолчал.
— Неужели вы до сих пор не запаслись лимонадом Ринга, упрямый вы человек, — сказал Ринг мистеру Бирну в тот день, когда мы должны были встретиться у него в баре с девицей в красном пальто. — Вы вообще когда-нибудь обращаете внимание на этикетки? «Нет лучше напитка», мистер Бирн.
Мистер Бирн, угрюмый малый, в прошлом чемпион по борьбе, ничего не ответил. Стены его магазина были увешаны фотографиями борзых, таких же мрачных, как и он сам. Изучив отчет о скачках в утренней газете и отхлебнув портера, он уставился на нас своим налитым кровью глазом. Другой глаз, поврежденный на борцовском ковре пятнадцать лет назад, неподвижно смотрел из-под приспущенного века.
— Нам три бутылочки портера, мистер Бирн, — сказал Ринг, нисколько не смутившись оказанным ему приемом. — Представляете, у одной женщины из Эннискорти от стакана «Мэнсора» почки отказали.
Был понедельник, и на единственной улице Лоха сгрудилось стадо телят. Свиней везли на телегах, повсюду лежали навозные кучи. Грустно было смотреть и на высокие ржавые ворота, когда-то выкрашенные в белый цвет, и на провалившуюся крышу сгоревшей сторожки. Тенистая буковая аллея не изменилась, зато в конце ее торчал заросший бурьяном особняк с черными провалами окон и с забитой листом рифленого железа парадной дверью. «Это Марианна», — сказал я, когда мы вошли в садовое крыло. Кто совершенно не изменился, так это тетя Фицюстас и тетя Пэнси, да и отец Килгаррифф остался таким же, разве что немного похудел. Новые собаки тоже мало чем отличались от старых.
По дороге на мельницу я показал тебе Духов холм, а ты описала мне величественный Вудком-парк. Мы представили, как Анна Квинтон бродила по роскошным покоям усадьбы, как заходила, гуляя по тисовым аллеям, в псевдоклассическую беседку. Ты-то видела тутовый сад в Вудкомском парке, тот самый, в память о котором был разбит наш, в Килни.
— А все потому, — сказал Ринг, — что пустые бутылки мыть ленятся. Заливают свежий лимонад в грязную тару.
Хлопнув пробкой, мистер Бирн откупорил портер. Разливая пиво по кружкам, он слегка покачивал большой, наголо бритой головой и с пренебрежением сверлил своим единственным глазом трех юных клиентов.
— Ба! Вот так встреча! — закричал вдруг Ринг, хлопнув ладонью по стойке.
Вздрогнув, Декурси тупо уставился на девушку в красном пальто.
— Это твоя сестра? — переходя на шепот, спросил он у Ринга. Вид у него при этом был очень смущенный.
Унылое выражение лица девицы не изменилось даже тогда, когда она, обнажив гнилые зубы, заулыбалась. На этот раз вместо платка на голове у нее красовалась белая шляпка.
— Это же Мэри Фейи, — сказал Ринг. — Та самая, в которую ты влюбился, Декурси. Согласись, она заткнет за пояс Норин из Маллингара?
Девушка покраснела и отвернулась, пряча глаза. Отвернулся и Декурси.
— Это какая-то ошибка, — буркнул он.
— Помнишь, Мэри покупала здесь бекон и джем? Он говорил, что готов отдать за тебя жизнь, Мэри.
— Нет, нет, за джемом приходила другая, крупная такая. С большими толстыми ногами.
— Не выдумывай, — сказала Мэри-Фейи. — Я тебя в зеркало видела, когда ты на меня через перегородку пялился.
— Ты обознался, — пробормотал Декурси, по-прежнему обращаясь к Рингу и смотря в сторону. — Когда она вошла, я решил, что это твоя сестра. Признавайся, Ринг, у тебя есть сестра, такая же доска, как эта?
Девица, точно встрепанный, тощий воробей, вылетела из бара.
— Черт, и где ты только такую откопал! — воскликнул, преображаясь на глазах, Декурси. — Это же самая настоящая шлюха, неужели не видно?
Вслед за Мэри Фейи ушел и я — впервые не дождавшись друзей. Оба они мне надоели, и я хотел поскорее вернуться мыслями к тебе. Когда мы стояли на лужайке в Килни или проходили через вытоптанный огород, я старался держать себя в руках. Когда же на мельничный двор вышли Джонни Лейси и другие работники, а мистер Дерензи пожал тебе руку, я подумал, что все это сон.
