Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

Они опоздали, и все общество уже сидело за столиками, приступая к трапезе. Все обернулись и посмотрели на лицо мистера Примби, а затем переглянулись между собой.

— А, так вы вернулись к нам, — сказала миссис Хоклби, глядя в глаза Кристине-Альберте.

— Вернуться так приятно, — сказала Кристина-Альберта.

Глава VI

Кристина-Альберта советуется с мудрецом

Кристина-Альберта и Пол Лэмбоун были большими друзьями более года. Она ему нравилась, он восхищался ею и в соответствии с избранной им областью литературы изучал ее. Что до нее, он ей нравился, она доверяла ему и старалась при нем выставлять себя в наиболее выгодном свете.

Пол Лэмбоун писал романы, рассказы, книги добрых советов, и был особенно знаменит проникновенной мудростью своих романов и превосходностью советов. Именно проникновенная мудрость вывела его из обычной писательской нищеты и обеспечила ему относительную состоятельность. Не то, чтобы он особенно мудро вел свои дела, но мудрость его обладала свойствами, благодаря которым расходилась нарасхват. Некоторые писатели преуспевают по причине какой-либо особой страсти, другие — по причине своей взыскательной правдивости, третьи — благодаря своей изобретательности, а четвертые — просто потому, что пишут хорошо, а вот Пол Лэмбоун преуспевал из-за своей доброты и мудрости. Читая его рассказы, вы неизменно чувствовали, что он искренне сочувствует несчастиям и проступкам своих персонажей и старается по мере сил помочь им. А когда они спотыкались или грешили, он частенько сообщал вам, как должны были бы они поступить, чтобы выбрать лучший путь. Его книги советов, а особенно «Книга житейской мудрости» и «Как поступить в сто и одном случае» расходились в большом числе экземпляров и постоянно.

Но подобно тому Иакову, королю Англии, которому посвятили Библию, Пол Лэмбоун был куда мудрее в своих мыслях и рекомендациях, чем в поступках. В житейских делах и большую часть времени его действия бывали глупыми, или эгоистичными, или нерешительными, или же глупыми, эгоистичными и нерешительными одновременно. Его мудрость не опускалась ниже глаз: так что лицо, туловище, руки и ноги служили самым злосчастным устремлениям, которые сдерживались не властью над собой, а глубокой ленью. И состоятельным он оставался главным образом потому, что был ленив: он требовал высочайшие возможные гонорары за все, что писал, потому что это было не труднее, чем потребовать наиболее низкие, и всегда оставался шанс, что сделка сорвется и он избавится от необходимости держать корректуру. Деньги у него накапливались, так как он был слишком пассивен, чтобы что-то покупать или обзаводиться стеснительной собственностью, а потому предоставлял банку вкладывать их. Его литературная репутация была высока, потому что литературная репутация в Англии и Америке почти полностью зависит от видимого нежелания выдавать продукцию. Жесткая красота его стиля опиралась на упрямое нежелание написать два слова там, где можно было обойтись одним. И утопая в комфорте и досуге, которыми был обязан своей лени, он посиживал, беседовал, добродушно сыпал перлами мудрости и толстел куда больше, чем следовало. Он пытался есть меньше, предпочитая это зло физическим упражнениям, но в присутствии питья и еды его лень сникала и изменяла ему. Он редко проводил вечер дома и был падок на всяческие новинки, потому что они спасали его от скуки, этой злобной и коварной родительницы столькой необязательной деятельности. У него был дорогой коттеджик под Раем в Кенте, куда он мог отправиться без всяких хлопот на автомобиле, когда Лондон ему приедался, а чуть ему приедался коттеджик, он мог вернуться в Лондон. И он часто гостил у разных людей, потому что отказываться от приглашений было слишком хлопотно.

Следует признать, что для мудрости Пола Лэмбоуна существовали пределы. Часто бывает труднее разглядеть то, что рядом с нами, чем то, что далеко: столько дородных субъектов взыскательным взглядом обозревают небеса, а пальцев на своих ногах не видят, игнорируя при этом скрывающую их помеху. И что-то в подсознании Пола Лэмбоуна отказывалось признавать ущербную природу многих его личных поступков. Он знал, что ленив, но отказывался признать, что лень эта лежала в основе его характера и была истинным пороком. Он верил в существование Пола Лэмбоуна с огромным запасом энергии. Ему нравилось считать себя человеком стремительных и точных решений, способным на демонический взрыв энергии, явись только повод. Много часов он проводил в креслах, на садовых скамьях и на трибунах скачек, обдумывая план своих действий в различных условиях, диктуемых войной, бизнесом, преступными покушениями или внутренними беспорядками. Любимыми его героями в жизни были Наполеон, Юлий Цезарь, лорд Китченер, лорд Нортклифф, мистер Форд и прочие такие же героические муравьи.