— Чего ты киснешь? — поинтересовался Ринг, вернувшись с Декурси из пивной. — Сам, что ли, в девчонку втюрился?
Я отрицательно покачал головой и придумал какую-то отговорку: говорить Рингу, что из-за чувства к тебе я счел, что с девушкой он поступил жестоко, мне не хотелось. Пока мы ждали поезда на станции в Фермое и ехали обратно в Корк, я еле удержался, чтобы не признаться тебе в любви. А когда мы в темноте подымались на холм Святого Патрика, я кончиками пальцев случайно коснулся твоего локтя и вынужден был остановиться и закрыть глаза: захотелось обнять тебя так же, как в свое время Тим Пэдди обнимал девушку, которая потом вышла замуж за Джонни Лейси. Но и тогда я не осмелился даже взять тебя за руку.
В школе я испытывал потребность с кем-то поговорить, поделиться своими чувствами, сомнениями. Сперва я думал завести разговор о любви с капелланом, когда тот в очередной раз пригласит меня на кофе с печеньем, но тот так заикался, что невозможно было вставить ни слова. Безнадежный Гиббон к подобным признаниям не располагал, а Дов-Уайт наверняка бы заснул. Поэтому моим конфидентом, как ни странно, стал дворецкий директора.
Однажды утром меня вызвали к директору, но, когда я пришел, над дверью его кабинета горела синяя лампочка. Пришлось ждать в вымощенном плитками коридоре, где в это время Фукс со скорбным, как обычно, выражением лица начищал медные ручки. Кивнув головой в сторону кабинета, он сообщил, что в данный момент директора стрижет дублинский парикмахер, регулярно приезжавший в школу на целый день. Говорил Фукс необычайно хриплым голосом, слова со свистом вырывались у него из груди, и разобрать их было нелегко.
— Я помню твоего отца, — прохрипел он.
Хотя в школе Фукс проработал столько лет, что считался ее ходячей реликвией, мне никогда не приходило в голову, что он мог застать моего отца. Поэтому его слова вызвали у меня возглас удивления, на что, впрочем, Фукс не обратил ни малейшего внимания. Был он невысок, чуть ниже меня. Лицо худое, щеки впалые.
— Я слышал, что у тебя стряслось. Сочувствую, — заметил он с совершенно равнодушным видом.
— Спасибо, Фукс.
— Несколько наших выпускников погибли на фронте. Но одно дело на войне…
— Да.
— Ужасная история.
— Да.
Это был наш первый, но отнюдь не последний разговор. В дальнейшем Фукс не раз вспоминал, как мой отец был старостой, в основном ведь они встречались в столовой, где каждый выполнял свои обязанности. Беседовали мы с дворецким в буфетной, где Фукс, сидя в продавленном кресле, у радиатора, что-то мастерил, а я присаживался на край туалетного столика мореного дерева с мраморной крышкой, который, как и кресло, в свое время был забракован очередным директором.
— Ну а ты? — как-то спросил он. — Пойдешь по стопам отца?
Мне сразу вспомнилось, как мистер Сперм, спутав меня с Данревеном, интересовался моим призванием. Из Фукса получился бы гораздо лучший директор. С большинством учеников он не поддерживал никаких отношений и в то же время отлично знал все, что делается в школе. Он сам признавался, что, прислуживая за обедом в учительской либо у директора дома, он не пропускал ни единого слова, а пока шла служба в часовне, успевал прочесть все письма и бумаги, лежавшие на директорском столе. Памятью он обладал феноменальной: учеников, давно закончивших школу, он помнил так же отчетливо, как и тех мальчиков, на которых он каждодневно взирал, стоя в столовой за преподавательским столом. Школу Фукс любил как никто, никогда не покидал ее и ужасно гордился, как своим положением, так и преданностью делу.
— Да, — ответил я. — Этим я и собираюсь заняться.
По вечерам ты будешь ждать меня на мельнице, а потом, в любую погоду, мы будем вместе возвращаться пешком домой — сначала в гору березняком, а потом вниз, через луг. Фукс стирал пыль с лампы и так увлекся, что мне не пришлось даже прятать глаза.
— Я влюбился в свою английскую кузину, — выпалил я.
Фукс едва заметно кивнул своей остроконечной головой с короткими седыми волосиками и продолжал протирать лампу.
— Не знаю, как мне быть.
Фукс улыбнулся, и выражение молчаливой скорби на его лице как рукой сняло. Он назвал мне других учеников, которые, как и я, приходили к нему со своими горестями, и посоветовал не отчаиваться.
— Напиши ей письмо, — предложил он. — Узнай, как у нее дела.