Кристина-Альберта нравилась ему своей кипучестью. Она всегда что-то затевала, предпочитала стоять, а не сидеть, и, разговаривая с вами, раскачивала ногой. Он идеализировал ее кипучесть; он приписывал ей куда больше кипучести, чем она обладала в действительности. Он втайне не сомневалась, что ее кровь должна быть подобно птичьей на градус-другой горячее нормальной. Он чувствовал, что в воображении она обладает большим сходством с ним. Он называл ее Последним Криком, Авангардом, Новейшим Воплощением Современной Девушки и Жизненной Силой. Он открыто жалел того мужчину, который без всякой помощи в одиночку должен будет по законам нашего общества жениться на ней, шагать с ней в ногу и пытаться ее обуздывать.

Раза два она пила с ним чай. Она улавливала его восхищение и подозревала теплую нежность, а восхищением и теплой нежностью она упивалась. Ей нравились его книги, и она видела его почти таким, каким видел себя он. И рассказывала ему про себя всякие вещи, лишь бы его бровь поползла вверх.

А он был мудр с ней с ее головы до ее ног, вокруг нее, по ее поводу — колоссально мудр.

Было крайне интересно, что Кристина-Альберта позвонила ему и спросила, нельзя ли ей прийти попить чаю и попросить совета.

— Так приходите сейчас, — сказал он. — Я к чаю никого не жду.

А положив трубку, он сказал:

— Но что затеяла эта девушка? И чего она хочет от меня?

Он вернулся в гостиную, растянулся на своем очень недурном персидском ковре и уставился на хорошенький серебряный чайник, который был подвешен над спиртовкой.

— Нет, это не деньги, — решил он. — Она не из тех, кто клянчит деньги.

— Ушибла обо что-то коленку.

— Нынешние девушки слишком уж самостоятельны — даже чересчур… Надеюсь ничего серьезного. Она ведь еще ребенок.

Затем появилась Кристина-Альберта. Как всегда с поднятой головой, хотя виду нее был немного пришибленный.

— Дядя, — сказала она (такими вот представлялись ей их отношения), — у меня беда. Вы должны дать мне много советов.

— Снимите эту разбойничью накидку, — сказал он, — садитесь вот тут и заварите мне чаю. Уголком глаза я следил за вашим романом и не удивлен.

Кристина-Альберта замерла с накидкой в руке и уставилась на него.

— Это чушь, — сказала она. — С этим пустяком я справлюсь сама. Каков уж он ни есть. За меня в этом отношении можете не тревожиться. Не придумывайте лишнего. Это… это что-то совсем другое.

Она бросила накидку на спинку стула и подошла к подносу с чайными принадлежностями.

— Вы знаете моего папочку, — сказал она, уперев руки в боки.

— Никогда в жизни не видел столь непохожего родителя.

— Ну-у… — Она прикинула, как лучше изложить ситуацию. — Он странно себя ведет. Настолько, что люди могут подумать — люди, которые его не знают, — будто он теряет рассудок.

Мистер Лэмбоун поразмыслил.

— А это был такой рассудок, что есть что потерять?

— Ах, не шутите. Его рассудка хватало вполне, чтобы избегать неприятностей, а теперь произошло нечто, и все изменилось. Люди решат — а кое-кто уже и решил, — что он сумасшедший. Его могут запереть. А кроме меня, у него никого нет. Это очень серьезно, дядя. И я не знаю, как мне поступить. Я слишком мало знаю, чтобы это знать. Я боюсь. У меня нет друзей, с кем я могла бы поговорить об этом. Возможно, вы думаете, что у меня есть подруги, так у меня их нет. С женщинами постарше я не лажу. Они хотят мной командовать. Или мне так кажется. И я раздражаю их. Они знают, они чувствуют… высокопорядочные из них… что я… а!.. что я не уважаю их моральные нормы. А прочие меня просто ненавидят. Потому что я молода. Знакомые девушки… не подходят для того, что мне нужно сейчас.

— Но ведь, кажется, есть мужчина, — сказал Лэмбоун, — который вам кое-чем обязан.

— Полагаю, вы знаете, кто это?

— Видно невооруженным глазом, — сказал он откровенно.

— Если вы его знаете… — Она оставила фразу неоконченной.